Принялись листать книжку. – У тебя есть прядь его волос? – Откуда? – Ладно, а фотография? – Нет. – Вы что, классом не фотографировались? – Он не из класса, – покраснела Надя. – Тогда встань на колени лицом на восток. – А где восток? – Наверное, там, – Варя наугад махнула рукой. – Вот тебе книга, читай. – Я просто на пол сяду, – сказала Надя и начала читать: – Как небо зарей засияло, так бы и нам в любви засиять с добрым молодцем… А про себя читать можно? Я вслух не хочу. – Тут про это ничего не написано. Надя неохотно начала сначала: – Как небо зарей засияло, так бы и нам в любви засиять с добрым молодцем…, — она завалилась на ковер и расхохоталась, спрятав лицо в ладонях. Варя засмеялась тоже, и, как назло, в дверь заглянула Варина мама и недовольно спросила, не пора ли Наде домой. Варя вызвалась ее проводить до квартиры. Идти было недалеко: подняться по лестнице на два этажа. Варя и Надя шли наверх, сцепив руки в замок; Надя держалась за перила и вела за собой Варю. Надина рука была горячей и влажной, Варина – напротив, неожиданно маленькой, но твердой и прохладной. – Я тебе завтра кассету новую принесу «Король-лев», — сказала Надя, добравшись до своей квартиры. – Я смотрела! – ответила Варя и сразу поправилась: – Только давно и не полностью. *** Галя сидела на ковре в Вариной комнате, по-турецки скрестив ноги, и бесцеремонно листала «Практическую магию». – Где ты достала эту ерунду? – Твое-то какое дело? – огрызнулась Варя. – И как, много парней приворожила? – фыркнула Галина. – Может, еще и порчу на кого-нибудь навела? Или, как это называется, присуху? А? Скоро будем объявление в газеты подавать: «Потомственная ведьма Варвара предскажет будущее, вернет любимого». И фотографию твою, знаешь, чтоб ты на ней вся в черном и руки над магическим шаром. Ты, в общем-то, на ведьму будешь похожа, если тебя накрасить и шляпу на тебя надеть ту страшную, которую ты на балконе проветривала. К ней, знаешь, можно еще вуаль черную пришить. Тебе очень пойдет! – Галя, прекрати! – Ты не переживай, я тебе клиентов подгоню. У нас в группе много дур. – Лучше по-хорошему отдай. Галина спрятала книжку за спину. – Не отдам, – засмеялась она. – Отдай! – со злостью сказала Варя. – Это мое. – Не отдам. Сама читать буду. Это же анекдот сплошной, ты послушай…. Любовь в сердце призываю, огонь страсти в его душе разжигаю… – Галя, я все расскажу маме. – Я ей сама расскажу, какую гадость, какую пошлость, какую поразительную мерзость ты в дом приносишь. Бесстыжая! Мама отберет, не сомневайся. Не отдам, Варвара, даже не проси. – Отдай, Галя, это не мое! Это на самом деле не мое! – вырвалось у Вари. – Мне вернуть надо! Я на время взяла! – А чье? – Надя дала почитать. – Надя? – прищурилась Галина. – Надя, – уверенно кивнула Варя. – Ну все, хватит, отдавай. – Отвянь. Я же сказала – нет. Галина подхватила книгу и, оттолкнув Варину руку, направилась к двери. Варя прыжком догнала ее и ударила кулаком в плечо и коленом в бедро. Галя привычным движением заломила ей руку за спину и толчком в спину отправила в сторону дивана. Спорить было бесполезно. Варя захлопнула дверь и, пристроившись в уголке дивана, вытирая слезы о подушку, стала ругать Галину. Она перебирала все известные ей ругательства и твердила их беззвучно, одними губами, и еще, и еще, и еще. Чтоб тебе все лицо прыщами обсыпало, думала она, чтоб ты следующую сессию завалила, чтоб на тебя парни больше никогда не посмотрели, чтоб ты никогда не вышла замуж. Чуть успокоившись, она села на ковер и долго водила пальцами по его узорам: принц убежал из темницы, чтобы вызволить принцессу из логова гигантского змея. Галя с мамой смотрели в зале КВН. Варя слышала, как они смеются, и оттого ей делалось все горче, и ныл порезанный палец, в горле стоял тугой комок, а от проглоченной обиды и внезапного стыда кожа на животе словно скукожилась. Варя чувствовала себя изгоем в семье, объектом колкостей, глупой девочкой, вынужденной всегда быть готовой к защите, не имеющей права на ничего свое – сокровенное, смешное, но свое. Не было в ее жизни ни одного дня, в котором бы не существовало старшей сестры. Всем было понятно, что Галина любимая дочь, они с мамой были похожи своим умением непроизвольно найти насмешливое словечко, жест, смешок на любое Варино увлечение, на каждую ее подругу, поделку, похвальную грамоту. Ах, у тебя первое место на олимпиаде, ах, неужели никого умнее не нашлось? Ну, на безрыбье…. Как же так, у тебя рисунок взяли на выставку, видимо, остальные еще хуже нарисовали…. Это что, автопортрет? Ты правда думаешь, что ты такая? Галина смеялась, как ни в чем не бывало. Варя рванула в Галькину комнату, почти сразу нашла книжку, засунутую сестрой под подушку и, спрятав ее под футболкой, кинулась в туалет, где разорвала каждый лист на мелкие кусочки и смыла их в унитаз. – Ужинать будешь? – спросила мама. – Нет, – угрюмо ответила Варя. – Ну как хочешь, уговаривать не буду. Ходи голодная. – У меня живот болит, – на всякий случай сказала Варя, но ее, кажется, никто не услышал. Спала Варя плохо, будто бы между двумя снами: одним — про опустевшую школу летом, в ремонт, в запахах краски и сырой штукатурки, в остром чувстве стыда, так как Варе надо отнести сварливой библиотекарше книжку, которую она потеряла, и другим сновидением – ночным, про разрушенный отравленный город, где было необходимо срочно кого-то найти. Оба сна друг на друга наслаивались, перекликались, звенел школьный звонок, на Варю человеческим голосом кричала огромная ворона, из зарослей выползали ядовитые змеи, Варя спешила, кружила и петляла то по улицам, заросшим колючими растениями, то по школьным этажам с провалами между лестничными клетками, а когда она проснулась на влажной простыне с мокрым лицом, забитым носом и колючим, безголосым горлом, то выяснилось, что у нее температура. Врач сказал: ангина. Варя болела неделю, и еще неделю ее не выпускали гулять, потому что небо дважды трясло остатками снежной крупы и трижды – дождем, а Варя больше не температурила, но кашляла. Хотя мама и работала в больнице, она признавала только народную медицину. Варя грела ноги в горчичной ванне, дышала над горячей картошкой, терпела банки на спине и горчичники на груди, но продолжала кашлять и хрипеть. В домашней маяте проходили бесценные дни каникул. Надя позвонила один раз и передала через Варину маму – дальше порога ее не пустили – обещанную кассету, которую Варя засунула в стол и забыла. *** Во дворе покрасили скамейки, и свежий запах зеленой липкой краски смешался с долгожданным июньским теплом. У соседнего подъезда незнакомые девчонки прыгали в резиночку, и до Вари доносился летний звук подошв, шлепающих об асфальт, и старательный счет: «Пешеходы, пешеходы, молния, точка». Со второго этажа подвывал худой доберман, которого хозяева на весь день привязывали на балконе, чтобы уберечь квартиру от разрушений. Надя шла к подъезду с бидоном в руке и с Олей под руку, словно они были лучшими подругами. Обе смеялись и не заметили Варю, которая шла им навстречу. Колючий ком в горле вернулся, как и не было недельных полосканий горьким травяным отваром и пыток горчичниками. Надя и Оля смеялись так, словно над кем-то, и больше не над кем им было смеяться, кроме как над Варей. – Привет, – хрипло сказала Варя им вслед. Девочки дружно обернулись. – Привет! – обрадовалась Надя. – Поправилась? – Почти. – Я приходила два раза, а мне не разрешили к тебе. Сказали, ты заразная. А что с тобой было? – Ангина, – Варя откашлялась: горло все еще саднило. – Ничего я не заразная. Ты бы хоть звонила. – Я и звонила! – сказала Надя. – Но трубку все время брала Галька и говорила, что ты спишь или поехала в поликлинику. А потом меня вообще на дачу загнали. Прибираться там после зимы и все такое. Тоска – жуть. Я чуть пешком домой не ушла. – Могла бы и позвонить, – упрямо повторила Варя. – Я же говорю: я звонила! – расстроилась Надя. – Тебя все, выпустили? Ты же гулять с нами пойдешь? Мы хотели в горсад, я только квас занесу! Варя, помедлив, кивнула и цепко взяла Надю под руку, заняв место, где только что шла Оля. Надя, улыбнувшись, наклонилась, и девочки легонько стукнулись лбами. – Оля, – умоляюще сказала Варя. – Мне очень-очень надо поговорить с Надей наедине. Может быть, у тебя есть какое-то другое важное дело? А мы вечером за тобой обязательно зайдем. Правда же, Надя, зайдем? В резиночку будем! Сто лет не прыгала! Оля всегда все понимала и не обижалась. – Ладно, – кивнула она и пошла прочь.