– Что такое? – спросила Галина. Оля посмотрела на бульдога. – Галя, а почему Марта дышит так странно? Как будто храпит. Она заболела? – Потому что порода у нее такая. Видишь же, какое у нее лицо сплющенное. Если бы у тебя было такое лицо, ты бы тоже храпела в жару, – хмуро ответила Галина и ушла в свою комнату. Оле недавно исполнилось одиннадцать. Книжки и фильмы не про любовь были для нее напрасной тратой времени. Она таскала мелодрамы из видеопроката, а в библиотеке искала только такие книги, на обложке которых изображены мальчик и девочка. Она по очереди была влюблена во всех отличников из своего класса, потом в Антона – Надиного двоюродного брата, а теперь ей нравился один восьмиклассник, который недавно выиграл конкурс поэтов. Весной она на каждой перемене искала его в школьных коридорах, чтобы издалека на него посмотреть. Она мечтала гулять с ним, держась за руки, грезила, как он будет подавать ей пальто, повязывать шарф, водить в кино, дарить цветы, угощать мороженым, переносить через лужи, а главное, Оля будет знать, что он ее любит. Даже о поцелуе ей пока не думалось, а все, что случилось с Галиной, казалось Оле огромной – впору руки на себя наложить – бедой. Дома у Оли где-то валялась книжка, прочитанная еще в первом классе, в которой будущим женщинам рассказывалось о том, как мыть полы, пришивать пуговицы, жарить картошку и ухаживать за собой, а заодно и о том, откуда берутся дети. Оля прочла, не отрываясь, главу о семейной жизни и заклеила ее, чтобы лишний раз не натыкаться взглядом на изображения мужских и женских тел, так непохожих на окружающих ее людей. Она пыталась уяснить: и я так родилась, и мама, и бабушка, и Варя, и Надя, и дворник, и учительница, и продавец в магазине, и водитель автобуса. Оле было не то чтобы противно, но так, словно пальцы, пролиставшие те страницы, теперь навязчиво, несмываемо пахли сырой рыбой. Галина делалась другой, новым телом она входила в новую жизнь, далекую от девчоночьего незамысловатого существования. Если верить маме, то в другой жизни с женщинами не происходит ничего хорошего: они постоянно кому-то чего-то должны, они крутятся, как белки в колесе: вкалывают на работе и вкалывают дома, готовят, стирают, убирают – все эти занятия были Оле глубоко ненавистны. Любовь не оправдывала такого превращения: для Оли любовь означала череду испытаний, которые заканчивались свадьбой, медовым месяцем, а дальше начиналась неизвестность, не позволяющая распознать, в какой момент взрослая жизнь оборачивается сплошной тоской, когда именно легкое, звонкое, вечно бегущее девчачье тело превращается в квашню. – Мама сказала, что порча на Галине, — шепнула Варя, когда Галя закрылась в детской. – Наслал на нее кто-то, позавидовал. Говорит, к бабке ей надо, а то неизвестно кого родит. Галя кричит, скандалит, мол, отстаньте все от меня. Представляете, стакан в стенку швырнула. Каждый вечер они ругаются. То из-за свадьбы, то вот из-за порчи…. Как будто помешались все. Скорей бы уже ушла она к своему Сереже. Они ведь у него решили жить, с его родителями. Жду не дождусь, когда она свалит. – Люди, как вы думаете, рожать так же больно, как все говорят? – спросила Надя. – Очень больно, — убежденно сказала Варя. – Я в кино видела, там все кричат, некоторые умирают даже. Я никогда не буду рожать. – Как так? – А вот так. Я вообще думаю, что я феминистка. Девочки переглянулись. – А ты живот ее трогала? – тихо спросила Оля. Варя ответила: – Нет. Помолчала, крепко зажмурилась и замотала головой: – Нет, я и сама не хочу, и Галя точно не разрешит. – Интересно же, какой он на ощупь, ее живот. Твердый, наверное, как мяч. Или вовсе как подушка? – Хватит уже говорить ерунду! – засмеялась Варя. – Ну ты даешь! Сама ты как подушка! Оля украдкой ковыряла корочку на локте, разбитом неделю назад: прыгала с качелей, упала в гравий. Локоть приятно саднило. Галина врубила во всю мощь Modern Talking. По деревянному полу балкона растекалось солнце. Оле сквозь музыку показалось, что Галина там, в своей комнате, плачет. *** Через две недели подоспела свадьба. Все было готово по правилам, как у людей. Варя каждый день рассказывала о свадебных хлопотах. Похоже, проще космический корабль запустить, чем достойно справить свадьбу – так, чтобы никто ничего плохого не подумал. Для того, чтобы оплатить свадьбу, Варина мама набрала долгов и на всякий случай всем сообщила всем приглашенным о том, что самый лучший подарок – это доллары в конвертах. Ранним утром Надя с Олей прибежали к подъезду посмотреть на жениха и невесту. Обе они поставили с вечера будильник, боясь проспать. Утро настало прохладное, колкое, как лимонад из холодильника. Всю ночь лил дождь, на асфальте блестели лужи, с листьев рябин от малейшего дуновения ветерка срывались искристые капли. Ноги в шортах и сандалиях быстро озябли, плечи покрылись гусиной кожей, но никто не ушел переодеваться. Скамейка у подъезда оказалась мокрой. Девочки стояли под козырьком подъезда и, возбужденные важностью события, молчали. Тихо было во дворе. Негромко курлыкали голуби, почти как кошки мурчат. Пахло помытым асфальтом и газоном – свежей зеленью, мокрой землей, цветочной сладостью. На небе ни облачка. Начинался долгий жаркий день. Оля посмотрела на окна Вариной квартиры. На балконе стояла Галина, по-домашнему одетая в простые серые трикошки и пижамную футболку. Словно сегодня был не долгожданный день ее свадьбы, а что ни на есть обычное пятое августа. Ждали еще долго, не меньше часа. Вскоре торчать у подъезда надоело. Мама скинула Оле из окна мяч, чтобы прыгать в козла. Согрелись быстро, ноги забрызгали грязью, мяч упруго прыгал то об трансформаторную будку, то по асфальту, Наде попал в лицо, все поочередно побывали козлом. Бегали пить к фонтанчику в глубине двора, губами ловили холодную, ржавчиной отдающую запретную струю. Тем временем у подъезда собирались гости, галдели, смеялись, надували шарики. Когда во двор заехал белый опель, разукрашенный лентами, Оля с Надей, как были – с мокрыми челками, чумазые, с мячом, подбежали к подъезду. Чтобы все увидеть, они встали на скамейку. И вот, наконец, все вышли. Впереди – мама невесты в розовом брючном костюме с отливом, за ней – Варя в бирюзовом шифоновым сарафане и, девочки переглянулись, в Галиных босоножках на каблуках. Следом шли еще какие-то шумные и разодетые люди с воздушными шариками, как на детском дне рождения, и только потом – Галина и Сергей. Оля с Надей от восторга прямо на скамейке запрыгали, завизжали и захлопали в ладоши. Галина, глядя под ноги, шла в белом многослойном платье-безе, шуршащем при ходьбе, купленном за баснословные деньги. Платье ей было тесно в талии, а туфли, знала Оля, наоборот – велики, другие найти не удалось, но это все неважно: Оля никогда не видела Галину такой красивой. Ее можно было фотографировать для обложки журнала. Сергей, тощий, невысокий, свежеподстриженный, вел невесту к машине и с каждым шагом все сильнее краснел ушами. «Наверное, девочка у нее будет, — сказал кто-то в толпе. – Девочки, те всегда красоту материнскую пьют. Глянь, как она подурнела!» Секунду спустя Галина уже бежала через двор, некрасиво семеня в слетающих с ног туфлях. Бежала и не оглядывалась. Эта картина осталась в Олиной памяти надолго: нежное, вуальное, звенящее утро, нарядная толпа у подъезда, шарики, цветы, отчаянная голубизна неба, злая бабка из первого подъезда с мусорным ведром и пуделем на коротком поводке, Сергей с бордовыми ушами и спина Галины, бегущей куда глаза глядят. И вдруг Оле показалось, что Галя вовсе и не бежит, а летит низко над землей, как испуганная взъерошенная белая птица, и что вот-вот она вырвется отсюда и исчезнет, умчится туда, где не будет вокруг нее взглядов любопытных, осуждающих, сочувствующих, где вообще не будет никого, кто ее, Галину, знает. Оле запомнилось, будто Галина бежала очень долго, хотя следующим в ее воспоминаниях застыл такой кадр: Галя и Сергей в двадцати шагах от машины схватились, как борцы на ринге, впечатались друг в дружку накрепко; Сергей держит ее обеими руками, Галя, дрожа, прячет лицо у него на плече и лупит кулаком, куда может дотянуться, и брыкается; она босая, туфли валяются в луже. Тишина стояла – словно отключили звук, хотя, конечно, это шутки памяти: наверняка сами они кричали друг на друга, и уж точно что-то им кричали гости. Но в памяти осталась тишина, в которой пришло осознание: все правильно. Все ровно так, как и должно быть. Оля присмотрелась и поняла, что Сергей, оказывается, выше Галины на целую голову. КИС-БРЫСЬ-МЯУ Теплым летним вечером самое главное — не заходить домой ни за чем, ни попить, ни в туалет, ни за мячом. Загонят. Родители видят темноту другими глазами: как нечто, таящее опасность, словно они родились уже взрослыми и никогда не знали парную, сливочную, обволакивающую ласку летних сумерек и общность с теми, кто гуляет вместе с тобой. Даже если это люди из другого дома, чужой компании, если они старше или младше, даже если они вообще мальчишки, мимо которых днем проходишь, задрав нос, вечерами все становятся друзьями, объединенными игрой, разговорами, легкими подколками, кульком жареных семечек, коллективным желанием как можно дольше не идти домой. Нет, я не замерзла и не голодна. Еще пять минут, еще десять минут, мам, ну пожалуйста, сейчас, сейчас, мы только доиграем, мы же тут, у подъезда, все здесь, никто не ушел. А если вдруг загнали, то остаток вечера маешься, пока со двора в форточку еще влетают голоса тех, кто остался, и понимаешь, что сегодня пропустила все самое интересное. Окно Олиной комнаты с другой стороны, смотрит на дорогу, а окна кухни, зала и родительской спальни выходят на двор. Олю обычно рано не загоняют и сегодня ее не кричали еще ни разу, но на балкон она глядит с опаской. На кухне и в зале темно, а окно спальни задернуто шторами, и оттуда рвется наружу тусклый телевизионный свет. Оля знает: ее позовут, когда закончится фильм, и надеется, что он длинный и очень интересный. Время летит быстро до неприличия. Все кажется, что еще светло и впереди целый вечер, а вдруг раз и заползает темнота. Бегут-спешат минуты, вечер близится к ночи, лето – к середине. Андрея кричали трижды, за Варей спускалась мама. Уйти невозможно, двор ловит в свои сети, каждые выторгованные у родителей пять минут кажутся жизненно важными. Ведь если рано уходить домой по вечерам, то и само лето закончится быстрее. А это несправедливо: и без того лето гораздо короче зимы, пролетает легко и невесомо, как пушинки одуванчика, и не остановишь его никак, хоть каждый день играй в «море волнуется», хоть листы календаря на всякий случай не срывай. – Я знаю окно, где женщина голая по вечерам ходит, показать вам? – спрашивает Рита. Все хохочут, никто же не осмелится сказать: «Да, конечно!» – Она даже на балконе курила один раз голая! – уверяет Рита. Кто-то интересуется: – Совсем прямо голая? – Нет, в трусах и в лифчике, а волосы такие, как у ведьмы – до самой попы. Стояла и курила долго, и пепел вниз стряхивала. – Скажешь тоже, голая. Сама, наверное, дома такая же ходишь, — говорит Санька. – Я – нет, — краснеет Рита. – Я дома в спортивном костюме хожу. Двор тонет в темноте. Небо спускается ниже, ложится на крыши. Звезды яркие наперечет, а вокруг мелкой россыпью мерцает звездная пыль, как осколки вдребезги разбитого бокала. Ноги приятно гудят. Сегодня все напрыгались в резиночку, даже Рита, которая уже большая. Оля скакала, как и все, до четвертых, но горела реже других и, поймав кураж, чувствовала, что прыгает она просто замечательно. В такие минуты она любила, нет, обожала свое крепкое загорелое тело за то, как оно здорово умеет скакать в резиночку или через скакалку, бегать в салочки и в казаки-разбойники, гоняться за воланом. Прыгала Оля и зимой, она натягивала резинку между стульями и упорно тренировалась дома; соседи снизу при встрече выговаривали ей за постоянный топот. А еще днем была внезапная радость – в соседнем дворе обнаружили остов железной пружинистой кровати и тоже, конечно же, скакали, и по одному, и по двое, за руки держась – кровать сама подбрасывала вверх. Вокруг уютный, надежный полумрак. Шепот крон, издалека, как из другого мира – приглушенная музыка, обрывки слов, детское уа-уа. В одном из незашторенных окон женщина на кухне то ли готовит, то ли убирается, и одновременно танцует, кружась и плавно взмахивая руками. Такими вечерами Оле нравится думать о том, что где-то рядом есть зазор, через который можно проникнуть в другой мир: например, спрыгнув с качелей и улетев прямо туда, или неожиданно распахнув дверь подъезда, или заглянув в разбитое зеркало, поставленное около мусорных баков. Не то чтобы ей туда хотелось, но почему-то было важно знать, что существует другой мир, параллельный, глазу невидимый. Над подъездом загорается свет, и видно, что под светильником роится мелкая насекомая жизнь. Комары, конечно, надоедают, и от них отмахиваются бесплатными газетами с объявлениями. Эти газеты каждый день кладут в почтовые ящики. Оля открывает газету и читает с выражением: – Мужчина, 45 лет, обеспеченный, порядочный, без ж/п, Козерог, познакомится со стройной девушкой для серьезных отношений. Люблю природу, рыбалку, лес. – Хочешь позвонить? – Ты чего, перегрелась? – Так я ведь просто поугорать предлагаю. Ты как будто его будущая невеста, вся такая милая и романтичная и мечтаешь о свидании в сосновом бору. Знаешь, как будет весело, мы с Варей однажды так звонили. Варь, скажи, круто было, да? Варя кивает и заглядывает в газету через плечо: – Смотри, а вот у этого указан пейджер. Лучше давай что-нибудь надиктуем. Например, «моя голова кружится от возможности скорой встречи, жду тебя завтра у фонтана в 14.00?» А завтра все вместе пойдем смотреть, кто припрется. – Ну и откуда ты собралась звонить? К автомату лично я тащиться не хочу. Из дома если, так у всех там родители. Давай лучше завтра днем. Оля читает дальше.