– Жив. Лишь шрам на левой руке. Я вам сейчас такое поведаю… Что ж, готов слушать внимательно. Иного я пока не в состоянии сделать. * * * «Альтернативная история есть продукт скорых, поверхностных исканий, наспех созданный охваченными жаждой реваншизма теоретиками-фантазерами, – рассуждал на лекции наш университетский преподаватель истории Виталий Александрович Барсуков. – Любая попытка ответить на вопрос: «А что было бы, если бы?» – неминуемо обречена на провал, ибо история не терпит сослагательного наклонения». Ох, Виталий Александрович, Виталий Александрович. Терпит. Еще как терпит. Особенно когда активно в нее вмешиваются. После очередного устранения Штерна и спасения очередной реальности я «впал в беспамятство и пребывал в нем до сего дня». Именно так Пирогов характеризовал мою кому, длившуюся долгих шесть лет. Ничего себе так отдохнул от боев и лишений. Интересно, как все это время меня местные врачи поддерживали над пропастью, имя которой «смерть»? Пирогов на расспросы лишь загадочно улыбается, что-то твердит про «чудесную методу». Но, судя по его рассказам, мой подвиг без последствий не остался. За эти годы многое произошло. Начнем с того, что если кто и погиб после взрыва адской машины, так это сам ее создатель Штерн – Гончаров. Других фотографируемых ранило в той или иной степени, но это не главное. Цесаревич Александр жив, а войну мы выиграли. Взять Севастополь союзникам так и не удалось. Наши воины удержали город, а сами нанесли врагу страшный удар уже в первых числах января, на некоторое время до этого оставив захватчиков в покое. И причина передышки проста: к началу нашего контрнаступления в лагере интервентов на почве «битый небитого везет» вспыхнул разлад, постепенно переросший в открытое столкновение старого и нового. Французы сначала покатили бочку на англичан (и «тех», и «этих»), а затем поперли уже на своих «потомков». Тут еще приплюсовались волнения во Франции, возникшие на почве общественного недовольства «военными неудачами французского оружия в далекой России» и вылившиеся в полноценную революцию. И без того шаткий трон Наполеона № 3 опасно накренился, заскрипел и рухнул под напором очередной республики, чье правительство решительно не хотело продолжать помогать Англии в ее заморской авантюре. Оставшись практически в одиночку (Австрия, Пруссия и Швеция прикусили язык, Турцию и Сардинию в расчет принимать не стоит), бритые всеми дальнейшими своими действиями убедительно доказали, что воевать на суше они не могут. После нашей атаки на Евпаторию вся иностранная погань, что там скопилась, оказалась прижатой к морю и, понеся большие потери, сдалась. И корабли им на помощь не пришли. Наши подлодки, словно хищные рыбы, «съедали» любую новую посудину, рискнувшую сунуться к Крыму. Последним шансом для Англии мог стать «Глориес», но и его питерская «Щука» выследила и потопила. Хотя поднять в воздух кое-какие самолеты бритые все же сумели и даже совершили налет на Петербург, где неожиданно столкнулись с мощным отпором со стороны городского ПВО, организованного на добрых шестьдесят лет раньше «обычного»[127]. Уж не знаю, чем именно столичные зенитчики обстреливали английские самолеты, но только посеять в городе панику налетчикам не удалось, зато падать приходилось часто. Что оставалось после этого провала делать лондонскому Кабинету? Только договариваться о мире. Переговоры начались в конце января, а закончились в мае. Тянула, тянула Англия, но пришлось ей согласиться на наши условия. Пришел мир. Государь Николай Павлович продолжил царствовать, история получила новое развитие. И главным ее политическим достижением стало доведение до конца пресловутого «крестьянского вопроса». В «моей истории» гостайной при Николае было обсуждение мер «к улучшению участи крепостных крестьян», но дальше говорильни и мелких шажков дело не сдвинулось. Да и сам царь сомневался в том, что проблему можно решить вот так и сразу[128]. А «тут» очередной по счету (кажется, третий) «Секретный комитет» таки дожал отечественную бюрократию, и уже в феврале 1857 года государь подписал Положение о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости. Не быть теперь царевичу Александру «Освободителем», раз уж отец опередил на четыре года. И бестолковщины с полумерами на сей раз не случилось. Уже четыре года мутят министры что-то вроде гремучей смеси фермерства с колхозами-совхозами. И неплохо, кстати, мутят. Разумеется, когда в России идут преобразования, проигравшая войну Британия спокойно спать не могла и решила пакостить привычным «исподтишка и чужими руками». Сначала с помощью всевозможных засланцев вздумала раскачать радикально-революционные слои российского студенчества, а когда раскачать не вышло, поддержала вооруженный бунт в Польше. Показательный случай: в июне 1857-го в самый пик волнений в Варшаву из-за кордона приехал активист прошлого бунта Людвиг Мерославский. Приехал, наскоро примерил на себя корону диктатора, войска возглавил, однако после очередного не слишком-то удачного сражения был ранен, попал к нам в плен и, несмотря на энергичный протест Лондона (их гражданин же), доставлен в Петербург, осужден и повешен. Вместе с ним на виселице оказались и остальные пламенные «борцы с кровавым режимом царя Николая Палкина» – Лангевич, Серановский, Траугупт. Герцена еще наша разведка доставила в Петербург, с Чернышевским серьезный разговор в Третьем Отделении вышел. Но все это теперь уже прошло, а впереди меня ждет… За окнами раздался резкий гул, переросший в грохот. Стекла задрожали, но выдержали. В комнату вбежала перепуганная Пелагея: – Михаил Юрьевич, отец родимый, беда! – Что случилось? Но услышать вразумительный ответ ни я, ни Пирогов так и не смогли. Новый страшный взрыв громыхнул совсем рядом, выбил стекла вместе с рамами, шмякнул Пелагею об стенку, отшвырнул Пирогова, меня оглоушил, но не задел. Смотрю с забитыми ватой ушами на разрушенную комнату, а в ней все как будто застыло. Как будто кто-то большой и всесильный нажал на пульте бытия кнопку «Пауза». Изодранная осколками, растрепанная балтийским ветром штора буквально повисла в воздухе шматком. Какой-то полуметр до пола оставалось преодолеть падающей люстре. Застыла пыль, и словно сам воздух сделался вязким и липким. Но я-то двигать головой могу. Тут в дверном проеме показался человеческий силуэт. Молодой мужчина среднего роста, худощавый, брови выцвели, лицо загорелое малоподвижное, одет в серый пиджак с галстуком, брюки того же фасона, штиблеты. Он бесцеремонно, с будничным видом подхватил валявшийся на полу уцелевший стул, пододвинул его к моему креслу, сел и жестом попросил меня ничего не говорить, начав беседу сам: – Вот смотрю я на вас, Михаил Иванович, и понимаю, что слишком вы доверчивый. Слишком долго позволяете вы держать себя в совершеннейшем неведении. – Ну, так, может быть, просветите меня, господин… – Мое имя ничего вам ровным счетом не скажет. Я… хранитель времени. Да. Так, пожалуй, будет правильней. И здесь я нахожусь по причине прямого выполнения своих обязанностей и долга. Вся загвоздка в том, что вплоть до этого момента вами постоянно манипулировали в своих целях самые разные нарушители. Сначала Садовский внушил надежду. Затем Штерн обхитрил, втюхав вам откровенную дезу. После и вовсе Петров свою песню спел. Вот вы воюете, течение истории меняете, Севастополь отстоять помогли, царевича Александра спасли от гибели, а возвращения домой в родной двадцать первый век все нет и нет. Не задумываетесь, почему? – Задумывался. – Мало задумывались, – на лице незнакомца отразился укор. – Меж тем, рьяно играя в хроношахматы, и дедушка, и внук не понимают, что своими действиями они не просто раскачивают петлю времени, они ее затягивают на шее самого мироздания. И когда петля затянется полностью, ничего уже не будет. Совсем ничего. – А вы, значит, оберегаете стабильность?! – Именно. – Тогда почему не вмешиваетесь?! Почему гибнут люди, города, страны, континенты, планеты, миры, целые реальности… – Стоп, стоп, стоп. Вопросов много, но ответ один: все в ваших руках. Я не стану рассказывать вам о том, почему товарищ Петров после спасения Александра попросту забыл о вас, оставил тут. Скажу другое. Решить главную задачу и вернуться к себе домой способны лишь вы. И только от вас зависит теперь буквально ВСЕ. – Звучит как фанфары. – Можно и так сказать. Однако я хоть и хранитель времени, тратить лишние минуты на болтовню не привык. Поступим так: я покажу вам ИСТИНУ. Покажу то, чего вы не знали. А дальше решайте сами, как поступить: добровольно смотреть на летящее в тартарары мироздание либо спасти его и себя… Хранитель (назову его так) поднял один из крупных осколков стекла и вплотную поднес его к моим глазам. Взор моментально заволок туман, и я увидел ту самую комнату, а заодно и хронопетлю, где навечно застряли Штерн и Петров. Они и теперь были там, о чем-то споря возле здоровенного металлического шара, словно еж утыканного стержнями-антеннами и опутанного проводами. Впервые вижу «Сферу» и слышу приглушенные голоса дедушки и внука: – …Ты пойми, Саша, нам с тобой от расправы не уйти. Тебе – наверняка, мне – тем более. Но даже если обойдется и минует нас арест, то убрать все ЭТО в тыл мы попросту не сможем. Прибор хрупкий, требует постоянного тока, притом строго без отклонения. Чуть что не так, вся работа коту под хвост. – Тогда взорвать все к чертям собачьим, чтоб фашисту не досталось. Чертежи же у тебя есть? Есть. Так чего ждем? В Томске уже лаборатория оборудована, а мы тут до сих пор сидим. – Больно скорый ты, Саша. Да будет тебе известно, что чертежи у меня принудительно конфисковал товарищ Садовский… – Егор Игнатьевич? – Он самый. – Странно… Мне он ничего не сказал. – На то он и твой начальник, чтобы тебя не спрашивать… Долго говорим, Саша. Долго. Но есть у меня идейка. Вот что я тебе предлагаю; если к «Сфере» напряжения добавить, то сможем мы не только наблюдать, но и путешествовать. – Машина времени? – Именно, внук мой дорогой, именно. И пусть сработать она сможет лишь раз, что нам прямо сейчас мешает вернуться на годик назад и предупредить все наши промахи?.. Звук пропал. Полностью. Внук и дедушка снова о чем-то спорят и разом поворачиваются к двери. В нее явно кто-то ломится. Штерн тут же бросается к столу, где лежит здоровенный блок с рычагом. Петров пытается ему помешать. Натренированный удар ладонью по горлу – и профессор, выпучив глаза, падает на пол, успев все же привести в действие «Сферу». Вспышка малинового света, искры, взрыв, огонь, дым. Снова дым. Или туман? Рассеивается он лишь тогда, когда я оказываюсь сидящим за столом. Лампа, стакан с крепким чаем, телефон, толстая папка с надписью «Сфера.36/41», очки, пепельница с окурками. А вот теперь самое интересное. Я больше не Михаил Юрьевич Лермонтов. Не прикованный к кровати калека, оставшийся «там», в ином 1861 году, когда Англия, обуреваемая жаждой реванша за проигранную Крымскую войну, вздумала попытать удачу, шесть лет спустя наслав на Петербург и Севастополь армады бронированных крейсеров с дальнобойными пушками. Откуда я все это знаю? Не ясно. Просто знаю, и все. Еще знаю, что нахожусь сейчас в теле старшего майора госбезопасности Егора Игнатьевича Садовского – предка Геннадия, о котором тот мне ничего не рассказывал. Секретность, мать ее. Ладно, секретники, черт с вами. Важно другое. Передо мной на столе лежит конфискованная у Штерна папка со всем, что касается «Сферы», а в отрывном календаре значится дата «16 сентября 1941 года». И я точно знаю, что уже сегодня произойдет событие, отправившее Штерна и Петрова в петлю времени, помогшее им обоим миновать ареста. Знаю и то, что после пожара превращенную в груду искореженного бесформенного сплава металла и резины «Сферу», а заодно папку с документами Садовский-предок перевезет в далекий Томск, где исследования будут продолжены уже другими учеными. А спустя еще несколько десятилетий, в новом двадцать первом веке, цепь событий приведет меня сюда. И что-то со всем этим фатумом срочно нужно сделать, и притом сделать именно мне, раз уж я тут. Но вот что именно?.. Решение пришло само и неожиданно. Я встал из-за стола, подошел к углу, где, потрескивая поленьями, топилась буржуйка. Пальцы открыли дверцу, и спустя минут десять все содержимое портфеля превратилось в груду пепла, растрепанного кочергой. И даже если сотрудники «Отдела» найдут портфель на столе у Садовского-предка, то ничего, кроме пустых листов, они там не обнаружат. Теперь дело за малым: арестовать «игроков», не дать им сесть за «шахматные доски». Прихватив с собой парочку бойцов, я направился на второй этаж, где и располагалась «лаборатория». Штерн и Петров уже там и уже ругаются за запертой дверью. – Ломай, – приказал я. На дверь обрушились удары, а потом грянул взрыв. Настолько мощный, что дверь сорвало с петель, отшвырнув штурмующих. Боли я не почувствовал, хотя припечатало меня к стенке так, что захрустели кости. Новый рывок, и я как будто взмываю вверх, захваченный многоцветным ураганом. Не знаю, сколько он меня вот так крутил-вертел, но только скоростное падение в темноту оказалось не из мягких. Ну, только дайте мне теперь добраться хоть до Штерна, хоть до Петрова, хоть до этого чертова хранителя времени! Гарантированно любому из них морду набью за ущемление человеческих прав и отсутствие должного комфорта во время темпоральных перемещений… Глава 20 – Просыпайтесь. Скоро Москва, – приятный женский голос обрушился на сознание, словно многопудовый удар молота. Я вскочил и тут же рухнул назад, врезавшись головой во что-то твердое. – Что ж вы так. Осторожно, – проводница укоризненно покачала головой и пошла будить остальных пассажиров. Потирая ушибленный лоб, я присел на койку и еще долго не мог разобраться в происходящем. Хаос. Полнейший хаос в мыслях и чувствах. Хотя попутчики на мои вопросы отвечали охотно. Не соврал, значит, хранитель. По всем параметрам выходило, что я выполнил задачу и вернулся в свою родную реальность. Поезд Нижний Новгород – Москва вот-вот должен подойти к Казанскому вокзалу, где меня ждут Бакунины. А дальше хорошо известный мне сценарий: поездка до Тучкова, пересадка в джип и начало всей той хроносвистопляски, из которой я вырвался и в которую мне попадать опять ну никак не хотелось. Мысль созрела сама собой: «Возвращаемся домой, Михаил Иванович. К лешему весь этот «Штык» и репортаж». Однако что-то неведомое заставило меня поменять решение. Не знаю, что и думать о своем инстинкте самосохранения. Еду в джипе по все той же лесной дорожке, вот только разговорить «прапорщиков» не пытаюсь, а напряженно смотрю вперед, где уже маячит знакомый поворот. За ним малиновая вспышка и перемещение «вирусов-квартирусов» в 1914 год. Так случилось «раньше», но случится ли «теперь»? «Десять… девять… восемь… семь… шесть… пять…» Когда джип подъехал к повороту, я зажмурился, готовясь к толчку, но… его не последовало. Я открыл глаза. Снова дорога и снова молчание Бакуниных. Однако звучавший в голове голос хранителя заверяет: «Браво, Михаил Иванович. Теперь все действительно пойдет по-другому. Даже если взрыв в лаборатории перенес деда и внука в петлю времени, то играть чужими жизнями, судьбами и мирами они уже не смогут. Кто сказал, что петлю невозможно превратить в самый обычный круг? У вас же получилось». А ведь действительно, прав Хранитель. Получилось. Я надеюсь. * * * «…Конечно, многие возразят, скажут, что все эти люди попросту теряют время и силы. Но глядя на то, с каким упорством и тщательностью участники «Штыка» пытаются воссоздавать реалии битвы при Ковеле, невольно понимаешь, что эти ребята, пусть и очень по-своему, но заботятся о сохранении нашего общего прошлого и истории Отечества периода Первой мировой войны. Хочется пожелать «Штыку» удачи в предстоящей реконструкции и всей его дальнейшей деятельности. Михаил КРЫННИКОВ. Фото автора».