Хелена надменно посмотрела на нее, но не нашлась, что ответить. Феликс тоже только неловко теребил лацкан пальто. Хульде вдруг захотелось убежать подальше отсюда. – Всего доброго, – сдавленно попрощалась она и отошла. Вернулась к госпоже Вундерлих, радуясь прохладному ветру, охлаждавшему ее, вероятно, пылающие щеки. – К сожалению, мне пора. Вы справитесь здесь одни? Хозяйка удивленно посмотрела на нее. Потом перевела взгляд на Феликса с Хеленой, затем снова взглянула на Хульду. Нисколько не возмутилась – наоборот, лишь кивнула и даже понимающие улыбнулась. Но потом все-таки вопросительно обратилась к Хульде. – Что-то случилось? Хульда почувствовала, как ее глаза сделались важными. Почему же, черт возьми, слова этой ядовитой блондинки так ее задели? – Госпожа Винтер-младшая питает антипатию к еврейкам вроде меня и не скрывает этого, – сказала она, выпрямив спину. – Все больше людей думают так же. Возможно, Морачек все-таки прав, и для меня наступило время бояться? А, по сути, меня ничего в мире так мало не интересует, как это дурацкое еврейство. Госпожа Вундерлих сжала ее ладонь. Ее голубые глаза блеснули яростью. Она вдруг стала похожа на наседку, цыпленка которой кто-то сильно обидел. – Не позволяйте делать вам больно, фройляйн Хульда. Не все такого мнения, таких людей меньшинство, поверьте мне. Ваше место здесь, и каждый, кто утверждает обратное, – хам. От убедительности, с которой квартирная хозяйка это произнесла и, по всей видимости, действительно в это верила, уголки рта Хульды дрогнули. – Спасибо, – сказала она, утирая рукавом лицо. Подумала: «Все не так уж плохо». И с высоко поднятой головой шагала по улице. Метнулась в сторону от звенящего трамвая и поспешила подальше: подальше от Хелены, Феликса, Маргарет Вундерлих, подальше от безропотных масс, которые простаивают там час за часом, чтобы купить хоть что-то из еды. Вместо того, чтобы бороться… Подальше от предчувствия, вдруг овладевшего ею, – что все будет еще хуже, что это еще не конец упадка, в котором находилась страна, а с ней и все жители. По пути от улицы Массенштрассе до Винтерфельдской площади в ее голове постоянно крутились слова Хелены: Ты старательный предприниматель. Сапоги Хульды стучали по асфальту. Моя дочь очень старается, говорил другой голос. И теперь Хульда наконец вспомнила, чей же. Она вздрогнула и остановилась. Он плакал, раздавались слова Теодора Кюне. И голос его дочери: Мы переезжаем. Наконец дела у нас пойдут на поправку. И потом вдруг прозвучали слова старика Левина, владельца магазина пластинок: Как младенец Моисей в своей плетеной корзине… Хульда взглянула на небо. Сероватые облака тянулись над дымовыми трубами высоких крыш, громко каркнула пролетевшая ворона. И Хульда пустилась бежать. 26 Вторник, после полудня, 6 ноября 1923 г. – Ах, добрый вечер, – раздался знакомый низкий голос, и Хульда вздрогнула. Вновь она стояла перед запертой дверью Ротманов. Ей хотелось справиться, все ли в порядке, не пострадала ли Тамар, но по обыкновению никто ей не открыл. Хульда обернулась. Раввин Рубин неслышно поднялся по лестнице. Хульда возликовала: значит, он вчера не пострадал! – Что вы здесь делаете? – тем не менее строго спросила она. Эзра тихо засмеялся: – Я выполняю свои обязанности и пришел навестить Ротманов, узнать, все ли в порядке. И как вы мне приказали, я хотел спросить о местонахождении ребенка. – Приказала? Так бы вы меня и послушали, – ответила Хульда, втайне наслаждаясь триумфом, оттого что он воспринял ее просьбу всерьез. – Тогда попытайте вы счастья, мне никто не открывает. Раввин остановился, не доходя до двери, и предложил: – Возможно, будет лучше, если вы сначала будете держаться на расстоянии и пошлете меня на разведку? Хульда сначала хотела возмутиться, но потом осознала плюсы этого предложения. – Тогда я заскочу в парадный подъезд и еще раз поговорю с господином Кюне, – сказала она. – Вы не могли бы потом зайти и рассказать мне о самочувствии Тамар? Эзра кивнул, но, вопросительно нахмурившись, переспросил: – Вы уверены, что хотите одна пойти к семье Кюне? Хульда не удержалась от смеха: – Можете в меня поверить. Прийти сюда было нелегко, улица еще до сих пор небезопасна. Вы действительно полагаете, что я уйду несолоно хлебавши и предоставлю вам все делать самому? – Нет, – задорно сказал раввин. – Так может думать только дурак. – Пожав плечами, он повернулся к двери. Спускаясь по лестнице, Хульда слышала, как он тихо, почти робко, постучался к Ротманам и назвал свое имя. На мгновение она чуть не поддалась искушению переждать и, когда откроется дверь, насильно ворваться в квартиру, но быстро отказалась от этой дурацкой идеи. Так она ничего не добьется. …Маленькие глазки женщины в халате недоверчиво глядели на Хульду в едва приоткрытую щелку двери. Дышала женщина хрипло и с трудом – явно была все еще больна. – Что вам нужно? – грубо спросила она. – Мы ничего не покупаем. – Я не собираюсь вам ничего продавать, – сказала Хульда, просунув сапог в дверной проем. – Мне нужно с вами поговорить. Мы уже виделись несколько дней назад, на вашей старой квартире, вы помните? Ведь вы госпожа Кюне? Было видно, что женщина конечно же узнала Хульду. Но неумело пыталась изобразить, что это не так. – Возможно, – сказала она, – значит, я забыла. Я не могу помнить каждого, кого встретила. Она все еще медлила, но потом, видимо, решила, что она вызовет меньше подозрений, если откроет, вместо того чтобы хлопнуть дверью перед носом Хульды. – Но только быстро, – объявила она, открыв дверь лишь настолько, чтобы Хульда могла прошмыгнуть. – Я занималась стиркой, и у меня еще много дел. Новая квартира в парадном подъезде пропахла средством для стирки, но к запаху свежести примешивался душок, видимо, за десятилетия въевшийся в стены. Что касается расположения квартиры, то герр Кюне и его дочь, конечно, улучшили условия, однако жили здесь тоже без особого шика. – Я ничего вам не могу предложить, – проворчала фройляйн Кюне, – в магазинах ничего не достанешь. И после беспорядков вчера и сегодня многие лавки остаются закрытыми. Да, Хульда видела нанесенный ущерб. Разбитые витрины, поломанные ставни, горы покореженной мебели, битое стекло… Казалось, большая часть еврейского населения квартала удалилась, пристроившись у друзей или родственников в других берлинских районах, и теперь ждала, пока все закончится. Чтобы почитать в дороге, Хульда купила газету. В ней писали, что большого ущерба не нанесено. Точно как Морачек и предсказывал. Не сообщалось о политической подоплеке произошедшего, несмотря на то, что автор статьи ссылался на источник из министерства внутренних дел. Произошедшее – скорее, досадный всплеск криминальной энергии непростого квартала Шойненфиртель, где, как известно, проживает много асоциальных и необразованных иностранцев. Их аморальные сферы деятельности рано или поздно привели бы к войне банд, которых в квартале было много. Но берлинская полиция, как с триумфом подытоживала статья, героически и благоразумно отреагировала, быстро восстановив порядок. В газете не упоминалось ни строчки об охоте на еврейское население квартала, равно как и о неравном бое вооруженных молодчиков с беззащитными стариками, женщинами и детьми, о бездействии людей в форме. Хульда в ярости скомкала газету и на выходе поспешила выбросить ее в урну. – Ну что? – нетерпеливо спросила Кюне, и Хульда приказала себе сконцентрироваться. – Во время нашей последней встречи вы обмолвились, что улучшили условия. – Хульда чувствовала, что вопросами напрямую она быстрее достигнет цели. – Вы имели в виду, что улучшили в финансовом плане? Меня интересует, какого рода это была сделка? На бледном лице женщины вспыхнул румянец. Она нервно завозила руками по фартуку. – Я не понимаю, какое вам до этого дело, фройляйн. – А я вам отвечу. – Хульда шагнула вперед и встала вплотную к женщине. – У меня есть одно подозрение. Вполне возможно, ужасное подозрение, но если я обращусь с ним в полицию, то здесь в вашем красивом новом жилище быстро станет очень некомфортно. – Она помедлила и, придав лицу значительности, сообщила: – У меня есть связи в криминальной полиции. Коллеги как раз сейчас ликвидируют картель похитителей детей и, несомненно, очень заинтересованы в сведениях по этой теме. Кюне сглотнула комок в горле и хрипло проговорила: – Что вы от меня хотите? – Правду. Я хочу, чтобы вы мне всё рассказали, как все в точности произошло. А после я решу, необходимо ли подключать полицию. Она решительно зашагала по коридору и слышала, что женщина следует за ней. Они очутились в почти пустой гостиной – очевидно, семья Кюне еще не имела возможности обзавестись мебелью. Здесь стояла только скамья с мягкой обивкой – ее Хульда приметила еще в старой квартире. Из соседней комнаты доносился храп, видимо, там спал Теодор Кюне. Хульда без спросу уселась. Наглость второе счастье, решила она. Госпожа Кюне стояла перед ней с сомкнутыми ладонями, как школьница, которую вызвали к доске. – Ну что? – Хульда постаралась скрыть нервозность. Внезапно ей неистово захотелось курить. Но у нее никогда не было с собой сигарет. Она заставила себя пристально, точно строгий экзаменатор, посмотреть на стоящую перед ней женщину. – Очевидно, вам уже все известно, – медленно проговорила Кюне, кусая бескровные губы. – Поверьте, нам никогда ничего не доставалось даром. У нас с отцом долги. Он никогда не мог толком работать. Моя мать рано умерла от чахотки, и мне еще девчонкой пришлось заботиться о нем. Все шло более-менее гладко, пока я в прошлом году не потеряла место из-за ухудшившейся экономической ситуации. Или, может быть, они хотели от меня избавиться из-за… – Она постучала себя по груди и снова закашлялась. – Я не совсем здорова. А потом… потом я увидела объявление в газете. – Что за объявление? – Искали новорожденных. Нежеланных детей. В объявлении говорилось, что о малышах хорошо позаботятся.