Враги нас хвалят. Однако не стоило забывать и о том, что в Лондоне главный либерал Джон Рассел уже верещал в Палате общин: «Надо вырвать клыки у медведя! Пока его флот и морской арсенал на Черном море не разрушены, не будет в безопасности Константинополь! Не будет мира в Европе!» Время. Оно словно ускорилось после Синопа. Оно проносилось передо мной бешеной каруселью из всевозможных событий. Настала зима. Конец декабря. Пришли вести с Дуная: в сражении при Четати и Фонтына-Банулуй после упорного четырехчасового боя отряда полковника Баумгартена и затем генерал-майора Бельгарда с восемнадцатитысячным турецким корпусом при тридцати орудиях неприятель поспешно отступает к Калафату, оставив нам трофеи – шесть орудий и два значка. Январь. Пасмурный зимний день. Густой туман стоял над Большим рейдом. С телеграфа, откуда наблюдали за движением судов, едва можно было различить корабли, стоявшие на рейде. Вдруг с Николаевской батареи раздалось три выстрела. Севастополь всполошился. Что такое?! Оказалось, что это прибыл с депешами из Константинополя английский пароход «Ретрибюшен» и нагло, не смущаясь военным временем, пытался проникнуть на рейд с очевидною целью осмотреть его. Наши пушки наглеца отогнали, а власти тут же послали на взморье пароход – он и принял депеши. Англичанин сделал салют, мы ответили тем же, и пароход в то время еще «нейтральной» державы убрался в море. И весь этот переполох в Рождество. В офицерском клубе – бал. Однако ни одной дамы и девицы нет. Чувствовали они, что скоро станут вдовами и сиротами. Зато их мужей, сыновей и братьев перспектива войны с Англией и Францией не смущала. Особенно рад был предстоящей драке с французами и их «дружками-торгашами» один старый генерал: «– Вот многие восклицают: «Европа! Европа!», – говорил он, – а я в пору нашего похода заграничного[114] повидал эту Европу изрядно. На ту же Францию вволю насмотрелся. Скажу одно: не встречал я в ней того, чего ожидал. Рассказы, восхищения, мечты – все ложь. Тамошние жители бедны, ленивы и необходительны. Француз в состоянии просидеть целые сутки у огня без всякого занятия. Скряжничество там доходит до крайней степени; нечистота же отвратительная, как у бедных, так и у богатых. Французы – народ вообще малообразованный. Немногие знают грамоту и то нетвердо, и неправильно пишут даже городские жители. Многие, кроме своего селения, ничего не знают. Им незнакома местность и дороги далее пяти верст от своего жилища. Дома поселян выстроены мазанками и без полов. Я недоумевал, я спрашивал: «Где та очаровательная Франция, о которой нам гувернеры говорили?» В ответ меня обнадеживали тем, что скоро будет. Но мы продвигались вперед и везде видели то же самое… – А бывали ли вы в Англии? – поинтересовался мичман. – Бывал и там. Довелось видеть сей хитрый остров. – Что же в нем? – Про то пусть лучше поведает мой дорогой племянник. Он года два тому назад там побывал. Расскажи, Павел, про Англию. – А что Англия? – вступил в беседу племянник. – Счастливая и так называемая по скоплению в ней сокровищ и еще более по ее номинальным капиталам, благоденствует только по наружности, в верхних слоях своего населения; нижние же слои и большая часть средних тощи, нечесаны и грязны… Нигде, может быть, нет неправильности в распределении излишеств, достатка и недостатка, как в этом торговом народе…» Рассказ племянника Павла поглотила зима, но вот и она сменилась весной. Мы официально воюем теперь не только с Турцией. Весть о новых участниках войны каждый принял по-разному. Одни, вроде солдат, распевали песни. Самая популярная из них начиналась так: Нет уж, дудки, англичане, Вздор задумали, ей-ей, Знай же, знай же ты заране, Пропадешь от нас, злодей! Другие ораторствовали. Отец Афанасий, едва дошла до него весть о вступлении англо-французов в войну, тут же произнес перед личным составом Отряда пламенную речь, начал проводить аналогии: «– …Но вот наступил незабвенный двенадцатый год. Европа тонет в кровавых войнах и смиренно склоняет выю перед надменным честолюбцем, вскормленным кровавыми смутами Франции. Двадцать народов по воле грозного победителя несут в Россию смерть и ужасы опустошения. Но вот яркая звезда Наполеона меркнет, дух его убит Бородинским боем, и проницательность ему изменяет. Вопрос: что сталось с необъятной вражеской силой? Многим ли удалось ступить на родную землю? И тебе, солнце Парижа, не суждено было освещать русский крест, святотатственный трофей надменного честолюбца. Итак, положенный предел Божьего наказания свершился. Ныне племянник честолюбца снова хочет вторгнуться в пределы наши, не ведая, что и его судьба предрешена…» Главные новости апреля: англо-французы (19 линейных и 9 пароходо-фрегатов) напали на Одессу и бомбардировали ее из 350 орудий. Четырехорудийная батарея прапорщика Щеголева шесть часов заставила союзников драться и вынудила к отступлению с серьезными повреждениями кораблей. Севший на мель британский пароходо-фрегат «Тайгер» был расстрелян и сожжен, а весь экипаж попал в плен. На дворе май. На Дунае у крепости Силистрия начались осадные работы. Вот только, как и в «прошлый раз», осаду пришлось снять уже в июне. А следом за июнем – июль. Война добралась до Белого моря. Там покушение на Соловецкий монастырь двух вооруженных пароходов капитана Омменея. После безуспешного бомбардирования англичане удалились. На Камчатке у союзников ничего не вышло с Петропавловском. Не добившись хоть каких-то результатов, неприятельская эскадра снялась с якоря и вышла в море, захватив корабль Российско-Американской компании «Ситху» и спалив военный транспорт «Анадырь». А в Балтике, а в Балтике у англичан беда. Едва Напир и Персеваль-Дешен со своими эскадрами вошли в Финский, как ждала их там дюже злая встреча. Уцелевшие английские и французские моряки с ужасом рассказывали газетчикам, что русские обладают каким-то неведомым оружием невероятной мощи и силы. Сперва объединенную эскадру жестоко обстрелял некий железный корабль неизвестной конструкции, а после шесть лучших судов, включая флагманы, были взорваны и пущены на дно абсолютно непостижимым, непонятным способом «словно из-под воды». После такого радушного приема, оказанного «Морти» и «Щукой», остатки эскадры предпочли убраться восвояси, Бомарзунд был спасен, а англо-французская пресса немедленно разразилась гневными статьями о «безбожных русских, пошедших вопреки законов естества и воли Господа и подчинивших себе темные силы ада, затаенные в бездне морской». Но теперь, благодаря победе на Балтике, в Севастополь приходят войска. Очень вовремя приходят. Уже ушли из Коварны, Бальчика и Варны и соединились в море эскадры англичан и французов. Морю словно безразлично, что вдали от Севастополя горизонт чернеет от дыма и мачт с парусами. Из подзорной трубы можно обозреть флот союзников, медленно двигающийся в трех колоннах на север. Кажется, что вдоль берега ползет большой плавучий город со множеством дымовых труб и высоких частоколов. – Тьма! И не счесть их! – вырывается у казака, стоящего рядом со мной и Нахимовым. – Ну, так мы их уже сосчитали-с, – ответил Павел Степанович, улыбнувшись. Заслуженная похвала. За минувшее время суда Черноморского флота, демонстрируя мастерство военно-морского маневрирования, устроили союзникам одно сплошное беспокойство по пути сюда. Так что к Севастополю вражеская эскадра подошла взлохмаченной, потрепанной и злой. Стóит эту злость обсудить. – Что думаете, Михаил Юрьевич? – Нужно ехать к светлейшему. – Верно-с. Но будь на месте светлейшего Суворов, то он бы потребовал от нас отвлечения военной части флота противника и атаки амбаркирующих судов-с. Суворов не дожидался бы устройства врага на берегу-с, а сам бы устремился на него. Да и в море-с… Да-с. Лавировка – великое дело. Незаметно выйдя ночью с рейда и обойдя охраняющий флот, вместе с армией можно-с нанести тяжелый урон неприятелю, можно-с сорвать его высадку. – Об этом обязательно подумаем. Нахимов кивнул, и мы отправились к Меншикову. После того как еще в апреле до Севастополя дошла весть о том, что во время бомбардировки Одессы вражеское ядро застряло в памятнике Ришелье, повредив основание, и Нахимов, и Корнилов, и Истомин (а после и Меншиков) сами ко мне пришли поговорить и узнать, что делать дальше. А делать нам оставалось только одно: с нашим русским гостеприимством как следует встретить неприятеля, устроив ему одну сплошную головную боль и бессонницу. Соответствующие приготовления в этом направлении нами уже проведены. Глава 10 «– С чего начались наши промахи при обороне Крыма и Севастополя от захватчиков? – И с чего же? – Еще с того, что к северу от города берег идет почти по прямой линии до самой Евпатории – небольшого татарско-караимского городишки, где когда-то стояла крепость, разрушенная русскими войсками при овладении Крымом. Уцелели от этой каменюки только двое ворот и часть стен. Но и к самой Евпатории просто так не пришвартоваться. В гавани мелководье, большие суда не могут подойти к берегу, ветра там сильные. Когда союзный флот появился у берегов Севастополя, в Евпатории кроме татар и караимов жило несколько десятков русских чиновников с семьями, несколько сот русских мещан, был «гарнизон», состоявший из команды Тарутинского полка под начальством майора и коменданта крепости Бродского. Такое «войско» остановить европейских интервентов, конечно же, не могло, и те смело начали высаживаться. И высадились без проблем по милости нерешительного Меншикова. Не только переправили на берег армию с провиантом, инженерным инструментом и обозами, но и очень вовремя получили в Евпатории шестьдесят тысяч пудов пшеницы из провиантских складов, обеспечив армию на четыре месяца…» Гришкино негодование по скайпу можно и не вспоминать, но ведь прав оказался приятель мой. В «нашей» истории высадка в Евпатории у союзников действительно прошла спокойно. Меншиков ей не мешал, ждал сухопутного сражения и дождался неприятностей под Альмой, а пока… Для начала в Евпаторию сунулся английский отряд. Заняв город, бритые тут же затребовали депутацию от местных татар. Те пришли. Бритые выставили специально привезенного с собою турецкого муллу, поручив тому объяснить татарам, что «гости» явились сюда с целью защитить главу мусульман, великого халифа (то есть султана) от несправедливого нападения России. В ответ: «Татары приветствуют всякого чужеземца, являющегося к ним с мирными намерениями, но они и отцы их жили спокойно под властью русского царя. Какова же власть государей французского и английского – этого татары еще не знают, а потому ничего не могут сказать». Дальше речь зашла о продовольствии. Кроме городских запасов есть у крымчаков товар для интервентов, и вот уже идут в Евпаторию отары овец, стада лошадей и еще много чего для захватчиков, расплачивающихся заранее припасенными русскими полуимпериалами. Плюс идеологическая обработка. Потомок крымских ханов, а ныне французский майор Месуд-Гирей трудился в поте лица, расхваливая землякам все прелести новой «европейской» власти, суля щедрую плату за провиант, занимаясь вербовкой проводников и добровольцев в иррегулярную конницу. История повторяется и «тут» с той лишь разницей, что высадка у союзников затянулась дольше обычного. Ничего удивительного, ведь весь харч из Евпатории вывезти мы успели, а татарские продовольственные потуги практически сразу же круто пресекаются разъездами наших казачков. Те останавливают и заворачивают караваны, с непокорными предателями разделываются на месте, торгашам щедро отвешивают плетей и отнимают ВСЕ, что те везли на продажу. А еще берут казачки языков. Вот с первого же пленного и началась занятная заварушка. Притащили мне мои пластуны британского гусара из бригады Кардигана. Тот лихорадочно прижимал к башке знаменитую шапку-бусби (напоминает папаху с красным «языком» наверху), нервничал, но после успокоился и неожиданно начал рассказывать интересные вещи о боевом оснащении британских войск. И в словах его сомневаться не приходилось. Небольшая предыстория. Еще в мае нынешнего, 1854 года из Одессы две особые бомбы в Севастополь привезли. Обе как раз из тех, что летели на город с английских и французских пароходов во время бомбардировки. Одну такую во дворе у Меншикова в присутствии Корнилова вскрыли. Только начал канонир отвинчивать втулку, как пошла вокруг столь сильная вонь, что и Меншиков, и Корнилов зашатались от этого химического оружия. Пришлось бомбу отдать в аптеку для исследований: чем начинена, чем опасна для здоровья, каков состав ОВ? В Одессе тоже такую же «вонючку» разобрали. В итоге у канонира сильная рвота и обморок. И это не просто эксперимент. Тут все делается с типичным британским цинизмом. Известно, что один из их химиков и фабрикантов по фамилии Макентош в свое время предложил для захвата Севастополя подвести к береговым укреплениям специальные суда, извергающие на город большое количество воспламеняющихся веществ. Наверняка убеждал командование примерно следующим образом: «– Образуется густой, черный, удушающий чад, который обнимет форт или батарею, проникнет в амбразуры и казематы и прогонит русских артиллеристов и всех находящихся внутри. А еще можно расправляться с русскими войсками, если забросать их бомбами и ракетами с возгорающимся составом. О, тогда весь лагерь превратится в море огня! – Превосходно. Так мы сможем утвердить одним ударом наше могущество, а затем поддерживать его, разом начинать и заканчивать войну решительной победой… Правда, общественное мнение начнет говорить о бесчеловечности… – Не стоит обращать внимание. Можно называть употребление бомб и снарядов бесчеловечным и противным обыкновениям просвещенной войны, но если люди хотят воевать, то чем смертельнее и истребительнее способы войны, тем лучше…» Вот и теперь бритые внимания не обращали. Зато я очень даже обратил и вместе со своими орлами-пластунами решил сделать союзникам бо-о-ольшую неприятность, пока те неспешно высаживают войска и разворачиваются лагерем. Сегодняшней ночью будет им не до сна. Станем для них мы сущим крымским кошмаром. Гарантирую. * * * – Начали, – тихо скомандовал я, и это слово стало единственным перед четырехчасовым молчанием. Дальше общались мы исключительно знаками. Я, Осип и Тарас Скичко (два родных брата), словно призраки, приближались туда, где нам и предстояло свершить свою диверсию. Погодка не благоволила. Ночью полил сильный дождь, ставший, впрочем, неприятностью и для врагов. У бритых походных палаток нет – лодок не хватает, чтобы переправить их на берег. И потому лежат сейчас английские солдаты прямо в грязи, обернувшись в насквозь промокшие одеяла и тщетно стараясь оставаться сухими. Французики устроились немногим лучше. У них палатки есть, но такие маленькие, что за конуру собачью запросто сойдут: ни стать, ни сесть в такой «будке» нельзя, а можно только лежать, свернувшись по-собачьи. Лучше всех дела обстояли у турок. Их солдаты по двое тащили шесты от палаток, полотнища несли остальные. И сейчас турецкие хитрецы, наплевав на дождь, пьют кофе и дымят трубками, насмехаясь над продрогшими и промокшими до костей европейскими «друзьями». Но мне, как и пластунам, искренне наплевать на удобства и турок, и французов, и в особенности англичан, поскольку цель у нас совсем другая. Если повезет, то прихватим, так уж и быть, с собой языка, а прежде путь наш лежал к роскошной даче известного откупщика, негоцианта и миллионера грека Бенардаки. Расположена она близ деревни Контуган. Владелец сейчас живет где-то в Милане или в Венеции и наверняка не знает пока, что наведались вчера на его территорию французские зуавы[115]. Как саранча, начали они все сметать и наверняка разгромили бы дачу, кабы не вмешательство французского главнокомандующего маршала Сент-Арно, прибывшего сюда же со своим штабом. Примечательный тип. Авантюрист, помогавший Наполеону № 3 взять власть, дезертир, бывший актер и учитель фехтования. Болен малярией, в Варне подцепил еще и холеру, так что дни его сочтены. Уже после Альмы маршал передаст командование Канроберу и умрет. Может быть, поэтому и торопился, взяв шефство над английским генералом Рагланом. Этот потерял руку еще сорок лет назад под Ватерлоо и с той поры не нюхал пороха. Зато своего французского «компаньона» очень даже убедил переправить сюда, в отлично сбитый и просторный сарай, «секретный груз»: ящики с «вонючими» ядрами для бомбардировки Севастополя. Обстрелять город с моря будет трудновато. Наши минеры еще летом поработали так, что ни одна сволочь на рейд сунуться не сможет. Значит, будут нас враги с суши травить. Вот только мы не дадим. Первого часового заприметил Осип. Тихо проклиная дождь и дикую Россию, перекладывая ружье из одной руки в другую, у ворот топтался худосочный хмырь в очках. Топтался и вдруг немыслимым образом резко ухнул куда-то вниз, не успев издать ни звука. Есть у пластунов по-особому плетенные веревки, с помощью которых они чудеса настоящие выделывают: могут связать, а могут и незаметно накинуть на ноги, рвануть на себя, припечатать врага к земле, добить, свернув шею. И все это без малейших шорохов и возни. Зато мне не везет жутко. Нет, ярь не подводила, исправно помогала, но вот удача, словно капризная кокотка, вздумала играть в «улыбнусь – не улыбнусь». Крадусь себе тихо в ночи к сараю, пока Осип с Тарасом остальных французиков по периметру гасят, в правой руке знакомый бебут сжимаю (у пластунов одолжил), гранату уже приготовил, чтобы взорвать к чертям собачьим весь этот склад с «вонючками»… И тут вдруг вырастает передо мной силуэт. Без ружья, но с саблей. Рубанул ей, промахнулся, а затем профессионально и с невероятной скоростью саданул мне в живот ногой. Обычно такие выпады Орлов учил отражать жестким блок-ударом локтем, но на этот раз пришлось мне отпрянуть назад, гася силу удара всем телом. Что дальше? А ничего. Недаром в свое время Орлов меня заставлял буквально искромсать стоячее бревно, многократно метая в него нож из самого разного положения. Бебут потяжелее будет, но горло неведомого каратиста все ж нашел. Но гад, прежде чем рухнуть и задергаться, успел тоже в меня свою саблю метнуть. Зацепить не зацепила, но угодила в ближайшее дерево, сбив с него груши, каким-то чудом уцелевшие после зуавского нашествия. Нужно ли говорить, что после такого ночного сражения действовать мне пришлось намного быстрее и осторожнее. Тем более что вторая подляна образовалась на моем пути сразу же после первой. Впереди сарай. Снаружи никого, зато внутри светло и шумно. Зуавам не спится. Галдят, в карты играют, вино пьют, песни поют. Это еще хорошо, что я вторую гранату прихватить решил на всякий случай. Швырнул я ее в окно, а в голове тут же промелькнули картины: в сарае взрыв, хаос, крики, дым. Зуавы (кто уцелел) выскакивают, как петухи ошпаренные, а я, перебив тех, кто под руку угодил, добираюсь до соседнего помещения и разделываюсь с химией… Мечты, мечты. Реальность была такова, что весь сарай буквально взлетел на воздух огненно-вонючим столбом, меня отшвырнуло, словно котенка, контузило, шмякнуло обо что-то твердое… Да. Расслабились вы, Михаил Иванович, после битв морских. Нужно бы подтянуть показатели в спортзале. И скажите спасибо яри и пластунам, что они вас, дурака контуженного, уберегли в ту ночь не только от гибели, но и от плена, довели благополучно до своих…