В скиты к старцам, говорят, подался, душу спасать, молиться за весь христианский мир и Россию. И имя свое скрывать будет до той поры, пока час не пробьет. А зовется он теперь Федором Кузьмичом…»[109] Знакомое имя. В памяти Лермонтова хорошо отпечатались многочисленные слухи на этот счет. Поговаривали, что за несколько дней до кончины царя в Таганроге же погиб некий фельдъегерь Масков, внешне удивительно похожий на императора. Самого умершего Александра перевезли в Петербург в наглухо забитом гробу. Еще семь дней гроб не открывали, держа в Казанском соборе, и в народе немедленно стали говорить, что это Маскова привезли либо унтер-офицера Семеновского полка Струменского, тоже как две капли воды похожего на Александра Павловича. Там еще масла в огонь подлил один из солдат-гвардейцев. Умирая, он поведал о том, как однажды вечером его с тремя другими караульными вызвали в Петропавловский собор и приказали поднять могильную плиту, вынуть из склепа гроб с телом Александра и заменить его другим, привезенным в военном фургоне… Слухи множились, но тут началась Сенатская, и стало не до покойного императора. Но Сенатская давно позади, а впереди замаячила наша цель. По размерам тоже бриг. «Турок», заметив «Посейдона», пошел на сближение. «– Вот он, гад, – прошептал Леонид. – Прячься, командир. Как дам знак, сразу можно бить их». Суда сблизились почти вплотную. С «турка» раздался возглас, Портокалос ответил. Секунды молчания. Снова турецкая речь, какая-то перебранка… Протяжный свист, означавший сигнал к атаке. Слишком уж рано. Грек наш, помнится, обещал, что как минимум добьется от пашеров полного сближения и… Думать и размышлять было некогда. Значит, придется атаковать, раз взять хитростью не выходит. «– Огонь!» – скомандовал я, и «Посейдон» проснулся, словно рассерженный владыка морей, обрушив на врага всю свою пушечную мощь. «Турок» тут же огрызнулся залпом с правого борта. «Посейдон» дал сдачи левым. Завязалась жестокая артиллерийская дуэль. Мои пулеметчики тоже не молчали. Немедленно затакали «максимы», чья обслуга в дыму и ночи каким-то совершенно немыслимо-чудесным способом умудрялась срезать пулями турецкий экипаж. И отступать теперь поздно. Тем более когда наш отважный грек умудрился сцепить бортами свой и вражеский бриги и броситься на абордаж. Тут же пошла ночная резня, как у Лермонтова на Кавказе. Тем более что все патроны к маузеру я тогда извел и, доверившись яри, с двумя шашками наголо прыгнул на палубу, где уже закипело сражение. Дрались турки отчаянно, пощады не просили, в отличие от своего британского «хозяина». Его я заприметил сразу. Бритт стоял у штурвала и редко палил из револьвера во все, что движется, периодически то ли пригибаясь, то ли прячась. Удивительно, как его наши пули не достали? Видимо, дуракам действительно везет. «– Пощадите! Я сдаюсь!» – прокричал он по-английски, когда я одним клинком отбил нацеленный мне в грудь револьвер, а вторым чиркнул по руке. На этом суперкомбобой и закончился. Мы подсчитывали потери. Семеро убитых, пятнадцать раненых. У турок выживших никого. Кроме, разумеется, англичашки. В свете факелов я впервые увидел британского офицера времен правления королевы Виктории. Вот ведь стервец! Даже маскироваться не стал. На башке кивер, красный мундир с золотистыми эполетами, синие штаны с красными лампасами и напуганная, перекошенная рожа. Зовут Уильям Сайкс из 20-го Восточно-Девонширского пехотного полка. Сопровождал груз, вышедший из Константинополя. И труслив до невозможности. С попугайским постоянством напоминал о гуманном обращении с военнопленными, к коим себя и причислял, несмотря на то, что мы с Англией пока не воюем. Ох, вспомнить бы, что такие вот, как он, «славные воины Британской империи» с пленными бурами полвека спустя делать будут. Известно что. Привяжут к дереву, дадут в руки солдатский ранец и заставят с его помощью защищаться от пик летящих на полном скаку уланов – лансеров. А можно и не давать ранец. Пусть бурская нелюдь защищается голыми руками. Эта «игра» у «цивилизованных британских джентльменов» называлась «подколоть свинью». Или задумают кавалеристы-изуверы другую «игру» и начинают «нарезать лимоны». Нужно на полном скаку ударять саблей по голове все того же привязанного к дереву пленного, при этом стараясь рубануть горизонтально, чтобы сперва сбить скальп, а затем и кости верхней части черепа. О британских концлагерях тоже можно вспомнить. Там властвовал негласный приказ негодяя Китченера: держать впроголодь, медицинскую помощь не оказывать. Вот и этот офицер тоже наверняка надумывал особо не церемониться с «русскими варварами», стоящими несоизмеримо ниже просвещенной британской нации и венца всей человеческой цивилизации. Однако теперь уже не получится у него не церемониться. Стоило мне отвернуться, как бритый с обезьяньей ловкостью, несмотря на рану, сбил с ног стоящего рядом Леонида и метнулся к борту, чтобы словить башкой короткую пулеметную очередь – мои ребята второго шанса дуракам не дают. Затем настал черед поклажи. Флотские кольты, пули, порох, ящики с нарезными штуцерами, штыки, тесаки – все это добро пополнило арсенал Отряда. Таким образом, операция «е» благополучно завершилась. Оставалась самая малость – обезвредить севастопольское и одесское ревподполье. В Одессе эту необходимую работу провели люди Петрова. В Севастополе пришлось уже мне побыть жандармом. Последующую неделю в городе шли облавы и обыски. Где-то брали «бэз шума и пылы», а где-то приходилось действовать менее гуманно. И это при том, что война не объявлена, а некоторые граждане прямо-таки рвутся в бой. И ведь дорвались однажды. Кончилось мирное небо над головой. Настала пора открыто сразиться с Турцией. Глава 7 «– Михаил Юрьевич! Турки напали на форт святого Николая, пароход «Колхида» имел блистательное дело у Редут-Кале! Из Дунайской армии сообщают: крепость Исакчи стреляла по отряду канонерских лодок капитана второго ранга Верпаховского! – И что же тут такого? – Как это что?! Как это что?! Война!..» А ведь прав Гончаров. Началась-таки война с Турцией. Особенно ей рад Миша. Что возьмешь с него – мальчишка, кулаки чешутся, в драку лезть просят. Кроме того, сказывается дурное влияние на подрастающее поколение со стороны севастопольских мичманов. Они тут самый бедовый и мечтательный народ. Жадно ждали сражений, кутили в клубах, решали «судьбу Европы», строили воздушные замки и видели себя к концу пусть короткой, но блистательной кампании как минимум лейтенантами и как минимум в орденах. Шумят, галдят, завидуют Нахимову. Тот еще до объявления Высочайшего Манифеста отправлен Меншиковым в море с четырьмя судами для блокады Анатолийского берега. Адмиралу приказано крейсерствовать между мысом Амасто и Керенпе ввиду того, что «по сведениям из Константинополя, сделалось известным, что турецкое правительство дало своим крейсерам приказ по миновании 9/21 октября в случае встречи с русскими и буде они в меньших силах – атаковать их». Корнилов тоже должен выйти из Севастополя со своей эскадрой, но пока ремонтируется. И вот в ту пору дал я слабину авантюрной части своей души. Сначала отпустил с эскадрой Мишу. Парень весь извелся, говорил, что если прозевает этот случай, то ждать следующего придется лет двадцать пять, «пока турки опять заведут флот». Как такого удержишь? Затем Кошка с Фадеевым «боевую командировку» у меня выклянчили. А после… дернул меня черт самого с ними отправиться. Сидел бы себе в Севастополе, готовился к битве с главными врагами, так нет же, потянуло бродягу в море, прежнего опыта ему оказалось мало. И вот 29 октября Севастопольский рейд покинули «Великий князь Константин», «Три Святителя», «Париж», «Двенадцать апостолов» и «Ростислав». Пароходо-фрегаты «Одесса» и «Владимир» должны присоединиться к эскадре уже в море. Старшим флагманом – вице-адмирал Корнилов, младшим – контр-адмирал Новосильский. Мне довелось идти на «Трех святителях». Ветеран Черноморского флота, огромный (120 орудий) линейный корабль, но старый. Такому давно уже пора отправляться в док на починку, а то и вовсе на покой. К тому же скверная погодка на прочность «старика» испытывает. Чего мы только не натерпелись за эти восемь дней пути до Херсонесского маяка, когда, спустя брамреи, взяли рифы и начали одолевать мили морского простора. Наконец показался маяк, и Корнилов подал сигнал остальным: «Государь Император ожидает победы, а Россия всегдашней славы своего оружия!» То, что мы дружное «ура!» на это гаркнули, конечно, замечательно, вот только кого побеждать, когда турка ни в Варне, ни в Бальчике не наблюдается. Мичманы тут же давай вопить: «Обокрали нас!», а затем завозмущались еще больше, когда мы встретили греческий купеческий бриг и выяснилось, что турки стоят якорем в Золотом Роге, всего два их фрегата и два корвета курсируют при входе в Константинополь. И как с такими воевать? Несурьезно. «– Ну вот, – с грустью сказал мне тогда Миша, – кампания нынешняя кончена. До весны ничего больше не будет. – Значит, и нам на море больше делать нечего? – Получается так. – Тогда возвращаемся в город, мой юный друг…» И мы последовали за Корниловым, когда тот сдал командование над эскадрой Новосильскому, а сам, пересев на «Владимир», отправился в Севастополь уголь принимать. Новосильскому своя задача – идти к эскадре Нахимова и в случае, если у того есть поврежденные корабли, оставить тому два или три 84-пушечных судна, а с остальными домой на зимовку. И зимовка эта вгоняла Мишу в неописуемое уныние, которое, впрочем, продлилось недолго. Повоевать юнге удалось вдоволь в самое ближайшее время. И начало этих боев выдалось для многих неожиданным. * * * «– Знаете, а я начинаю соглашаться с теми, кто ставит Павла Степановича Нахимова выше нашего Владимира Алексеевича. – Отчего же? – Тут все дело в отношении к подчиненным. Корнилов, несомненно, обладает огромным умом и образованием, но, право, он педант. Мне рассказывали, что он однажды разбранил одного лейтенанта за чтение книги, не относящейся к военноморскому делу. Это ли не педантизм? Ведь так, пожалуй, все перезабудешь, чему учился, кроме морских наук. А я очень люблю чтение. В детстве, помню, читал Робинзона Крузо и мечтал, что меня выбросит бурею на остров…» Спор, кто лучше – Корнилов или Нахимов, извечен. Однако я достаточно хорошо узнал и того и другого, чтобы делать скоропалительные выводы. И тогда, оказавшись на «Владимире», я, как и остальные, видел, как на палубе стоял в одном мундире с эполетами среднего роста моряк с тонкой и стройной талией, с правильным, почти классическим профилем и каменным выражением лица. Это и есть вице-адмирал Корнилов. Строгий, требовательный и ругается на Меншикова. Князь, по мнению Владимира Алексеевича, зря гоняет корабли, не давая свободы действия. Еще неслабо спорил Владимир Александрович с командиром «Владимира» капитан-лейтенантом Бутаковым, как и всякий моряк старой школы защищая надежные паруса и недолюбливая более технологичные «самовары». У Бутакова наоборот. Мне рассказывали впоследствии, как он в свое время критиковал распоряжение об обязательном двухгодичном плавании под парусами всех офицеров, назначенных на пароходы. И, стоя на палубе «Владимира» (как любой пароходо-фрегат он тоже снабжен парусами), доказывал Бутаков свою правоту не только Корнилову, но и мне. «– Я всегда говорил, что пароходы парусам несут смерть. Паруса лишь бесцельно увеличивают вес корабля. Можно, конечно, возразить, сказав, что пароходы зависят от угля, но… Когда «Северная пчела» пишет, что в Константинополь пришел французский винтовой корабль «Наполеон» с машиной в тысячу сил и вооружением в девяносто пушек, то понимаешь одно – развитие пароходства совершается неуклонно и необратимо…» Спорить с такими доводами «морской гусар» не стал. Тратить силы на диспут во время осеннего дождя, даже когда по бокам парохода из воды то и дело выпрыгивают дельфины, мне решительно не хотелось. Уж лучше спеть чудесным рыбам мультяшную песенку. И опять нашлись поблизости уши дюже большие, аки у зверя невиданного – Чебурашки. Миша песню запомнил, полный текст у меня выведал, и вскоре то там, то сям с судов можно было услышать тягучее: А дельфины добрые, А дельфины мокрые На тебя глядят умными глазами, А дельфины скромные, А дельфины черные Просят, чтобы им сказку рассказали…[110] Еще немного, и я действительно начал бы рассказывать дельфинам сказки от скуки, но… Мы подошли к турецкому Зангульдаку, где вражеские пароходы грузятся углем, и тут настигла нас удача! Показался на горизонте дым. Сразу приказ от Корнилова: поставить парус, прикрепить реи и держать на пересечение курса. Приказ выполнен… Примерно к восьми утра показались мачты и трубы. Наши сначала думали, что «Бессарабия», а оказался… турецко-египетский пароход «Парваз – Бахри» (в переводе «Морской вьюн»). Нас эта «рыбешка» тоже не сразу раскусила. «Владимир» топился антрацитом, дыму не давал, и потому для неприятеля мы казались обычным «купцом». То-то османы удивились, когда этот «купец» начал больно драться, положив начало историческому событию – первому в мире бою пароходов. И все к нему готово. Канониры по боевой тревоге стоят у бомбических пушек, разложив свой инвентарь. На очищенной от коек палубе видны горки ядер, книппелей, картечи, пороховые картузы. Пароходо-фрегаты перешли на параллельные курсы. Первый выстрел наш. 68-фунтовое ядро подняло столб воды прямо по курсу «вьюна» – общепринятый сигнал «Предупреждаю и предлагаю сдаться без боя». Ответа нет. Тогда второй выстрел, уже на поражение. Турки наконец-то отвечают огнем из орудий правого борта, однако почти все их ядра ложатся с большим перелетом. Зато мы стреляем точно. Уже третьим выстрелом сбит вражеский флаг. Турки подняли новый. Это не помогает – кормовой и носовой обороны у них нет. Мы подходим с кормы и начинаем настоящий обстрел в упор побортно, превратившись в эдакую вращающуюся пулеметно-артиллерийскую башню, бьющую не только пушками, но и картечницами. На «Владимире» их по две с каждого борта. – А ну-ка, братец, дай мне пострелять! – крикнул я и, очутившись у ближайшей картечницы, отчаянно закрутил ручкой. «Мясорубка» сердито затукала, словно шарманщик папа Карло. Максим бы сюда, но конспирация превыше всего. Более продвинутые пулеметы нужно приберечь для сухопутных сражений с более продвинутыми врагами, нежели турки. Но и без «максимов» бой быстро превращается в избиение. Время только подходило к одиннадцати часам, а у «вьюна» разбиты все шлюпки, куча пробоин в борту, поврежден рангоут, снесена смотровая площадка, дымовая труба как решето, раненых не счесть. У нас пострадали только стеньги грот-мачты. Обстрел продолжается. «Владимир» неоднократно подходит к «вьюну» на картечный выстрел и разряжает пушки в упор, а после еще несколько бортовых продольных залпов с кормы. И все это с четкими, продуманными командами: «– Лево руля!.. Полный! Стоп! Задний! Стоп! Вперед! Право руля! Четыре румба к зюйду!..» В полдень турки спустили флаг. Все. Историческое сражение состоялось. Теперь итоги. На борт «вьюна» послан лейтенант Ильинский, принявший капитуляцию и поднявший Андреевский флаг, под которым еще со времен Петра Первого по традиции висел приспущенный флаг побежденного. Я тоже напросился на «прием капитуляции» и вскоре очутился на «вьюне». Картина жуткая. На палубе мешанина из обломков штурвала, разбитых люков, рваного рангоута, перебитых снастей, оружия, трупов, кусков окровавленной плоти, раненых, угля. Внизу тоже лопнуло несколько бомб. В носовой каюте разорвало ядром офицера, который спустился тушить пожар. В кормовой рулевого взрывом убило. Ни одной целой переборки. Бока, кожухи, будки расколочены. Грот-мачта держится на честном слове. Наши потери иные; повреждения незначительны, погибли лейтенант Железнов (убило ядром) и горнист, унтер-офицер и два матроса ранены. Что произошло дальше? Мы вернулись к эскадре, где нас не ждали. На палубе «Трех святителей» суматоха, с «Владимира» наши и пленные турки хором кричат «ура!», а Корнилов кричит Новосильцеву: «Поздравьте меня, я взял приз!» и показывает рукой на буксируемый «вьюн», который наши матросы не замедлили переиначить по-своему – «Перевез за вихры». Затем прошла передача части пленных на «Три святителя», Корнилов под конвоем повел «приз» в Севастополь, где «вьюна» уже ждала дальнейшая судьба под Андреевским флагом[111]. На другой день домой вернулись остальные с намерением стоять на якоре до весны. «– Как же так?! – продолжал возмущаться Миша. – Как до весны?! Нужно прямо на Константинополь идти, занять Проливы…» Ну, Проливы не проливы, но вскоре снова мне и остальным пришлось выйти в море и крепко взяться за турецкий флот, который собирался высадить на Кавказском побережье большой десант. До этого пароходы британского «помощника» Слейда (турки его величают Мушавир-паша) провели рекогносцировку, заодно щедро снабжая черкесов порохом, свинцом и новейшими штуцерами. Вот чтобы этим «горным стрелкам» помощь опять не пришла, нужно нам было срочно турецкий флот найти. Найти и уничтожить. Глава 8 «После присоединения 11 ноября эскадры контрадмирала Новосильского у Нахимова в распоряжении находились следующие силы: «Императрица Мария» – 84 орудия, «Кагул» – 44 орудия, «Кулевча» – 56 орудий, «Париж», «Три святителя», «Константин» – по 120 орудий, «Чесма», «Ростислав» – по 84 орудия.