– А вы, значит, спаситель миров? – Не иронизируйте. Мне с трудом удалось вычислить ваше местонахождение и принять некоторые меры для того, чтобы дать шанс этому времени и этой реальности уцелеть. – Так это по вашей вине я безвольно был заключен в теле поэта Михаила Юрьевича Лермонтова?! – Мои кулаки сжались, но Петров даже бровью не повел. – Да. По моей. Ничего не поделаешь. Вынужденная необходимость. Мне пришлось резко пресечь еще один опасный ход дедушки. Кстати, знаете, что именно вы должны были сделать ТУТ ради возвращения домой? – Нет. – Так я вам покажу. Прикоснитесь вот сюда, – на стол лег рваный клочок ткани, перепачканной чем-то бурым. Прикасаюсь к нему и… словно проваливаюсь в очередное лермонтовское сновидение-воспоминание. Я увидел будни Московского университетского благородного пансиона. По виду так самая обычная школа, в которой подходит к концу перемена после очередного урока. Длинный коридор гудит от беготни и криков. Всюду снуют, возвращаясь в классы, запыхавшиеся оболтусы в синих сюртуках со стоячими малиновыми воротниками и синими же брюками. Хочет вернуться в свой шестой класс и Миша Лермонтов, но вдруг его словно что-то толкнуло изнутри. Юноша нехотя поворачивает голову и видит… императора. Будто великан, одетый в белый кавалергардский мундир, тот молча и твердо шагает по коридору. Царственный взор наполнен гневом – бардак же кругом. Император идет, Миша стоит, а Костя Булгаков у дверей пятого класса вытянулся по швам и звонко гаркнул: «– Здравия желаю, ваше императорское величество!..» И тишина в ответ. Коридор девственно пуст, император вошел в пятый, Лермонтов – в шестой. Там надзиратель протирает аспидную доску, ожидая Перевощикова. Вот-вот должен начаться урок математики. Эх, не знает надзиратель, что в это самое время творится за дверью. Сам император нагрянул в пансион неожиданно с инспекцией, и итоги ее пока неутешительны. В вестибюле всего лишь один полуглухой старик-сторож, на лестницах и в залах ни одного надзирателя. Про коридоры вообще говорить не приходится – сплошной мрак. Императорский вердикт: «Сие не пансион для детей дворянских, а базар толкучий! Порядка нет! Учителя – требовательности не проявляют! Воспитанники благонравия лишены! Все крайне плохо-с!» И вот теперь пансионер Миша Лермонтов, не отрываясь, смотрит на входную дверь. Сейчас она откроется, и в класс войдет император. И эти секунды ожидания подобны пытке. Все тело юноши как будто напряжено, а правая рука не выпускает гусиного пера… Что-то оно тяжелее обычного. А может, тяжесть от нервного напряжения?.. Наконец император показался. Михаил весь сжимается, словно готовясь к прыжку, внимательно ловит каждое монаршее слово: «– Немедленно… собрать всех воспитанников в актовом зале!» – задыхаясь от ярости, проговорил Николай, наступая на надзирателя, уронившего тряпку на пол. Надзиратель от страха и высочайшего наезда аж посинел, втянул голову в свой высокий воротник и промямлил: «– С-с-лушаюсь… ва-ш-ш-ш…» Договорить он не успел. Немыслимо быстрым, сильным, многократно отточенным движением Миша Лермонтов вдруг метнул перо. Словно смертоносный дротик, оно глубоко вонзилось в горло Николаю. Брызнула кровь, император пошатнулся, в коридоре зашумело, в дверях показались испуганные физиономии директора Курбатова, инспектора Павлова и его помощника Светлова. Чиновничий испуг сменился ужасом, когда они увидели медленно, страшно медленно оседавшего на пол императора, чей белый мундир уже пропитался кровью… Рывок! Я снова в кабинете. Руку словно обожгло. Петров с будничным видом прячет ткань в ящик. – Видели? – произнес он с ледяным спокойствием. – Да и… – И это лишь вершина айсберга, а вот что скрывается под водой, я вам сейчас поведаю. Уверяю, что вопросы отпадут сами собой. Глава 4 «…На другое утро Лермонтов, входя в комнату, в которой я со Столыпиным сидели уже за самоваром, обратился к последнему, сказал: «Послушай, Столыпин, а ведь теперь в Пятигорске хорошо, там Верзилины (он назвал несколько имен); поедем в Пятигорск». Столыпин отвечал, что это невозможно. «Почему? – быстро спросил Лермонтов. – Там комендант старый Ильяшенков, и являться к нему нам ничего, ничего не мешает. Решайся, Столыпин, едем в Пятигорск». С этими словами Лермонтов вышел из комнаты. На дворе лил проливной дождь… Столыпин сидел, задумавшись. «Ну что, – спросил я его, – решайтесь, капитан?» – «Помилуйте, как нам ехать в Пятигорск, ведь мне поручено везти его в отряд…» Дверь отворилась, быстро вошел Лермонтов, сел к столу и, обратясь к Столыпину, произнес повелительным тоном: «Столыпин, едем в Пятигорск!» С этими словами вынул из кармана кошелек с деньгами, взял из него монету и сказал: «Вот послушай, бросаю полтинник, если упадет кверху орлом – едем в отряд; если решкой – едем в Пятигорск. Согласен?» Столыпин молча кивнул головой. Полтинник был брошен и к нашим ногам упал орлом вверх. Лермонтов вздохнул и недовольно проворчал: «В отряд…» – Лошади были поданы…» У меня в руках рукописные строки на испачканных чернилами, покрытых рисунками листах, хранящихся в архивах всесильного Третьего Отделения. Автор – отставной корнет Борисоглебского уланского полка Петр Магденко. В тысяча восемьсот сорок первом году ехал в Пятигорск в собственной четырехместной коляске с поваром и лакеем и стал свидетелем и участником судьбоносного для Лермонтова поступка. Разница заключается лишь в том, что в «моей реальности» полтинник упал вверх решкой, отправив поэта к месту его будущей дуэли и гибели. Здесь наоборот. Здесь судьба иная. Здесь Лермонтов миновал дуэльной пули, остался жив, рубился и уцелел в Ичкеринском сражении и Даргинском походе[59], затем вновь перешел в гусары, воевал в Венгрии, вышел в отставку. Знал ли он, догадывался ли, какие еще замысловатые жизненные выверты ждут его впереди? Теперь ему уже неважно. А вот мне важно. Тем более теперь, когда благодаря объяснениям Петрова я наконец-то въехал в суть происходящего. Начну по порядку. Пункт первый. Реальность, где юный Лермонтов по заказу Штерна пером-дротиком убил императора Николая, сгинула по вполне понятным причинам. Пункт второй. Реальность, где уже я рукой Лермонтова и по заданию Штерна должен был вновь убить монарха, но не убил (благодаря вмешательству Петрова), а сам поэт остался жив, спасена, но все еще находится под угрозой уничтожения. Почему? А вот почему. Пункт третий. Обломавшись с вариантом «Киллер Крынников», старый безумец пустил в ход вариант «напущу в николаевское время других гостей из будущего, пущай развлекаются». А дальше снова продолжается шахматная партия. Штерн делает ход – вытаскивает из Второй мировой британский эсминец «Акаста» (фашистская шлюпка с МР-40, гранатами и прочим тоже его рук дело) и топит «Палладу» со мной на борту. Петров отвечает «Щукой» и моим спасением с освобождением. «Нормальный» ход истории пока восстановлен, а мне, собственно, предлагается два варианта дальнейших действий. Первый – поверить Петрову и, выполнив уже его задание здесь, в этой реальности и времени, гарантированно вернуться наконец-то домой. Второй – продолжать прежнее «сотрудничество» со Штерном, чего Петров делать категорически не советует. – Я вас, конечно, отпущу, но знайте: вы в опасности. Штерн не отступится от намеченного. Вы ему теперь не нужны и даже опасны. Он попытается убрать вас с доски и зашвырнет ну очень далеко и очень надолго. Например, в первобытную эпоху. Поймите простую вещь. Я ваш единственный шанс на гарантированное возвращение домой. Мне известна прямая дорога туда. Помогите мне, и вернетесь… Я задумался. Верить или нет? С одной нехорошей стороны себя Петров уже показал еще в Первой мировой. С другой – выбор у меня невелик. И к тому же покоя не дают слова о «зашвырнет ну очень далеко и очень надолго». Кто его знает. Вдруг и вправду все так? Не очень бы хотелось вместе с кроманьонцами из племени ням-ням на мамонта охотиться или воевать с неандертальцами из племен ахи-трахи. Черт с вами, господин Петров. Может, вы и правы, раз пистолетом в меня не тычете, а откровенничаете и отпускаете. Давайте попробуем сотрудничать. Вот только сперва детали сотрудничества уточню: – И что от меня требуется? – Сущая безделица. Помочь выиграть очередную, не слишком удачно сложившуюся для России войну и подарить этому миру иное будущее… – Кстати о будущем. Случайно не знаете, где теперь Бакунины и умельцы из «Форточки»? – Увы, но они пока никак себя тут не проявили. Следов не вижу. Возможно, угодили в другие времена и реальности. – Жаль. От Бакуниных только вред, а вот с «форточниками» мне работать было бы легче. – К сожалению, ничем не могу помочь… Ладно. Нет так нет. Снова спрашиваю о «Щуке»… Интере-е-есно. У ее экипажа оказывается тоже своя история. Петров, когда их из сорок второго вырвал, тут же кое-что о будущем поведал и обещал назад вернуть так сказать «с полным комплектом инсайдерской информации о дальнейшем ходе Великой Отечественной и всей Второй мировой». А может, и не только ее. Сейчас «Щука» выполняет очередное военное задание, а я слушаю новые объяснения Петрова, просматривая содержимое увесистой папки. Старояз по-прежнему не замечаю – привык. * * * «Тульскому оружейному заводу: Ружей нарезных ……… 27 330 по 9 руб. 19 коп. Пульных форм ……… 285„ 23„ —„ Ружей гладкоствольных драгунских …………… 4000„ 6„ 70„ Ижевскому оружейному заводу… С. н.: Т. о. з. – 61 662 кремневых ружья для ополчения; Ижевскому оружейному заводу – гладкоствольных 6000…» Смотрю на цифры, слова, а у самого в голове почему-то всплывают рассуждения Гришки Попова о причинах поражения Наполеона в войне с нами: «– Все уже имело место быть задолго до маленького Корсиканца. Отец истории Геродот рассказывал о том, как в пятьсот двенадцатом году до Рождества Христова персидский царь Дарий отправился воевать со скифами. В своей громадной империи от Индии до Греции Дарий собрал семисоттысячное войско, какого не видывал древний мир. Пройдя через Босфор, он покорил Македонию и Фракию, переправился через Дунай и вторгся в скифские владения. Однако скифы – народ воинственный, смелый и смекалистый. В открытый бой ввязываться не стали. У персов ведь воинов – тьма-тьмущая, оружие железное. Что против этого могут скифы? И войска меньше, и на стрелах с копьями костяные и бронзовые наконечники. Особо не повоюешь, когда такая диспропорция. Зато скифы умели другое – скакать на лошадях, метко стрелять из лука с седла, ловко метать дротики. И решили скифы так: отступим вместе с семьями нашими, кибитками, стадами скота и отарами овец, будем колодцы засыпать, траву выжигать. Решили – и сделали. Переплыли скифы через Дон, начали подниматься по Волге. Дарий со своими войсками так и не смог их догнать, а его персов в это время жажда и голод стали мучить. Короче, падеж персидских воинов, таяние армии и прочие беды походные. Тогда Дарий дипломатию подключил, наказав своему послу сказать скифскому царю: «Зачем убегаешь? Если считаешь себя сильнее, то сражайся со мной. Если слабее, то покорись, приди ко мне с землею и водою в руках». – И что на это скифский царь ответил? – А вот что: «Из страха я не убегал никогда и ни от кого. Я и теперь веду такую же жизнь, какую всегда вел, и от тебя вовсе не убегаю. В нашей стране нет ни городов, ни садов, ни полей. Поэтому нам нечего опасаться, что наше достояние будет покорено и опустошено кем-нибудь. Нам защищать-то нечего. Мы ведь в любом месте живем одним и тем же способом. Где мы, там и наша родина. Значит, нам и нечего торопиться, чтобы вступать с тобою в бой. А коль ты сам хочешь сражаться, отыщи гробницы наших предков – тогда ты узнаешь, как мы за них постоим! Вместо воды и земли я пошлю тебе другие дары. А за то, что ты называешь себя моим владыкой, я еще расплачусь с тобой». Вот так и родилась стратегия, известная, как «скифский метод»…» Ох, Гришка, Гришка. Не та нынче ситуация. Не та. Одним отступлением и выжиганием войну никогда не выиграешь. Потому и смотрю я на эти по-бухгалтерски сухие строки. Но иначе никак. Предстоящую войну выиграет тот, кто не только сражается, но и заботится о соблюдении определенных преимуществ. А война близка. Даже здесь, в холодном ноябрьском кронштадтском воздухе, она ощущается. И война эта станет своеобразной репетицией двух предстоящих мировых войн, случившихся уже в двадцатом веке. Среди иностранных историков она называется Восточной, но у нас закрепилось другое ее название – Крымская. Вот с ней-то мне и предстоит иметь дело. Глава 5