– В любом случае младенец пропал, раз – и всё, и это никого не заботит, – уже спокойнее сказала акушерка. – Я нахожу это… мягко выражаясь, странным. Старшая госпожа Ротман, кажется, кое-что подозревает, в любом случае она в субботу не выглядела слишком обеспокоенной или печальной, скорее испытала облегчение, что одним едоком в их доме стало меньше. С мужчинами семьи мне пообщаться не удалось, а Тамар тяжело больна. – Она действительно не в лучшей форме, – признался Эзра, осушив бокал. Не спрашивая Хульду, налил им обоим вина. – Бедная женщина страдает от родовой депрессии и очень ранима! – воскликнула Хульда. – Ей срочно необходима помощь. Возможно, Тамар еще не до конца осознала потерю ребенка – она находится словно в тумане. Вы даже не представляете, как такие переживания воздействуют на тело и душу. Мы должны помочь женщине! – Я придерживаюсь такого же мнения, как и вы, – сказал Эзра, который при слове вы чуть задержал воздух, – только в выборе методов мы не сходимся. Вы знаете, я духовник и отношусь к слову серьезно. Если семья решает, что принимает ситуацию, то не в моей компетенции противоречить людям и играть в детектива. Вместо этого я забочусь о них, поддерживаю и выслушиваю. Вам это по роду вашей профессии хорошо знакомо, не так ли? Тень промелькнула по лицу Хульды, будто раввин уличил ее в чем-то, вывел на чистую воду. Эзра тихо засмеялся: – Понимаю. Слушать и молчать в бездействии, это не ваша стезя? Предпочтительнее работа детектива, от которой я увиливаю? – Возможно, – сказала Хульда угрюмо, как школьница, критикуемая учителем и не до конца уверенная в своей невиновности. – Но если каждый будет думать, как вы, тогда мошенники навсегда останутся безнаказанными. – Она откашлялась и тихо добавила: – Если вы сам не один из них. Раввин пропустил это мимо ушей: – Может быть, в этом случае нет никаких мошенников. Возможно, семья просто отдала младенца в чужие руки. Людям, которые лучше смогут о нем позаботиться. Ротманы не так давно в Берлине, они несколько месяцев были в дороге, толком не обжились. Им сначала нужно найти свое место в обществе, свыкнуться с непосильной нищетой или что-то придумать, чтобы избежать ее. Вы ведь знаете, какие времена сейчас, как сложно в городе. Хульда едва заметно кивнула. А Эзра думал о людях, сидящих у Розентальских ворот и просящих милостыню, и с каждым днем их все больше и больше. О длинных очередях перед столовыми для бедных. Эти организации, созданные для помощи людям, борются словно карлики с ветряными мельницами и могут предложить тарелку перлового супа лишь малой части отчаявшихся. Эзра догадывался, что у Хульды перед глазами всплывали такие же картины. Перед этими необычными глазами, которые продолжали испытующе смотреть на него. – Это беззащитный младенец, – напористо сказала Хульда, – он заслужил, чтобы мы попытались найти его и вернули матери. Даже если она сейчас слишком слаба, чтобы взять инициативу в свои руки. Как раз поэтому! Эзра сделал глубокий вдох. И без того ситуация сложная, однако эта красавица акушерка все еще более усложняла. Хульда глотнула вина, поставила бокал на стол, и тогда раввин увидел, как дрожат ее руки. – Иногда, – тихо сказала она, – я даже думаю, что вы замешаны в пропаже ребенка. Чтобы уберечь вашу дорогую общину от позора или что-то в этом роде. Эзра осторожно переспросил: – Вы действительно так думаете? С серьезным выражением лица Хульда покачала головой: – Нет, я не могу себе такого представить. Вам не идет жестокость. Чтобы скрыть смущение, Эзра дотронулся пальцем до клавиши пианино. Старый инструмент издал мягкий звук. Он нажал еще несколько клавиш и прислушался к тому, как внутри корпуса маленькие молоточки ударяли по струнам. – Что это за музыка? – спросила Хульда. Эзра заметил, что она выпрямилась и внимательно слушала. – Просто мелодия, – он убрал пальцы с клавиш и пожал плечами. – Сыграйте ее еще. Пожалуйста. Эзра с удивлением посмотрел на акушерку. Ее щеки раскраснелись от вина. Длинные ресницы отбрасывали тень на светлую кожу. – Только если вы снимете этот дурацкий платок, – сказал он, удивившись, что Хульда тут же его беспрекословно сняла, смущенно тряхнув темными волосами. – Так лучше? – Разумеется. Так вы больше похожи на саму себя. Прежде чем Хульда бы успела напомнить Эзре, что он не мог знать, какая она, молодой раввин развернулся к пианино и заиграл. Поначалу скованно, будто играя для своего строгого русского учителя заученную пьесу и не зная, хорошо ли. Но потом он расслабился и позволил пальцам летать по пожелтевшей клавиатуре из слоновой кости. Одна из «до» нижних октав была расстроена, и уже давно, но у него не было средств позвать настройщика. Приходилось обходиться тем, что имелось, и ему почти казалось, что фальшивое бряцание одной ноты делало музыку еще гармоничнее. Когда пьеса закончилась, он повернулся к Хульде. Женщина сняла сапоги и уселась на кушетке, поджав под себя ноги. Эзра снова сравнил ее со школьницей, умным, ранимым, упрямым ребенком. – Вы тоже играете? – спросил он, чтобы нарушить странную тишину. Хульда покачала головой, и Эзра заметил тень сожаления на ее лице. – Нет. Когда я была маленькая, меня начинали учить музыке. У нас дома стоял рояль. Он принадлежал моему отцу. Он взял его с собой и с тех пор… Она прервалась, и Эзра не решился спросить, куда отец забрал инструмент маленькой девочки. – Но я люблю слушать музыку, – сказала Хульда, – даже очень. – Она медлила, и румянец снова появился на ее лице. – Мне понравилось вас слушать, когда вы недавно пели для малыша. У вас красивый голос, он трогает до глубины души. – Она поспешно закрыла рот и, казалось, всеми силами старалась не говорить дальше. – Знаете, я много упражнялся, – скромно сказал Эзра. – Пение входит в образовательную программу раввинов. Но я считаю, что музыка оказывает оздоравливающее действие, она устанавливает связь между людьми. Лучше слов, которые часто приводят к недопониманию. Она как мост к чему-то большему над нами и где у нас всех есть место. – К Богу, вы имеете в виду? – Возможно. Или к чему-то другому, что дремлет у нас внутри. Словно все мы носим в себе воспоминание, которое начинает трепетать при звуках музыки. – Да, – только и сказала Хульда. Ничего больше, но Эзра чувствовал: она точно поняла, что он имеет в виду. – Музыка всегда была необходима нашему народу. Она поддерживала нас на протяжении столетий гонений, преследований, отчаяния. Где бы ни жили евреи, они постоянно пели, сохраняя таким способом псалмы и пронося их через свои скитания по миру. – Молодой раввин указал на книгу в дорогом кожаном переплете, лежащую на высоком столе в углу комнаты. – Даже Библия полна различных музыкальных инструментов. Шофар, телячий рог, на котором играли наши предки, киннор, на котором играл царь Давид. Бронзовые кимвалы служителей храмов. И музыка постоянно помогала религии, обволакивала слова Создателя красотой и не давала им уйти в забвение. Он замолчал, опасаясь, что слишком много болтает. Но во взгляде Хульды не читалось ничего, кроме интереса, словно он затронул в ней что-то. Хотя его внутренний голос предупреждающе подавал сигналы, Эзра Рубин встал и подсел к ней на кушетку. Хульда осталась в своей расслабленной позе и, казалось, не имела ничего против. Они молча сидели рядом, допивая вино. Эзре показалось, что он чувствует тепло этой женщины, хотя между ними оставалось полметра расстояния. И он намеревался во что бы то ни стало сохранить эту дистанцию. Даже если ему стоило усилий не прикасаться к ее руке, лежавшей на потертой обивке. Наконец Хульда подняла на него взор. – Вы мне поможете? – спросила она, ее голос приобрел деловой тон. Эзра пожал плечами. – Я наведу справки, если это вам поможет. Может быть, кто-то видел младенца или слышал, что он появился в чьей-то семье. Но я не могу вам ничего обещать. Вы знаете, квартал Шойненфиртель как густые заросли: они защищают отдельного индивидуума от опасности извне, но хранят секреты от посторонних. Способности держаться вместе мы обучились за много столетий. Это наша воля к жизни. А что касается младенца… Скажите, почему вас так волнует его судьба? Вы ведь, так же как я, только один раз его видели. Хульда, точно воин перед сражением, выдвинула вперед подбородок. – Очень просто. У него есть только я. Если я его отпущу, он упадет в бездну. Раввину пришлось признать ее правоту. Их взгляды встретились, и в Эзре проснулось бесконечное сожаление. Сожаление, что он должен упустить возможность, потому что в противном случае это положит конец его нравственной чистоте. Он сожалел о проходящем моменте, потом взял себя в руки и встал. – Мне пора в синагогу, – сказал он. – Приближается время вечерней молитвы, и меня ожидают. Вас, конечно, тоже где-то ожидают, не правда ли, фройляйн Гольд? Он увидел, как Хульда вздрогнула. Очевидно, она вспомнила о чем-то важном, торопливо вскочила и взглянула на запястье. Но на нем не было часов. Поймав вопросительный взгляд раввина, она объяснила: – У меня их украли, я еще до сих пор не привыкла. В последнее время у меня много чего пропало. Эзра указал на тикающие часы: – Почти восемь. – Тогда мне пора, – Хульда наклонилась, чтобы надеть обувь. – Кстати, – добавила она, – вы знакомы с соседями Ротманов? В квартире этажом ниже? – Нет, а что? – Они не евреи, наверное поэтому, – предположила она. – Теодор Кюне с дочерью. Позавчера у меня состоялся с ними странный разговор. И слова старика не выходят у меня из головы. Надевая пальто, она случайно коснулась руки Эзры. – Какие слова? – спросил он, хотя в мыслях пребывал в другом месте. – Он плакал, – помедлив, сказала Хульда. – Кюне даже повторил это несколько раз. Я сначала не поняла, почему это меня так сбило с толку, я думала, это оттого, что он говорил о ребенке, о котором я беспокоюсь. – Да? – спросил раввин. В нем проснулось любопытство. – Но потом я вспомнила, – едва дыша сказала Хульда. – Малыш родился очень спокойным. Он не плакал. Ни во время родов, ни после, когда вы носили его на руках. И позже, когда я сидела с ним в каморке, не плакал. Он все время был спокоен как ангел. – Она взглянула на Эзру, и тот опустил взор. – Что имел в виду старик? – тихо спросила Хульда. Эзра в задумчивости открыл ей дверь и включил свет в коридоре. Хульда переступила порог. Молодой раввин смотрел, как она спускается по ступенькам вниз. Ее короткие пышные волосы танцевали в свете газовых фонарей на лестничной площадке, пока она не исчезла из виду. Он вернулся в комнату и обнаружил забытый ею платок. В нерешительности взял его и не спеша провел пальцами по мягкой ткани, размышляя о словах Хульды. 21