А у братьев все замечательно. И даже больше. Уж не знаю, какие они там заклинания читали, какого Хоттабыча из лампы выпускали, но только притащили вместе со мной в Севастополь… маршала Сент-Арно. Колдуны. Волшебники. А как иначе объяснить тот факт, что маршал именно в эту ночь вздумал прогуляться на свежем воздухе, заодно лично проверить бдительность своих воинов. Проверить не удалось. Угодил военачальник прямиком пластунам в лапы. От Меншикова за такой «подарок» братьям-удальцам награды и чины, мне же строгий выговор за «самовольную авантюрную выходку, проделанную без ведома начальства». Однако остыл светлейший быстро. Исчезновение главнокомандующего во французском лагере хаоса не вызвало, как и взорвавшаяся химия. На носу большое сражение и от него не отделаешься. Начнется непременно. Глава 11 «19 сентября армия Меншикова, готовая встретить приближающегося неприятеля, заняла позицию возле устья реки Альма. Войска растянулись на несколько километров, защищенные с тыла высотами. Утром 20 сентября союзники приблизились к Альме, сопровождаемые флотом со стороны моря, планируя атаковать с фронта, а также обойти оба наших фланга. Главная цель – Телеграфный холм (приморская высота, господствующая над Севастопольской дорогой)… Союзники беспрепятственно форсируют Альму. Командующий правым флангом генерал Боске приказывает зуавам взять ближайшие высоты и идти на Телеграфный холм. Вооруженные дальнобойными штуцерами зуавы поражают с утесов расположенные в лощине русские батальоны. Корабельная артиллерия англо-французов сбивает русскую легкую батарею. Командующий русским левым флангом генерал Кирьяков приказывает отступать… Поражение на левом фланге привело к общему наступлению союзников по всему фронту. К семи часам после ожесточенной борьбы на правом фланге армия союзников занимает Альминскую позицию. Меншиков вынужден отвести войска к Каче…» Четырехстраничный вордовский документ «Альма» до сих пор пылится на моем ноутбуке в папке «Крымская (1854–1856)». Сюда бы его и всю домашнюю технику, но вместо этого, сидя в седле, вижу, как среди колонн войск, стягивающихся к Альме, двигается небольшая повозка с лошаденкой. Дергая за поводья и держась края дороги, повозкой правит паренек в белой фуражке, в великоватом, явно с чужого плеча матросском бушлате и штанах из толстого солдатского сукна, вправленных в голенища сапог. Картина многим показалась забавной и нелепой: – Гляди, ребята! – сострил один из пехотинцев. – Морская кавалерия в авангарде! Паренек на издевку не ответил ничего. Только добродушно глядел на лица суровых вояк. Не знаю, что на меня вдруг нашло, но, посмотрев на этого всадника, в мыслях образовалось одно-единственное имя – Даша. Его я повторил вслух, едва поравнявшись с повозкой. Паренек удивленно поднял на меня глаза, а затем, словно испугавшись чего-то, резко прибавил ходу. Значит, не ошибся я. Никакой это не паренек, а девица Дарья Михайлова, более известная, как Даша Севастопольская. Она же первая в мире сестра милосердия. Как тут оказалась, да еще и в таком виде? Очень просто. Отец – матрос Черноморского флота Лаврентий Михайлов – погиб при Синопе, а Даша, оставшись сиротой, остригла косы, продала все отцово имущество и на вырученные деньги (рублей пять) купила повозку, много одеял, белого полотна, бутылок с уксусом и вином. И никакого медицинского образования. Лишь народные средства лечения, вера, отвага, жертвенность. И еще пример не только для других севастопольских девушек и женщин, но и для столичных барышень[116]. А Даша? Выжила в военном аду, была награждена золотой медалью «За усердие» и сверх того от царя пятьсот рублей серебром и приказ, что «по выходу ее в замужество Государь пожаловал ей 1000 рублей на обзаведение»[117]. Однако все это в той или иной степени случится после, а ныне Даша скрылась из виду, когда к колонне подскакал надутый от важности генерал Кирьяков. – Здорово, стрелки! – Здравия желаем, ваше высокопревосходительство! – Завтра вам придется поработать! Смотрите же – ни одной пули на ветер!.. И не бойся! Мы их, сволочей, шапками закидаем!.. Кирьяков ускакал, а солдаты затянули песню: В путь, ребятушки-солдаты, С Божьей помощью пойдем, На нас взъелись супостаты, Мы штыками их уймем. За Россию, Царя, Их сердечно любя, В огонь, воду пойдем – Вражью силу найдем… – Хорошо поют, – заметил нагнавший меня Герасимов. – Верно, – согласился я. – Легко на сердце от песни веселой. Она скучать не дает никогда. – И любят песню деревни и села. И любят песню большие города… Да простит меня Утесов с его веселыми ребятами, но с недавних пор задорный текст из тридцатых (и еще кое-что футуристическое) знают все в нашем Отряде. И готовится Отряд к очень важному и ответственному заданию, выполнив которое, мы, возможно, коренным образом изменим весь не слишком-то удачный итог дела у Альмы – мелкой, расположенной всего в двадцати с лишним верстах от Севастополя, речушки. Если, конечно, Меншиков и остальные вняли моим советам, а не поведутся на заверения помянутого Кирьякова о забрасывании шапками[118]. Тех, кто сейчас готов обрушиться на Севастополь и только ждет подходящего момента, шапками не напугать. * * * Светлейший уже успел объехать позиции, кое-где передвинуть войска и удостовериться, что возведенные еще в начале августа добротные батареи с пушками и картечницами, предназначенные для обстрела брода и моста через речку, готовы к бою. Место для Ставки он тоже выбрал; та расположилась на возвышенной площадке, где все видно кругом километров на тридцать. Тут стоит огромный телескоп, чтобы наблюдать за неприятельским лагерем и флотом. Тут уже разбита маленькая серая палатка для самого Меншикова, подле нее – большая солдатская (для прислуги), третья – для ефрейторского караула. Есть еще несколько палаток возле Ставки, где квартируют адъютанты и приближенные. Ну а мне идти наверх, в «обитель небожителя», который именно сейчас уперся в телескоп, словно выискивая вражеские колонны. О построении союзников Меншиков тоже уже знает. И пленение Сент-Арно ничуть не изменило исходный расклад. Канробер (он теперь у французов командует) точно так же, как и «в прошлый раз», выстроил войска гигантским ромбом, бредущим вдоль берега моря. Во главе «ромба» дивизия командующего, в хвосте – Форэ, по бокам – Боске (следом за ним топают турки) и принц Наполеон (двоюродный братишка Наполеона № 3). Справа французов прикрывает флот, еще не знающий, какой сюрприз мы ему приготовили. Слева длинной колонной по обширной, раскаленной от зноя степи бредут англичане. Левый их фланг и тыл совершенно открыты, и такой возможности Меншиков упускать не намерен. По его приказу наша конница сейчас постоянно тревожит это слабое место. Хотя если бы князь не ограничился только лишь наскоками, а сразу же двинул всю свою кавалерию и следом за ней пехоту по направлению к реке Булганак и дальше, то проку было бы больше, но не мне спорить с упрямцем… Поначалу шли союзники с музыкой и при параде, но затем «громкость убавили», ранцы поснимали и, наверняка на всех языках ругая проклятый зной, проклятую холеру, проклятую усталость и проклятых русских, топчут сейчас осеннюю крымскую траву тысячами солдатских ног и сотнями колес орудий. У них почти вся армия состоит из пехоты и артиллерии. Кавалерия есть у бритых, да и та малочисленна. Относительно боевых качеств неприятеля мнение в наших войсках следующее: турок в расчет брать не стоит, французы еще более-менее, англичане – очень плохи. В море, может быть, они и могут биться, но на суше даже гвардия марку не держит. Подтверждение? Да сколько угодно. Те же гвардейцы, в «прошлый раз» очутившись у Булганака, расстроили ряды и, не слушая никаких приказаний, бросились пить мутную воду. Ничего с ними не мог поделать даже одетый в штатское однорукий старик в круглой шляпе. Сам лорд Раглан оказался бессилен против жажды. Сейчас картина та же, с той лишь разницей, что в отличие от бритых у нас досадной бестолковщины во время столкновения при Булганаке не будет. Халецкий строго проследил, чтобы его лейхтенбергские гусары исполнили приказ и надели серые солдатские шинели. И хотелось бы гусарам свои белые кителя нацепить (жарко же в шинелях, да и пофрантить охота), но тогда донцы-артиллеристы в пылу битвы примут их за французов и как назло метко обстреляют. Пусть уж лучше уцелеют и подвиги совершат. И ведь совершили. Первый трофей – французский полковник генерального штаба Лагонди. Находился в расположении Раглана, но сейчас вижу его у Меншикова. Надо же. Сама вежливость. Визитку Меншикову протянул, поклонился и спрашивает, имеет ли честь видеть русского главнокомандующего. Ответ утвердительный. Теперь пожалуйте в плен, господин Лагонди. Один из ординарцев князя на тройке лошадей и с солдатом должен отвезти полковника в Севастополь. Князь повернулся к унтер-офицеру (фамилия Зарубин), привезшему пленного: – А ты, братец, за твой молодецкий подвиг получишь Георгия, а за призовую лошадь назначаю тебе сто пятьдесят рублей. – Куда мне, ваша светлость, – с досадой сказал унтер и махнул рукой. – Убьют, все равно пропадет! Вполне себе понятное разочарование. Думал Зарубин, что ему коня отдадут, а не деньги. Те же казаки устраивали настоящую охоту на английских лошадей. Поймают и давай торговать. Дорогие кровные гунтеры продавались за три полуимпериала, но если очень постараться, то можно сторговать за два и даже три империала. Лично слышал спор по такому случаю: «– …Побойся Бога – дорого. Сбавь цену. – Не сбавлю. – Сбавь. Все одно не продашь, а к зиме коняка твоя околеет, не сдюжит. – Сдюжит… И подорожает. Так что сейчас бери…» Что-то мне подсказывает, что торговец прав[119]. Продолжаю наблюдать живые картины перед сражением, которое если и состоится, то как минимум на восемь дней позже «обычного». И прежний наступательный порыв у французов начинает таять, хотя не так давно держался высоко. У меня до сих пор хранится французская газета с обращением Наполеона № 3 к народу: «Пора разогнать кровь в наших жилах и взять реванш за поражение 1812 года. Только смыв пятно того отступления, Франция вернет себе гордость. Военные победы – вот что нужно великой французской нации!» Однако победа с каждым последующим днем становится для союзников не просто туманной, а призрачной. И раскол в их рядах по этому вопросу уже наметился. Примечательный разговор: «– А ну-ка, стой. Что это у тебя за пленные? Французы или англичане? – Должно быть, англичане, ваше благородие. – Да ты почем знаешь, что это англичане, а не французы? – А как же, ваше благородие. С французом сейчас разговоришься – это народ понятливый. А вот с этими час бьешься, а все невдомек, чего им, сердечным, хочется…» Но если отбросить сантименты, то прекрасно понимают бритые, зачем они сюда пришли и с какой целью. И действовать будут преимущественно чужими руками, не особо задумываясь о методах. Ну а нам всем предстоит в одинаковой степени воевать и с англичанами, и с французами, и с турками. Может быть, и с сардинцами. Тут уж как карта ляжет и как мы подготовимся. Вот подготовкой-то я сейчас и займусь самым тщательнейшим образом. Глава 12 – Все готово, подпоручик? – Так точно. Пулеметы на месте, ящики подвезены, позиции укрыты. – Замечательно. Передайте нашим пулеметчикам, чтобы еще раз проверили оружие. Неисправностей быть не должно. – Слушаю-с! Козырнув, Достоевский тут же направился выполнять мой приказ. С недавних пор примерив на себя первый офицерский чин (Меншиков произвел), Федор Михайлович окончательно расстался с прежними своими стремлениями. Намерен воевать до победы, а дальше продолжить военную службу там, «куда направят». И с обязанностями начальника нашей пулеметной команды справляется энергично и умело. Один «максим» уже стоит на отроге, неподалеку (метров 200 всего) от татарской деревушки Улуккул-Аксел. Этот будет бить по французским флангам. Позади деревушки возвышается восьмиугольная, из красного кирпича башня – станция оптического телеграфа системы Шато. Здесь еще один пулеметчик, и на сей раз с «Люськой». Третья огневая точка перед самой восточной деревенской окраиной. Четвертая – на правом фланге. Все замаскированы и будут служить отличной поддержкой для 17-й пехотной дивизии генерала Кирьякова, занявшей плато. Та уже пришла, батареи с фашинами расставила, снаряды и прочее подтянула, ждет французов или тех, кто придет вместо них. По плану стрелки и пушкари Кирьякова, как только неприятель начнет свою атаку, должны, имитируя панику, отступить к деревне и там закрепиться. Благо саманные дома и вкопанные в землю зернохранилища служат неплохими укрытиями. Местные жители? Давно уже бежали, и потому Улуккул-Аксел пуста и обчищена до нитки. Даже виноградники все оборваны, заполнив своими плодами содержимое солдатских фуражек и ранцев.