Глава 2 «– …Ах, Севастополь, Севастополь. Что за дивный город, – продолжал свое объяснение Ухтомский. – В его доках, в портовых мастерских без умолку грохочут молоты, звенят пилы, стучат топоры. На рынке у Артиллерийской бухты, словно прибой, шумит торговая толпа. У самых камней темнеют рыбачьи фелюги из соседней Балаклавы. В фелюгах камбала, скумбрия, жирная кефаль, бычки и золотистая султанка – самая вкусная из рыб Черного моря. Вам не по нраву рыба? Тогда есть и иные морские кушанья. Рыбаки в кожаных фартуках часто несут по сходням корзины с только что выловленными устрицами, которые немедленно разбирают господские повара и кухарки. И еще люди. Кого только нет в нашем Севастополе. Греки, татары, жиды, малороссы, бойкие торговки-матроски с бронзовыми от солнца лицами. И вроде бы похожа эта пестрая толпа на одесскую, но все же в чем-то больше в ней порядка, нежели у одесситов. И не удивительно, ведь город у нас военный…» То, что Севастополь город действительно военный – я узнал сразу же по приезде. И дело не только в здешних сухопутных и военно-морских частях, а еще и в постоянных преобразованиях. Я смотрел на Севастополь образца «зима 1853-го» и был готов извиниться перед Петровым за мое прежнее брюзжание. Война еще не начата, а город, оказывается, уже не первый месяц готовится к обороне. Даже зима лишь немного сбавила темпы подготовки, но не остановила их. «– Нам приказ превратить Севастополь в такой твердый орешек, чтоб любой ворог об него зубищи свои поломал», – заверил меня один из рядовых артиллеристов. И ведь превращают, несмотря на разговоры вроде этих: «– Если турки усиливаются, то и нам не следует ждать, а нужно ударить в сторону румелийских портов, чтобы неприятель обманулся и стянул туда свои силы. Мы же тем временем вооружим флот и подготовимся к высадке на Босфор. – Успеем ли? – Успеем. Если наступление наше будет стремительно, англичане не доберутся с Мальты вовремя, французам с главными силами потребуется еще больше времени. – Все верно. Одна беда – мы скованы в действиях. Да и в Петербурге, кажется, воевать не спешат. К тому же парового флота мы не завели и в столице этого не понимают. Не мне тебе рассказывать, что программа николаевских верфей урезана. Наверху считают, что достаточно одного винтового корабля на бригаду…» Вот таким примерно образом в Севастополе многие хотели упредительно атаковать Турцию, но приказ строг: оборона на первом месте. В прошлом году два форта дополнительных на входе в рейд возводить планировали, а это работа долгая и тяжелая. Даже фундамент и тот отнимет уйму времени. Для начала проводится «сондировка» (зондирование) грунта, по результатам которой начинают забивать по периметру сосновые (обычные либо шпунтовые) сваи. А забивают сваи на нынешних стройках копрами с маховым вертикальным колесом, изобретенным инженер-подполковником Масловым. «Бабы» (двадцать семь пудов весу) иногда делали из дуба либо обрубков толстого соснового дерева, в которые заливали свинец, снаружи закрепляли бугели. Для битья таким копром свай требовалось обычно шесть человек: по одному к рукояткам вала махового колеса, двое к ободу колеса, еще один закидывает «крюк за бабу», шестой наблюдает за наматыванием веревки на вал и поправляет бугель. И вся эта забой-команда, вращая маховое колесо, поднимала «бабу» и вбивала ею за день от семи до девяти свай с железными башмаками. Но это «когда грунт крепок, глубиною до четырех футов», а если грунт слаб, то вбивают в него до двенадцати свай за рабочую смену. Но мое знакомство с военным Севастополем началось даже не с тонкостей фортостроения, а со встречи с человеком, легендарным не только для самих севастопольцев, но и для всех наших русских моряков. Именно в Севастополе я впервые увидел того, кто стал в годы войны душой и символом героической обороны города. Судьба свела меня с вице-адмиралом Павлом Степановичем Нахимовым. * * * Помню встречу эту так, будто вчера случилась. Январское утро. Мы въезжаем в Севастополь. Дилижанс останавливается у дома на Екатерининской[93]. Из дома к нам навстречу идет сутуловатый, ростом немного выше среднего плотный пожилой мужчина с подстриженными усами и легкой проседью в русых волосах. На нем верблюжье пальто, надвинутая на глаза фуражка и некоторая скованность в движениях. Пока еще только вице-адмиралу Нахимову нездоровилось. Все чаще и чаще давал о себе знать застарелый ревматизм. Но Павел Степанович упрямый. Он все равно не мог не соблюдать свои каждодневные привычки, регулярно посещать доки с кораблями и казармы, заглядывать в Библиотеку, следить за всем. А уж если из столицы еще и прибыли к нему важные гости, то… «– Так-с, – начал он, едва поравнявшись с дилижансом. – Я вижу-с, господа, вы наконец-то добрались до нашего Севастополя. Устраивайтесь, и после обеда прошу-с ко мне…» Первая, официальная часть завершена. Дальше приезжих ждет устройство и усиленная работа с морским начальником. Именно так. Мы хоть и не на прямую и временно, но все же подчинены были Нахимову. Что он за начальник? Что за человек? Рассказывать о нем можно удивительно долго, но мне лично все более чем доходчиво объяснил один из случаев, произошедший два дня спустя. Артиллерийские учения в Севастополе даже зимой не прекращаются, и проходят они частенько в присутствии и под личным надзором Нахимова, несмотря на его большую занятость. А как учит Нахимов, тема отдельная. Если по существу и кратко, то был адмирал заклятым врагом бесполезного прусского типичного для николаевской России формализма со сложностями. Он доводил приемы и объяснения до возможной простоты и свободы, но и требовал строгого исполнения всего необходимого и полезного. Как именно? Сейчас рас скажу. Идет артиллерийский экзамен. Сдает его умный лихой матрос-сорвиголова, способный на самые отчаянные поступки, а артиллерийский экзаменатор как начнет строго и сухо терминологией сыпать. Мне-то она понятна, но не понятна матросу. Тот робеет, не знает, как ответить (у иных даже губы дрожат), экзаменатор ругается, трусом, деревенщиной и бестолочью матроса обзывает. Павел Степанович тоже ругается, но не на матроса, а… на экзаменатора. И начинается тогда чистая педагогика по-нахимовски, когда подобные экзамены облегчаются донельзя. «– Что за вздор-с! Не учите их как попугаев, пожалуйста, не мучьте и не пугайте их. Не слова, а мысль им передавайте… Муха! – адмирал обращается уже к матросу. – Чем разнится бомба от ядра? Матрос дико смотрит на адмирала, ворочая глазами во все стороны, но его уже ждет новый вопрос: – Ты видал бомбу? – Видал. – Ну, зачем говорят, что она бомба, а не ядро?.. (матрос молчал). Ты знаешь, что такое булка? – Знаю. – И пирог знаешь, что такое? – Знаю. – Ну, вот тебе: булка – ядро, а пирог – бомба. Только в нее не сыр, а порох кладут. Ну, что такое бомба? – Ядро с порохом, – отвечал матрос. – Дельно! Дельно! Довольно с тебя на первый раз…»[94]. В этом весь Нахимов. Многими не понятый за такую абсолютно недопустимую военно-учебную методу. Некоторые за простоту и прямолинейность вовсе называли его «истым боцманом». Что же на это он говорил? «– Нужно быть деятельным. Да-с. Деятельность – великое дело-с, у нее есть большие права». А уж я-то каким деятельным стал, когда устраиваться начал. Жилье мне и «подчиненным» было определено на Екатериненской же. Примечательное место. Кроме того что старейшая улица города, так еще и много начальников здесь же квартируют: Нахимов, Истомин, военный губернатор Станюкевич. Командиры кораблей и офицеры тут же. Дома на улице в два и три этажа. Квартиры просторные. Всего две из них выделены для нашего брата. Первая – мне и Митьке (он у меня вроде денщика и комердинера заодно). Во второй – Гончаров и Герасимов. Куда заселились остальные? Миша Лазарев к матушке сразу же помчался (живет с детьми в коттедже на мысе Фиолент), Макарий к своим собратьям направился, но оба «обещали-с быть сегодня же у Нахимова». «Что ж, – подумал я тогда. – Не опоздайте. Спрошу строго-с…» Пока Митька с вещами управлялся, я на улицу вышел. Б-р-р! Ветрено тут и зябко. Дядю Диму бы сюда. Отлично помню, как он мне показывал рекламный буклет турфирмы «Солнечноберег», вот-вот готовой отправить Дмитрия Крынникова в Севастополь. Там про крымский климат и зимы сказано следующее: «Климат в Крыму достаточно своеобразный. Зима (декабрь – февраль) мягкая, малоснежная. Слабые морозы (–2, –4 °C) часто сменяются оттепелями; понижения до –30, –34 °C редки и непродолжительны. Снежный покров (5–10 см на равнине и до 35–40 см в горах) неустойчивый, держится 20–40 дней. Туманы…» Но не думал я тогда ни про туманы, ни про зиму. Думал я про город, где мне предстоит жить неведомо сколько времени. Каков он на самом деле? Если вкратце, то Севастополь – военный стан, резиденция, сердце, душа Черноморского флота. Расположен на высоких каменных горах, окружен со всех сторон морем, лежит далеко в стороне от больших дорог. Население почти исключительно военное. Фрак и вообще всякий партикулярный костюм здесь редкость, поэтому Гончаров, будучи единственный из нас одетый в штатское, рисковал стать белой вороной. Есть у севастопольцев и особое отношение к себе и близким. Моряки-черноморцы живут тут одним дружным семейством. Целое лето или в море пропадают, или стоят на рейде. Загородных дач ни у кого из них нет, потому на лето с семьями из города никуда не выезжают. Досуг? В свободные минуты можно почитать в армейской офицерской библиотеке. Есть тут и дворянское собрание, и театр (представление трижды в неделю), и еще, конечно же, корабли. Их много. По всему рейду стоят яхты, бриги, бригантины, тендеры, шхуны, «купцы». Еще боты, баркасы, катера, шлюпы, вельботы, верейки, тузы. Эх, сюда бы «Акулу-94»… Но на «Акуле», как известно, особо не развернешься по нынешнему морю. Лучше взять гичку или ялик и гулять на них допоздна, чтобы, причалив наконец-то к Графской, услышать обычное матросское: «Крюк! На валек! Шабаш!» Гулял и я, но позже, а прежде в квартиру вернулся, к пакету потянулся. Взялся за сургучную печать, сожалея, что не могу увидеться и поговорить с Меншиковым. Этого в городе пока нет. Только ближе к концу февраля явится и отправится в Константинополь вместе с Корниловым на «Громоносце» из Одесской гавани, намереваясь по приказу государя «давить, пока турки не уступят». И такой незамысловатой стратегии придерживаться Алексашкин потомок будет с самого начала, явившись к визирю на парадный прием в пальто и намереваясь решить «духовный вопрос» за пару дней. Опрометчиво. Весьма. Особенно с учетом того, что уезжал из Питера князь, не поладив с Нессельроде, а «немец» обид не прощает и будет ждать ошибки, чтобы устроить пакость острослову. И закрутится тогда дипломатическая кутерьма, но меня она не касается. У меня задача иная – вскрыть пакет и прочитать, что делать дальше. Вскрыл, прочитал, вздохнул, подумал: «Поздравляю вас, Михаил Иванович. Теперь вы не просто командированный, но и командующий». Глава 3 «…Несмотря на наши возможности, позволяющие улучшить ситуацию, исход всей кампании будет решаться именно в Крыму, поэтому вам необходимо в срочном порядке сделать следующее…» Я еще раз перечитал письмо Петрова и засобирался к Нахимову, обдумывая предстоящую работу. Предстояло мне сформировать и подготовить довольно необычное военное подразделение под названием «Особый отряд охранения города Севастополя и близлежащих окрестностей его». Для сокращения в письме именуется «Трио». Ну, «Трио» так «Трио». Хотя создавали мы Отряд фактически впятером: я, Миша (числится у меня вестовым и ординарцем), Гончаров (он у нас выполняет секретарские функции), Герасимов (отвечает за артиллерийскую часть) и Макарий (за ним нравственно-морально-религиозная составляющая). Есть еще одна «заноза», любезно приставленная к нам по письменному распоряжению вышестоящего начальства – толстенький, похожий на колобка генерал Крикунов. К счастью, не особо сильно он нам досаждает, но уж если нагрянет с «инспекцией», то голова болит тогда у каждого. Ну его. Не хочу даже вспоминать… «Штаб-квартиру» нам определили почему-то в библиотеке. Трехэтажное здание, окруженное чугунной оградой, расположено на холме – одном из выдающихся мест города, своим видом напоминающем Афинский акрополь. Еще тут поблизости есть небольшой садик, где любят гулять моряки и дамы. Кстати, я еще не рассказал о том, что случилось, когда севастопольцы узнали о приезде в город пусть и давно забросившего писательство, но все же «самого Лермонтова». Не страдаю звездной болезнью, но от любителей творчества Михаила Юрьевича (преимущественно его «Героя нашего времени») внимания до сих пор хватает. Особенно старались Кавальдины – наверное, самые экзотические жители Севастополя, невесть каким ветром занесенные сюда. Семья обрусевших итальянцев. Отец Иван Карлович – отставной генерал, матушка Марфа Андреевна хлопочет по хозяйству. Есть у них дочки-смугляночки Глафира и Тина. И обе сразу же на меня глаз положили, решив заманить в классическую женскую ловушку и, добившись у папочки разрешения, пригласить господина Лермонтова на бал. Едва вошел я в освещенную несколькими свечами комнату, откуда неслись звуки фортепьяно, как там меня уже ждали коварные сестры. Глафира в светлом барежевом платье с голубым бантом, Тина – в розовом кисейном, без банта. С виду юны, наивны, болтливы и веселы, однако глазками стреляют, как из автомата, и с двух сторон. Пришлось исключительно такта ради кружиться то с одной, то с другой в вихре вальса, потом танцевать кадриль и болтать о всяких пустяках. Во время мазурки сестрички еще больше на меня наступление усилили, а я, вот ведь негодяй какой, дал слабину. Шепотом поочередно предложил и той, и другой в гости ко мне прийти в один и тот же час. И ведь пришли, чертовки, каким-то образом уже заранее «разделив» смелого гусара поровну. Что в ту ночь между нами происходило, подробно рассказывать не стану, но пришлось мне постараться совместить, казалось бы, несовместимое: и приличие соблюсти, и без удовольствия не остаться. А сестренки? Странные создания. Вроде все понравилось, обещались еще прийти, а с той поры меня сторонятся. Почему так? Кто их разберет. Женская душа – загадка. Но вернусь к делам насущным. Дали нашей команде в пользование один из угловых библиотечных кабинетов, где предварительно и специально для нас рабочие уже поставили дополнительную входную дверь с улицы. Дальше потянулись дни и недели формирования личного состава Отряда. Отбор исключительно на добровольной основе. Хочешь в Отряд? Записывайся. Будь ты хоть пехотинец, хоть кавалерист, хоть артиллерист, хоть моряк – всем места найдем. Вот где самое интересное началось. Какие встречи, какие люди. Словами не передать. Только запоминай. * * * Первый день. Первый доброволец. Матрос Черноморского флота Петр Кошка. Тот самый легендарный герой Севастопольской обороны, чей образ красочно выведен практически во всех книгах и фильмах о Крымской войне. Была еще легенда о «кошачьей» фразе, ставшей крылатой[95], но меня тогда она интересовала мало. Я присматривался к самому матросу. К этому верткому мужичку с маленькими усиками и плутовским выражением скуластого лица. А Кошка, видя, что господин полковник поболтать не прочь, давай вспоминать, как сражался с непокорными черкесами во время рейдов по Кавказскому побережью: «– …Туточки я его за ноги хвать. А у него подошвы гладкие, не уцепишься. Он, значится, носом в землю, а я на него. И здоровый, страсть. Ворочается, как тот хряк, брыкается. Сапожки, однако, добрые. Я за них тогда полтину в Севастополе сторговал. Еще бешмет с газырями и кинжал ахвицеру одному продал. – А черкес как? Ты его приволок или заколол? – спросил Миша. – Не. Коли б то был хряк, а так. Пустил его…» Дальше Кошкой занялся Макарий, а в дверях уже появился следующий кандидат. И какой! Если отбросить ФИО и прочее, то передо мной стоял худой мужчина тридцати с небольшим лет со светло-русыми волосами и глазами истрепанного жизнью старика. Одет в штатское, стоит смирно, надеясь поступить в Отряд хоть рядовым, лишь бы не обрывать ту спасительную нить, что ему предоставило правительство (а точнее, Петров), и не возвращаться назад. Но сперва стандартный опрос: «– Ваше имя? Посетитель назвался. Я тоже. – Вы меня не помните? – спросил уже он. – Помню…» – ответил я. И лермонтовская память мгновенно забросила меня в Петербург, в дом Харьковского уланского полка отставного штабс-ротмистра Николая Васильевича Нигорина. Появился он в городе зимой тридцать пятого года. Для чего приехал «доживать» в столице, когда все движимое его имущество заключалось в старом черешневом чубуке, изрядно поношенной венгерке да крепостном человеке Фивке, решительно никому понятно не было. Однако спустя всего полгода имя Нигорина стало известно всему гуляющему Петербургу. К нему в любое время (обычно ночью после бала-маскарада или на рассвете) могли ввалиться прожигатели жизни всех мастей и чинов. Гостеприимный хозяин, в каком бы он виде или состоянии ни пребывал, неизменно гремел испитым басом: «Милости прошу! Для веселья и вина готов остаться и без сна!» Входишь к нему и оказываешься в холостяцком раю. Алкоголь, карточные столы, музыканты, женщины. И между всем этим ходит сам хозяин сего «заведения» в расстегнутой венгерке, из-под которой виднеется далеко не свежая сорочка, а рядом суетится необычайно грязный и оборванный лакей.