* * * На Балтике союзники впервые объявились весной пятьдесят четвертого. Им бы Кронштадт с Петербургом атаковать, тем более что британский кабинет желал этого гораздо больше, нежели разрушения Севастополя или хотя бы всех городов русского Черноморского побережья. Но вмешались обстоятельства. Наших сил тут скопилось немало. Только Петербургский район с Кронштадтом должны были защищать восемьдесят тысяч человек, а всего на этом фронте мы могли выставить двести семьдесят тысяч. На Наполеона № 3 рассчитывать не приходится. Солдат для сухопутных операций французский император не давал, а своей пехтуры у бритых не найдется. Опять же разведка доносит: «У русских в Кронштадте плавучие батареи, причем на каждой по четыре крупнейших мортиры, а в британском флоте ни одной. На кронштадтских фортах 128 орудий, из которых 64 очень крупные. Русские расположили минные заграждения у входа не только в Кронштадтскую, но также в Ревельскую и Свеаборгскую бухты». Стоит все это обсудить и обмозговать в тесном кругу. «– План русских варваров ясен. – Очень интересно. Не поделитесь? – Охотно. Они хотят подпустить наш славный флот к Кронштадту – это во-первых. Затем начнут его громить береговыми и плавучими батареями – это во-вторых. А после и вовсе уже все свои корабли на нас двинут – это в-третьих. Еще и весточку в Свеаборг отошлют, чтобы тамошние суда отступление наше отрезали. Такие дела, господа-сэры. – Очень плохие дела. Ваши варианты, джентльмены? – А давайте просто попугаем русского медведя в его логове. – Давайте. – А еще неплохо было бы гнусавых к этом делу подключить. – Станут ли? – Станут. Тауэром клянусь. Век Темзы не видать, в натуре…» Уж не знаю, такие ли разговоры в Лондоне велись или другие, но только действительно решили бритые, что действия их совместного с французами флота в Балтийском море должны лишь держать в напряжении Петербург и препятствовать нам посылать подкрепления на Дунай, а затем и в Крым. Была и у дипломатии работа: сорвать шведский нейтралитет и заставить Швецию примкнуть к союз никам. На вечно недовольных поляков Лондон тоже очень даже поглядывал. Для тех ведь бунтовать не впервой, так почему бы и теперь под боком у русских очередной пожар не разжечь? Но не вышло с бунтом. Обломались бритые. Однако и наши тоже далеко не все сделали правильно. Тот же Балтийский флот. Как его использовали? В адмиралтействе считали невозможным выйти в море и разбить англичан с французами, а вот уйти в глухую оборону, отстояться за кронштадтскими укреплениями надеялись твердо. И это тогда, когда Балтийский флот представлял собой силу, которую союзники считали серьезной. Он и Черноморский обошел по ряду показателей[80]. Почему бы им хоть минимально не повоевать? Но не повоевали. Решили только обороняться. Еще летом пятьдесят третьего наши спецы начали минировать Финский залив гальваническими минами Якоби, несмотря на технические пакости со стороны «конкурирующей организации» Нобеля[81]. Однако решение правильное. Минирование делало Кронштадт и Свеаборг недоступными для врагов, даже в том случае, если бы тем удалось прорваться сквозь заградительный артиллерийский огонь и подойти к берегу. И все же англо-французский флот, ведомый вице-адмиралами Напиром и Персевалем-Дешеном, сунулся в Балтику. К Питеру и Кронштадту лезть не решились (мины же кругом, укрепления и береговые батареи, войск полно), зато попиратствовать и пограбить на финляндском побережье – это пожалуйста. А что такого? Все равно же ругать не станут даже сами русские[82]. Вот союзники и пиратствовали на Аландских островах, после осады и бомбардировки взяв крепость Боморзунд. Засим все. Другие военные действия успеха не имели. Куда дальше, господа пираты? Нужно подумать. «– Чего делать будем, кореш мой английский? Хабару мало, пацаны бухают, лето положенное отгуляли, пахан во Францию и Шербург двигать велит. – Да. Тут ловить уже нечего. Мне тоже с братвой по кичам пора. В Англию прихряем, в Нарген и Киль…» На сей распорядительной ноте «Балтийская кампания 1854 года» завершилась. Уплыли англо-франки, но через год снова снарядили флот – шестьдесят семь судов под командованием вице-адмирала Донзаса и его французского коллеги адмирала Пэно. В мае союзники вторично приперлись воевать Петербург. И снова выманить наши корабли вздумали. Вот только про укрепление и подводные мины Якоби забывать не стоит. Значит, опять пограбим финские берега и кое-что побомбим. Для начала Ловизу и Транзунд… Но русские метко отстреливаются! Тогда… через недельку бомбардируем батареи Фридрихсгая… Опять русские шибко больно отгоняют славные британские суда! А мы… А мы… с началом августа почти двое суток мортирами бомбардировать Свеаборг будем, вот… До чего же страшно! Напугали ежа голой жо… артиллерийской мощью. Двадцать тысяч выстрелов сделали по крепости, а толку? Петербург и Кронштадт не взяты. Донзас даже после внушительного благословения на ратные подвиги от премьера Пальмерстона и газеты «Таймс» «сделать больше, чем адмирал Непир» остался ни с чем. Наполеон № 3 после успеха под Севастополем лить французскую кровь ради английских интересов решительно не желает. Упрямые шведы со своим королем Оскаром Первым тоже не особо хотят с русскими драться без Австрии. Как поступить при эдаком раскладе англо-франкам? Только отчаливать к родным берегам, ведь итог войны теперь в Крыму решается, где грядет сражение у речки Черной. Но если все так, то чего нам тут тогда опасаться? Ну, сунутся союзники дважды, дважды же ни с чем останутся. Севастополь надо спасать от будущей осады и разрушения, туда помощь вести, а мы… За каким-то рожном стережем Балтику, где уже сегодня еще до начала войны без всякого минирования, укреплений и береговых батарей есть подлодка «Щука» и минный заградитель «Морти». И ничего, что со дня на день навигация закроется, а Финский замерзнет. Не по льду же на коньках союзники воевать приедут?! Или я чего-то не знаю? Тимофеева не спросить. Петрова тем более. Только и остается, что пообедать и вернуться к постижению уже случившегося грядущего, гадая, чего ради меня держат в форте и не выпускают в Питер. Может, опасаются, что господина Лермонтова в столице слишком многие узнают и возникнет к нему тогда слишком много вопросов? Точно не известно. Да мне и самому не слишком хочется с чужим прошлым иметь дело. И все же раз в Питер мне ход заказан, то отпустите хотя бы в Кронштадт. Или в Кронштадте тоже знакомые, близкие и друзья у Лермонтова найдутся?.. Тянулись дни, а свободы не было. Когда Финский залив замерз и наступил декабрь, в форт явился Петров. Разумеется, не просто так, а сразу же после того, как всю столицу буквально взбаламутила череда событий и кому-то требовалось в них разобраться. Вот тогда-то шанс на освобождение у меня появился. И немалый такой шанс. Глава 9 – …Простите, конечно, но я не понимаю, почему мы пребываем в полнейшем бездействии. Нужно ли бездействовать, когда призывают к такому? Вы только послушайте. «Выход из этого гнетущего, страшного положения, губящего современного человека, и на борьбу с которым тратятся его лучшие силы, один – революция, революция кровавая и неумолимая, – революция, которая должна изменить радикально все, все без исключения, основы современного общества и погубить сторонников нынешнего порядка…» И что прикажете делать с эдакими аспидами? – Под конвоем на Кавказ или в сибирские батальоны. – Хорошее решение, но нужно смотреть глубже. Нужно открыть государю глаза на происходящее. Государь должен встать во главе международного общества нравственных дворян. Эта моральная могучая сила высоких, благородных и честных душ разрушит реакцию, уничтожит революцию на корню. Николай поймет… Я бы предложил назвать общество Орденом Возрождения… До чего же меня утомляют рассуждения Гончарова. Аполитично рассуждаешь. И утопично. Нечто подобное говаривал еще Путятин: «И мы в пору учения в Корпусе тоже мечтали-с о чем-то эдаком. Надумывали создать государство всеобщего равенства людей на Сахалине. Называлось оно Чока. У нас даже одежда для Чоки была особая: синие шаровары, куртка, пояс с кинжалом, на груди две параллельные полоски из меди в знак равенства». Однако теперь Путятин невесть где, а Гончаров с выпученными глазами размахивает руками, словно ветряная мельница перед Дон Кихотом, стоя в фортовом кабинете Петрова, вместе со всей столицей, Кронштадтом, гарнизоном форта, взбаламученный событиями трех минувших дней. Событие первое. 14 декабря утром форт и весь Кронштадт были разбужены страшным взрывом. В Кронштадте на воздух взлетела артиллерийская лаборатория, где делали взрывчатые вещества. Стояла за городом на косе. Сорок два человека тамошнего персонала (фейерверкеры, рядовые артиллеристы) погибли, едва приступив к новому рабочему дню. Спаслось лишь девять солдат из Кронштадтского артиллерийского гарнизона – служивые еще не успели дойти до лаборатории, от которой после взрыва ничего не осталось. Причины самого взрыва не установлены. Ведется следствие. Событие второе. 15 декабря в Макетный зал Инженерного замка, где стоят макеты всех крепостей России, неведомо как пробрались два иностранца. И это несмотря на то, что зал считается секретным объектом, а ключ от него есть лишь у старого служаки генерала Фельдмана[83], которому самим государем строго-настрого запрещено пускать в зал посторонних. Но иностранцы в зал все же как-то попали и были обнаружены дежурными офицерами за срисовыванием планов. Шпионы. Притом английские. Стрелять начали в охрану. Не знаю, как там все разворачивалось, однако злоумышленники с места преступления скрылись. Хорошо еще, что тетради свои побросали. Теперь по всему городу и окрестностям объявлен план-перехват «Смерч-антибрит», жандармерия и полиция работают в усиленном режиме. Событие третье. 16 декабря по Петербургу начали гулять листовки с прокламацией «Молодая Россия». Автор не известен, но призывает к революции, террору, свержению монархии и созданию «социальной и демократической республики России». Само собой, правоохранительным органам и здешней ГБ забот прибавилось, всюду обыски, облавы. Вот и до форта добрались. Несколько прокламаций среди солдат нашли, еще по одной у Гончарова, Миши, Фадеева, Макария и… меня. Черт его знает, кто мне ее подкинул, но теперь под подозрением все. И допрашивают всех… Выслушав гневное ура-патриотическое объяснение Гончарова и выпроводив его вон, Петров повернулся ко мне: – Как видите, Михаил Иванович, мой дедушка, времени зря не теряет. – Думаете, это его рук дело? – Сомнений нет. Война еще не началась, а подрывная работа уже идет полным ходом. Старик жаждет в очередной раз все разрушить… А знаете что? Я, пожалуй, слишком строго обошелся с вами. Запер в форте, за бумаги усадил, свободу передвижения ограничил. Хотите побывать в Петербурге? – Хочу. – Тогда можете отправляться туда хоть сегодня. Но прежде я вручу вам необходимые документы – это для полиции. И еще вам нужно на время замаскироваться… Будет лучше, если вы посетите столицу инкогнито… Инкогнито так инкогнито. Усадили меня в кресло, пришел столичный гример и давай колдовать над моей мордою лица. Хорошо так поколдовал. За каких-то пять минут превратил он меня из молодого, подтянутого, вновь принятого на военную службу гусара в костлявого штатского скверного вида старикашку. Образина, однако. Две синюшные бородавки на носу чего только стоят. В таком виде я и направился с Петровым в Петербург, захватив с собой не только кольт, но и необычную трость. Тяжелая, из слоновой кости и с опасным сюрпризом внутри. Легким движением руки превращается… в элегантную шпагу. Стоит лишь незаметно нажать на нос позолоченного бульдога, чья голова у трости вместо набалдашника, как тут же раздается щелчок – и обоюдоострый клинок готов к работе. Хорошая вещь. Даже Пушкин от такой бы не отказался. А покойный поэт в тростях толк знал, без трости из дома не выходил и вообще их коллекционировал. Особенно любил тонкую камышовую трость с вделанной в набалдашник бронзовой пуговицей с парадного мундира Петра Первого. По преданию, пуговица была подарена царем прадеду Пушкина арапу Ганнибалу. Ну, а мне трость Петров подарил, заодно снабдив местными деньгами (не скажу сколько) с универсальным пропуском и напоследок попросив особо не злоупотреблять полномочиями. Я и не собираюсь. Честное слово. Только пройдусь по городу, вспоминая маршруты, осмотрюсь и назад. Если только чего-нибудь не случится. А ведь может. * * * По жизни я человек упорный. Раз что-то задумал, то обязательно добьюсь, и препятствия не помеха. Однако иной раз случается непредвиденный облом с планами. Стараешься, стремишься, силы тратишь, а все равно что-то (или кто-то) с завидной регулярностью и постоянством не позволяет тебе совершить задуманное. В этом отношении город Санкт-Петербург стал для меня именно таким невыполнимым стремлением. Парадоксальная ситуация. С питерцем Гришкой Поповым сто лет как дружу, в гостях он у меня раз пять уже бывал, но вот сам я к нему и его городу никак не доеду. Не выходит поездка, хоть ты тресни. Зато теперь наконец-то вышла. И пусть передо мной раскинулась Северная Пальмира второй половины девятнадцатого века, все же я впервые вступил в ее пределы своими ногами. – Удачной прогулки, – сказал напоследок Петров. – Если что, вы знаете, где меня найти… Конечно, знаю. Работает мой нынешний «доброжелатель», а точнее генерал-майор Александр Егорович Тимошин, начальником штаба Корпуса жандармов и управляющим Третьим Отделением Собственной Е. И. В. канцелярии. Хотите найти сие казенное учреждение? Идите к Цепному мосту. Контора там. Но мне пока в царское КГБ не надо. Я просто прогуляюсь. И как Гена Козодоев метаться по переулкам не буду в поисках «Фиш-стрит». Тут не потеряешься, зная местный жизненный ритм. Петербург встает не рано. В девятом-десятом часу утра на улицах еще пусто. Разве что извозчики «ваньки» уже начали зарабатывать свой кусок. Но к этим лучше не садиться. Хоть и дешево берут, а сани у них обычно грязные, лошади плохонькие. «Лихачей» ждать тоже долго и дорого – эти начнут извоз часа в три-четыре дня и цену заломят соответствующую. Мне на этот счет заморачиваться не надо. Мне благодаря Петрову выделили персональный транспорт: сани, резвая лошадь пегой масти и «водитель». Зовут Трифоном. Выглядит так же, как и обычный рабочий или мелкий торговец: на голове желтая шапка с маленькими черными полями; ухоженная, тщательно расчесанная борода до груди; длинные рыжие волосы падают по обеим сторонам, закрывая уши, сзади острижены под скобу; кафтан из синего сукна (бывают еще зеленые и серые) опоясан ярким шелковым желтым кушаком; на ногах валенки, на руках варежки. Голос у Трифона громкий, зычный: – Куда едем, ваше высокоблагородие? Хороший вопрос. Сейчас решу… Решил, сажусь в сани и… начинаю мерзнуть. До сих пор не привык к здешнему климату. Это еще хорошо, что благодаря Лермонтову я к простуде стоек, а то прописал бы мне здешний доктор полоскание морской водой и компрессы. И это не считая банок, которые я отродясь не люблю. А так еду, смотрю на Тришкину спину, где прямо из-под воротника выглядывает «билет» – кожаный номер (15) с частью и околотком, куда извозчик приписан. И везет меня Трифон не куда-нибудь, а прямиком к Инженерному замку. Почему именно туда? Я и сам не знаю. Что-то внутри повелело выбрать этот пункт назначения… – Останови, – приказал я Трифону, и сани встали неподалеку от главного входа. Ближе нельзя. После шпионского налета тут усилена охрана и с подозрением смотрят на каждого. Ко мне тоже подошли, но после проверки документов отстали. Нужно бы мне выйти из саней, но я все глядел и глядел на эту громаду, где ныне располагалось Инженерное училище, а раньше, в ту пору, когда здание носило название Михайловский замок, здесь находилось последнее убежище императора Павла Первого. Царь опасался измены и переворота. Может, именно поэтому надеялся на канавы, подъемные мосты и целый лабиринт коридоров. А может, верил, что находится под защитой архангела Михаила, во имя которого построена и церковь, и сам замок. Точного ответа нет. Меж тем государя убили именно в Михайловском, в одной из комнат. За что? За нежелание угождать бритым. Только ли за это? Гришка уверял, что не только. «– …Как тебе сказать? Тут две стороны медали. Были у Павла крайности. Всем велел носить косички, волосы зачесывать назад. Круглые шляпы, сапоги с отворотами, длинные панталоны, завязки на башмаках или чулках, бакенбарды – все под запретом. Жилеты тоже. От них, по мнению императора, произошла Французская революция. Офицерам часто доставалось за малейшую провинность, да и арест – дело обычное. Отправляешься на строевые занятия или парады, запасайся деньгами и бельем. – Это еще почему?