– Иди, прячься, флибустьер… Пес застыл на месте, затем завилял хвостом и послушно затрусил назад в дом. Очень вовремя. Ждать французов пришлось минут пятнадцать. Именно столько им потребовалось, чтобы справиться с потрясением, вызванным катастрофой на море. И решиться действовать дальше после такого облома им непросто. Во французских войсках священное правило со времен Наполеона Первого: пехота должна идти в атаку, поддерживаемая артиллерией. И никак иначе. Но вот упрямые зуавы начали взбираться на плато. По одеянию сильно напоминают турок, кабы не крики: «Vive l´empereur!» С такими «басурманами» непросто будет сладить. Отборные стрелки, закаленные в колониальных войнах солдаты, стойкие, упорные, безжалостные… Во всяком случае были, пока не угодили в нашу ловушку. Пулеметы стали для них настоящим ужасом. Очереди срезали зуавов, словно комбайн колосья пшеницы. Артиллерия с пехотой тоже не отставала, а когда по стремительно уменьшающейся дивизии прямой наводкой ударили ракеты, то для африканцев наступил даже не ад, а кое-что гораздо худшее – безысходность. Вот и все. Телеграфный холм не взят, а значит, сражение на Альме навсегда изменило свой обычный ход. Теперь все внимание на центр. Скорее туда. Обливаясь потом, чувствуя, как до сих пор руки дрожат от пулеметной рукоятки, напевая «Есть зуавы в Африке! Ух! Ах!», я потянулся к биноклю. Хорошая оптика. Петров с собой привез. Десятикратное увеличение, отделан кожей и медью, имеет надпись «Казенный оптическiй заводъ г. Изюмъ». Странное чувство эта надпись у меня вызывает. Вроде как быть ее не должно, а она есть[120]. Опять выверты иного времени. Не обращая уже внимания на них, я приник к окулярам и… сначала не поверил своим глазам. В самом нашем центре по трупам красномундирников в пороховом дыму прут солдаты в хаки. Залегают, стреляют из винтовок, подтаскивают пулеметы и начинают поливать огнем батарею. Я отпрянул от бинокля, зажмурил глаза, снова посмотрел. Не показалось. Сделать что-нибудь еще я попросту не успел. Что-то острое вонзилось мне в левое плечо, отшвырнуло назад из света дня в непроглядный мрак забытья. Боли нет. Совсем. Лишь бултыхания в черной бездне. Тут рядом раздается глухой ворчливый голос Виндсона. Был у Лермонтова такой учитель английского и тоже англичанин. Припоминаю его низенькую фигуру в черном сюртуке и широких клетчатых штанах. В России он жил несколько лет, был женат на русской, но русский язык не только не выучил, но и не собирался учить. Со своим воспитанником изъяснялся по-французски, сильно корежа слова, либо по-немецки, но гораздо лучше. Но теперь трещал исключительно по-русски: – Мьистэр Лэрмонтов. Зачьэем всо эта вам?.. – Тебя не спросил, морда англицкая! – как будто бы крикнул я и ухнулся в другой круговорот. – Сюда! Сюда! Вон туда несите, туда! – слышу сквозь тьму уже девичий голос. – Нешто там дохтур? – спрашивает другой голос – грубый мужской. – Да, да, там… – следует ответ, – несите скорее… Меня снова дергает, мотает в разные стороны, обдает то жаром, то холодом. И снова все отдаляется, тонет в небытии, заполняется скайповым голосом Гришки: – На самом деле термин «больной человек Европы» придуман отнюдь не императором Николаем и не в его царствование. Еще при Павле Петровиче остроумец граф Федор Васильевич Ростопчин, бывший тогда кабинетминистром по иностранным делам, разглядел в Османской империи безнадежного больного, «коему медики не хотят объявить об его опасности». И «умирал» этот «человек» медленно, даже несмотря на нашу посильную помощь и поддержку[121]. Однако Англии турок отдавался все больше и больше, отдаляясь при этом от России. В сорок первом году, стараясь сохранить европейское политическое равновесие, Николай согласился «наблюдать за поддержанием целостности и независимости империи Оттоманской» совместно с другими европейскими странами и даже пошел на восстановление старого турецкого правила, запрещающего любой иностранной державе вводить в Босфор и Дарданеллы военные суда. Что после этого? Распоряжение турецкого правительства: военным кораблям Российской империи через Черноморские проливы ходу нет… То ли рывок, то ли взрыв отбросил меня в новые тартарары. Опять голоса. Явились вместе с болью. – Теперь вы должны призвать на помощь все ваше присутствие духа, – сипло шепчет кто-то. – Держите его за здоровую руку обеими руками, так ему будет легче. Чувствую сильное давление справа. – Теперь режьте, – это уже как будто говорю я. Что-то жутко больно начало кромсать слева. Словно раскаленный кусок металла раз за разом пробивался все глубже и глубже. А после раздался визг. Такой бывает, когда плохо заточенная пилка по металлу начинает водить туда-сюда по трубе. Я тону в боли и абсолютной тишине. Интересно, утонул ли я окончательно или еще смогу выбраться? Наверное, смогу… И ведь смог. Глава 14 – К бомбической! – Голос Герасимова едва слышен среди шума канонады. – Есть! – ответил комендор. И тут же добавил: – Катай!.. Не раз уже наблюдаю, как за какие-то мгновения может преображаться наш главный артиллерист, стоя здесь, на Константиновской батарее – массивном гранитном подковообразном, толстостенном здании, расположенном у входа в Севастопольский рейд, на северном берегу. Буквально пять минут назад в свете факелов и фонарей Герасимов мучил новоприбывших в Севастополь офицеров шутливым экзаменом, проверяя их на знание предмета и сам иной раз в минуты тишины вываливал уже на меня целую историческую лекцию о развитии и становлении такого интереснейшего явления, как артиллерия: «– Смешать селитру с углем и поднести огонь додумались еще китайцы, увидев, как эта смесь вспыхивает и с силой разбрасывает все, что лежит рядом. Однако китайцы сжигали смесь по праздникам и лишь для потехи, а вот более воинственные арабы заперли ее в трубу и заставили толкать ядро. Впервые применили они такую артиллерию в тысяча триста сорок втором году, когда испанский король осадил город Алхезирас. Испанцы уже готовились к приступу, но тут увидели на стене трубу на подставке. К ней подошел человек с раскаленным железным прутом. Раздался гром, и в наступающих полетело чугунное ядро. Суеверные испанцы в ужасе отхлынули от стены, посчитав случившееся кознями дьявола…» Информация, вне всякого сомнения, интересная, только вот мне гораздо интересней, какой дьявол помогает союзникам не отступать в стремлении захватить Севастополь. Герасимова, похоже, этот вопрос заботит мало. Отстрелявшись в очередной раз, он возобновляет мучение юного прапорщика: – Как порох выбрасывает ядро из орудия? – Очень просто, – ответил юноша. – На воздухе он горит не слишком быстро, зато совсем по-другому ведет себя в стволе. Он взрывается, и его газы давят на ствол во все стороны. Они-то и выкидывают ядро с большой скоростью. Иными словами… Дорассказать экзаменуемому не дали. Начался новый виток предрассветного обстрела. Мы отвечаем. Кругом властвуют привычные шум, грохот, взрывы, крики. Небо, словно кометы огненными полосами, резали бомбы. Что-то сегодня вражеские корабли особенно активны. Едва закончилась и эта бомбардировка, как откуда ни возьмись появилась на батарее старушка. Идет, согнувшись под тяжестью вязанки дров, с большим горшком и сковородкой под мышкой. Уселась между солдат, развела огонь, разогрела сковородку, смазала постным маслом и начала печь оладьи. – Кушайте, отцы наши, – заботливо говорила она служивым, – кушайте, детки царские. Бедные крохоточки вернут вам силы богатырские… Кушайте, родные, дар божий во здравие… Канониры едят и тихонько переговариваются: – А что, брат, как думаешь, вернемся мы в Расею? – А Бог знает… Может, и вернемся, а может, и здесь останемся. – Лучше б вернуться… Займи, что ли, табачку. Покурить страсть как охота. – На, бери. Только смотри, завтра отдай. – А коли не отдам, то что?! Ишь, скаредный черт, табаку ему жалко!.. Бах! Опять обстрел, но все идет своим чередом: взрываются ядра и бомбы, да частенько раздается голос сигналиста: – Лохматка[122]… – И, не дождавшись, чтобы остальные присели, он докрикивает. – Не наша! Неожиданно буквально в шаге от меня об землю громко звякает какая-то железка. Моментально заныла левая рука, а пальцы как будто хотят поднять задетую бомбой старушкину сковородку. Но я тут же вспоминаю, что нет у меня теперь левой руки. Вместо нее сложенный вдвое рукав офицерской шинели. Горько усмехаюсь. Вот что значит фантомные боли. Не оставляют, дают о себе знать, тревожат. В это время Фадеев принес мне записку с «четвертого». Там час назад французы и бритые вздумали полезть в очередную мини-атаку. В ответ моментально заработали два наших «максима», пусть редкими очередями, но доставая неприятеля. Экономим патроны. О том, что будет, когда патронные ящики опустеют, я раздумывал уже не первый день. На «Льюисы» надежды тоже мало. К ним дисков и того меньше. * * * «7 октября 1854 г. Пишу под выстрелами неприятельских ядер, бомб и картечи. Сегодня началось бомбардирование Севастополя. В пять часов утра был открыт самый сильный огонь с неприятельских батарей, построенных с южной стороны против города; наши батареи упорно им отвечают. В час пополудни подвинулся к укреплениям и неприятельский флот и начал биться с нашим. Закипел бой ужасный: застонала земля, задрожали окрестные горы, заклокотало море…» Перечитывая записи в дневнике Гончарова (он, оказывается, его ведет с самого нашего приезда в Севастополь), я скрипел зубами от боли. В первое время была она ноюще-нестерпимой, и вот почему. После того как на Альме невесть откуда взявшееся вражеское ядро перебило мне у самого плеча левую руку и отправило в длительное «космическое путешествие», прошло две с лишним недели. Но что это были за недели. Начнем с самого начала и раскрывая самые животрепещущие вопросы. До перевязочного пункта, который находился на лугу достаточно далеко от Альмы, меня дотащили Даша и два солдата. Там Пирогов мне руку-то и оттяпал, чтобы затем переправить ампутированного в Севастополь. Первое, что я очень хотел узнать от Петрова, когда очнулся в Собрании, к тому моменту времени уже преобразованном в госпиталь, был вопрос неожиданного появления в ходе Альминского сражения неведомых помощников у наших врагов. Услышав в ответ тихое, но доходчивое разъяснение, я так громко и грязно ругнулся, что стены моей палаты (отдельную выделили) загудели от возмущения. Согласны, значит? Еще бы не согласились. Вот оно как бывает, Михаил Иванович. Прошлое иногда имеет свойство возвращаться, когда его совсем не ждешь. Помните про дарданелльскую аномалию, когда вследствие убийства Николая Второго на Галлиполийском полуострове в сизом тумане бесследно куда-то сгинул англо-французский десант, а заодно и его турецкие противники? Нашлась пропажа. Старый пакостник Штерн англо-французскую часть ее в некотором количестве подобрал и направил… Угадайте куда? Правильно – сюда, в николаевское время. И ничего с этим «ходом» Петров поделать не мог: «– Заключив временное перемирие, выходцы из пятнадцатого года объединились со своими нынешними «предками» и предложили тем посильную помощь в предстоящем десанте в Крыму. Сознаюсь, моя ошибка. Не следовало перетаскивать сюда пулеметы с патронами. Старый хрыч не упустил шанса ответить. – Как и на Балтике? – Как и на Балтике…» В тот вечер я узнал полную, доселе сокрытую от меня историю балтийского противостояния дедушки и внука и ответ на вопрос: почему «Морти» и «Щука» продолжают стеречь Питер даже после того, как надавали по шеям вражеской эскадре? Предыстория такова. 8 июня 1940 года. Норвежское море. Вот-вот наступит финальный аккорд начавшейся еще в апреле битвы за Нарвик. За четыре дня до этого из Киля вышла немецкая эскадра вице-адмирала Маршала: линейные корабли «Шанхорст» и «Гнейзенау», тяжелый крейсер «Адмирал Хиппер», эсминцы «Ганс Лоди», «Герман Шеман», «Карл Гальстер», «Эрик Штайнбрик». Спешит эскадра перехватить второй эшелон британских судов, эвакуирующихся из Нарвика. Первый уже улизнул, но эскадрой за четыре дня потоплен танкер «Ойлпайонер», напуган госпитальник «Атлантис», расстрелян транспортник «Орама», с которого немцы подобрали 275 человек. Столько народу Маршалу ни к чему, да и топливо на «Хиппере» и эсминцах скоро закончится. Решение: отослать все ненужное (суда, пленных) в Тронхейм, а самому с оставшимися линкорами продолжить охоту. Ближе к полудню марсовой на мачте «Шарнхорста» видит дым. Что такое? Британские эсминцы «Ардент» и «Акаста» сопровождают авианосец «Глориес». Вот их-то всех троих немцы по очереди и потопили в тот день. Но это в моей реальности, а в иной исчезла добыча из-под носа линкоров маршала и очутилась в водах Немецкого моря 1852 года, чтобы после «штерновской обработки» рьяно взяться помогать Напиру, захватить Петербург следующим летом. И если «Ардент» и «Акасту» (это он, сволочь, «Палладу» потопил) наши быстро нашли и уничтожили, то «Глориес» до сих пор где-то прячется и выжидает. И оставить его без внимания ну никак нельзя. Там из артиллерии шестнадцать 120-мм орудий есть и еще авиаотряд имеется: тридцать истребителей «Гладиатор» и «Харрикейн», пять торпедоносцев «Суордфиш». Ну, в то, что «Щука» «Глориес» потопить сможет, в это я, пожалуй, поверю, но вот как советские моряки будут бороться с британскими самолетами, если те вдруг решат напасть на столицу, мне непонятно. И Петров ясности не добавляет. Зато добавляют другие. История в очередной раз повторяется. Подоспевшие на подкрепление к интервентам «внучата» стали тем козырем, который и склонил чашу весов у Альмы не в нашу пользу. И хотя союзники даже с «футурдовеском» сумели оттеснить русские полки, все же смять их и опрокинуть их им не удалось. Наши стояли насмерть. Владимирский полк погиб почти полностью. Тарутинский и Московский тоже. Продолжать движение дальше союзники не могли, однако уже отыгранный «оригинальный» сценарий в принципе повторили. Немного отдохнули, перегруппировались, двинули на Севастополь. И тоже с юга пристроиться хотели. Там ведь позиции на Херсонесском полуострове, стоянка для судов, удобное сообщение с флотом. Вот только «на сей раз» Меншиков к Бахчисараю не отступил и, несмотря на новые обстоятельства, дал врагам сражение под Балаклавой. Выиграть не выиграл, но крови врагам попортил, а там и в городские укрепления интервенты уперлись. На море тоже своя баталия. Разумеется, после того как задолго до Альмы вокруг Севастополя мин понаставили, печально известного затопления кораблей не состоялось. Корнилов с Нахимовым с одобрения Меншикова продолжали морскую войну. И забрала она уже немало жизней наших моряков, среди которых оказался и Миша, убитый ядром через день после Альмы. «– Вот он только что стоял у орудия, подбадривал матросов, и вдруг как подкошенный упал на палубу, – рассказал мне один из уцелевших мичманов. – Я подбежал к нему, тронул его, поднял голову – Михаил был мертв. Лицо обезображено, весь правый бок забрызган кровью. Погибель не щадит молодых…» Спустя два дня шальная британская пуля сразила Макария, не пожелавшего оставаться на берегу, когда в море бой идет. В огне сражения сгинула пиратская бригада «Портокалос и сыновья». Тяжелораненый Кошка тоже висел на волоске от смерти, но выжил и теперь переведен сюда, в Севастополь, с погибшего судна. А город, даже несмотря на осадное положение и появление в рядах неприятеля «гостей из будущего», готов к обороне. В этом не сомневались даже севастопольские дамы. Те уже на следующее утро после Альмы, облачившись в траурные платья и прихватив с собой коробки и корзины с припасами, поехали встречать раненых у пристаней Южной бухты, куда их привозили шлюпки с Северной. Вот как это событие описывает Гончаров: «Дамы наши начали угощать солдат и офицеров фруктами и овощами. Всюду шли оживленные разговоры и расспросы; у многих были здесь знакомые, но угощали больше и расспрашивали, конечно, незнакомых. Помню, как одна из дам (кажется, м-м G) спросила у солдата, страшны ли англичане в бою. «– Какое там! – ответил он ей, махнув рукой. – Ен все больше из штуцеров да с бонбов. Никакой возможности нет подступиться. Ты на него идешь, а он тебя как вдарит бонбой, тут, брат, хошь не хошь пойдешь назад. Разве что кантечницей его достанешь. А штыков ен не держит, сразу бегет, как от чумы. Штуцером аль бонбой, то да, а так…» Вот такой настрой у нашего рядового пехотного состава. Только в штыки ни бритые, ни французы, ни тем более турки кидаться не собираются. Зачем, когда Черноморский флот много судов потерял в длительных сражениях. Лучше уж правильная осада. Тем более что у русских не все гладко со снабжением. И ведь правы враги. С подтягиванием к Севастополю подкрепления и всего-всего-всего началась хорошо мне знакомая еще по Первой мировой снабженческая бестолковщина, а пушки интервентов работают без устали. Укрепления города пока держатся, наши батареи и пулеметные гнезда не дремлют, но долго вот так вот бодаться не выйдет. Нужен перелом ситуации. И перелом этот попробую организовать я.