Хофман перезарядил пистолет. — Если ошибешься, они тебя убьют, Змей. Прием. Он кивнул. — Справишься? Они и вправду хотят тебя убить. Прием. — Yeah. Overandout, — сказал Хофман, поднимая оружие. И побежал, громко вопя: — Полиция!!! Руки вверх!!! В Чаде было ужасно. Молокосос Хофман записался в наемники через вербовочный пункт в Италии, на каникулах — на злость своим родителям, которые не разрешили ему поработать на нефтедобывающих платформах Норвегии. «Потому что слишком опасно». Ну тогда, им на злость, он завербовался к «более безопасным» наемникам в Чаде. Хе-хе-хе… Зарабатывать он должен был три тысячи долларов ежемесячно. К счастью для него, ничего серьезного там и не случилось. Все эти придурочные формирования были довольно скоро распущены и отослали назад в Италию, где паспорта солдат хоть чего-то стоили. В Чаде было ужасно. И дело было даже не в кошмарном климате, грязи, вони, паникерских рассказах новых коллег… К примеру, у одного типа, что спал на нарах рядом с ним, появилась какая-то сыпь. Прыщи один возле другого, через миллиметр, буквально по всему телу. Коллеги поначалу мазали его вазелином, потому что у них имелся только он. Хофман боялся заразиться, так что мазал его через носовой платок. А потом несчастного направили в «санитариат» — для поляка это звучало как непроизносимое «сэнитххххххххееееухххххр» или как-то так. Это был то ли французский перевязочный пункт, то ли сортир. В этом никто не был уверен, поскольку его оснащение своим богатством могло сравниться разве что с публичным европейским туалетом среднего уровня. Там парня помазали другой мазью… а может, жидкостью для пробивания клозетных труб, не известно. Во всяком случае, типа в предсмертном состоянии на следующий день отправили самолетом во Францию. Еще было клево, когда один тип наступил на мину. Слетелась чуть ли не половина лагеря, и все чего-то говорили. Хофман с двумя немцами обвязал раненого, чем только удалось. Так как в это время все ходили в одних подштанниках, под рукой даже не оказалось тряпок, чтобы сделать перевязку. Личным вкладом Хофмана в развитие мировой медицины было первое в мире проведение перевязки с применением старой газеты в качестве бинта. Даже нельзя было сказать, что парень потерял много крови. Не держащийся на ногах врач, который пришел позднее, едва глянул на пострадавшего, полностью уничтожая все шансы Хофмана на получение Нобелевской премии в сфере медицины за открытие экстремальных видов перевязочных материалов. — Ыыыэээ… ноги я отрежу ему вечером, — сказал тот и поплыл в известном только лишь ему одному направлении, оставляя обсуждавших случай солдат. Такого бардака Марек в жизни никогда не видело, а про обещанные три тысячи баксов ежемесячно мог только помечтать. Правда, бабок, по сравнению с местными, у него было, как грязи. Он был столь же богат, как царь Навуходоносор, как самый богатый житель города Сибарис. Он мог все: бухать, развлекаться, покупать все нелегальные товары — и все за копейки. В лагере наемников по вечерам царила расслабуха. Каждый желающий мог идти и разбрасываться своими «чаевыми», как их называли, которые в глазах местных вырастали до размеров гор золота, до миллионов долларов, и именно такой потребительской стоимостью они здесь обладали. Говорили, что вроде как два ужравшихся поляка вытащили в баре по две горсти местных денег. Бармену сказали следующее: — Пускай сюда придет твоя дочка и при нас порежет себя ножом. А мы даем вот это! — и показали на кипу банкнот. Та, вроде как, пришла и порезала себя. Вроде как. Вот только кто бы верил в рассказы наемников? Вроде бы как один немец по пьянке пальнул в одного типа, а когда сбежались зеваки, заткнул рану жертвы свитком банкнот и спокойно ушел. Единственное, чего он боялся, что желающие стать богатыми сейчас его затопчут. Вроде бы как. Рассказы наемников лучше всего серьезно не рассматривать. То, что Хофман видел на следующий день в госпитале (или чем-то с таким названием) порезанную ножом девчонку и подстреленного типа, ни о чем еще не свидетельствует. Ничего не случилось. Никогда потом не рассказывал он про Чад, в основном, по паре причин. В основном, чтобы его не наказали за службу в иностранной армии. Только ведь человек всегда остается человеком — всегда чего-нибудь ляпнет на пьянке или любимой девушке. И его всегда спрашивали, почему так, раз он был во французской армии, он ни слова не знает на этом языке. А ведь было совсем даже наоборот — французские слова он знал, и даже много. К примеру: «уи», «вулеву куше авек муа сескуа» (ну и парочку других свинств) и «йебббисссь ты квупппый ллягггвушатттник» (все это следовало произносить с соответствующим акцентом). А других слов и не требовалось. Наемниками были сплошные поляки, немцы, несколько югославов, парочка чехов и один то ли «лайми», то ли новозеландец, то ли хрен знает вообще. Все команды отдавались по-польски или по-немецки (например: «Stillgestanden, сукин сын! А еждели нет, то я тебе schissen по морде!»). Местного наречия и так никто не понимал. Негритосам достаточно было пошелестеть банкнотами, и ты уже имел все, что только хотел. Например, банку «колы», купленную на базаре калек и инвалидов. Хофман купил такую за соответствие, вроде бы, пары американских центов. Выпил на месте, потому что безрукий тип именно этого, похоже, и ожидал. Потом однополчане его спасали, утвепрждая, что местные способны подделать даже фабрично закрытую банку, и хрен его знает, какие там бактерии. Его хотели дезинфицировать спиртом, но не вышло, потому что спирта не было, опять же, кто-то сказал, что спирт при такой температуре европейца просто прикончит. Оставалась водяра! И все вышло очень даже клево, и вечеринка по причине появления в отряде «совершенно новенького трупа» очень даже удалась. Но вот учения были блядски тяжелыми. Наказания тоже — напритмер, очистка резервуара с нефтью или сидение, в самую жару, в металлической бочке. Люди выли, буквально выли! Но перелом наступил значительно позднее. Во время полевых учений разведка перехватила какого-то негра. Царила паника по причине возможного визита журналистов и фотографов, так что отнеслись к нему соответственно. Только негр не был похож ни на журналиста, ни на фотографа, разведчики обработали его уже значительно раньше. У него были связаны руки, лицо в крови; текло из носа и из уха. Сержант приказал четко: «Допросить пленного!». Вот же, блин… А по какому? По-польски?! Что ему сказать? Но намерения сержанта были ясными. «Допросить» — ткнул он пальцем в какого-то солдата. Тот понял немедленно и бахнул негра кулаком в лицо. — Окей, — сержант не вникал в эффекты допроса. — Следующий. Второй приложил пленнику в солнечное сплетение так, что тот свалился на землю. — Теперь ты! — указал сержант на Хофмана. Ах! Нужно было выставить себя в наилучшем свете. Показать перед коллегами, что ты не пушечное мясо, а мужчина. Хофман вытащил из кармана кусок кабеля с нанизанными металлическими трубками. Такая штука производила впечатление в казарменном баре. Кабель с трубками зловеще свистнул в воздухе. И вот как раз тогда Хофман почувствовал нечто такое, что в его жизни появилось в первый раз. Во всей этой усталости, отупении, среди ужасной вони пота какая-то мысль упрямо сверлила его мысли. — Нет! — сказал он, пряча кусок кабеля назад в карман. — Что «нет»? — Не стану я бить связанного человека! — крикнул он чересчур громко. — Чегоооо?! — Я не стану бить безоружного типа! И зверя из меня не сделаешь! Какое-то время сержант пучил глаза, а у Хофмана перед глазами стояли все наказания, которые на него могут навесить. Чистка резервуара с нефтью, карцер или металлическая бочка в жару… — Не сделаешь из меня зверя, — повторил Марек. Старый сержант, пускай хам и примитив, помнящий еще армию Андерса, как утверждали некоторые, подошел поближе с другим выражением на лице. Долгое время он что-то пережевывал внутри себя; чмокал, чавкал, прикусывал губу. С этими типами из Второго Корпуса что-то было не так. Слишком давно в армии. В конце концов он произнес: — Собственно, сделал, — глянул он прямо в глаза Хофману. — Только что я и сделал из тебя зверя. Ха-ха-ха… Хищника. Он смеялся и сыпал шутками, а окружавшие его солдаты ничего не понимали. Но потом сержант пришел в себя. — Ну ладно, — буркнул. — Это ты выпендрился. Разведка. Один. Сотка. Пошел. Слово «разведка» означало, что Хофман обязан снять шляпу с узкими полями и надеть стальной шлем, который здесь называли «печкой для выжигания мозгов», а потом побежать перед отрядом. Слово «сотка» означало, что он обязан пробежать сто метров (ну ладно, скажем, сто шагов — метров в этом бардаке отмерить никак не удавалось). А кроме того, идти он обязан сам. Теоретически все не было так уж паршиво. Мареку, вроде как, угрожали мины, но во время всего «тура» только два типа дали себя ими ранить, так что частта была небольшой. Теоретическую угрозу представляли туземцы, но и эта опасность была такой себе. Теоретически действовал запрет на стрельбу, но и так каждую минуту кто-то из местных гибнул. У европейцев с собой были не только устаревшие американские укороченные винтовки. У них имелась масса опасных цацек, а кроме того, они превосходили местных массой тела, хорошим питанием, физической формой, хамством, ростом и всеобщим образованием, которое обучило их, что наилучшим способом защиты является опережающее нападение. С другой стороны, примитивный человек в нападении обладает значительным преимуществом над образованным, а наемники довольно часто вербовались из явно неплохо образованных. В особенности тех, что помоложе. Одного из этих молодых как раз окружило трое негров — точнехонько в тот момент, когда во время разведывательного бега тот уже ничего заметить не мг; глаза ему заливал пот, текущий ручьями из-под металлического шлема. Это летучее мгновение… Что перевесит? У парня была американская винтовка, у них — ничего. К сожалению, их было трое, и эти трое как раз парня окружали. Каждый слышал про убитых наемников, о том, что с ними вытворяли. С другой стороны, имелся строгий запрет на стрельбу. Впрочем, а как стрелять в людей, которые только лишь окружают солдата и широко при этом лыбятся? Но в отношении того, что они собираются молодого убить, не было ни малейших сомнений. Что перевесит? Европейская техника и тренинг, либо дикая жажда добычи всех тех ништяков и богатств, что, по их мнению, парень при себе имел? Винтовка М-1 или короткие кинжалы дхирри? Чтобы применить винтовку, не было места. Огромный, угловатый, чудовищно вспотевший европеец или три маленьких негра, которые, с усмешками на лицах, вытаскивали свои ножи? Все же тренировка. Хофман тоже усмехнулся. Он надел винтовку на плечо, что местных даже удивило, апотом коснулся ближайшего нападавшего. Коснулся его лица. Он делал все так, как повторяли инструкторы. Чисто психологический трюк. И тот повел себя совершенно иррационально. Хотя это и было вершиной глупости, обеими ладонями он вцепился в руку европейцу. Тогда Хофман вытащил старый английский револьвер и выстрелил негру между ног. Нет, ни в коей мере не в яйца. В дыру, в воздух между ногами. И хватило. Офицер, который бежал с криком: «Полиция!!! Руки вверх!!!», уже не был тем молодым наемником. Но запомнил все хорошо. Два десантника из специального подразделения застуамли ему дорогу, оба с волынами в руках, уверенные в себе и в своем, убежденные в том, что у жертвы нет никаких шансов… Одного из них Хофман коснулся рукой. Коснулся его лица. И хотя это было совершенно иррационально, глупо и бессмысленно, десантник схватил обеими руками его ладонь, упуская собственное оружие. Оки доки, как говаривала «Ключик». Хофман выстрелил ему между ног. И десантник повел себя точно так же, как негр в Чаде. Вопя от страха, он упал навзничь, держась за совершенно целехонькие яйца. Второй, будучи в шоке, заработал выстрел прямо в кевларовый пуленепробиваемый жилет. С потрескавшимися ребрами он полетел назад, разбивая вдребезги стеклянную дверь морга. Совершенно не так, как в кино. Он не поднялся, не отряхнул костюм и не расстегнул пиджак, чтобы показать пули, впрессованные в жилет. В этот момент он и выл, и блевал одновременно. Все было не так, как в американском экшене. Здесь была реальность. Один блевал, другой — в шоке, без оружия — все щупал свою промежность. Потом поднялся и врезался головой в подоконник окна дежурки с такой силой, что отломил кусок мрамора. После чего снова свалился. Второй перестал блевать и два раза выстрелил. Хофман тоже выстрелил дважды. Все и на самом деле было не так, как в кино. Хотя их разделяло всего несколько шагов, оба не попали. Страх, выжигающий мозги адреналин, трясущиеся руки, паника в мыслях, шок… Десантник снова выстрелил. Хофман тоже. Промах. Нападающий двинул назад через разбитую стеклянную дверь. Выстрелил — промах! Его снова начало рвать. Хофман послал в его сторону пять пуль, но попала только одна. Снова в пуленепробиваемый жилет, только теперь на плече. Его развернуло, и он рухнул, теряя оружие. У второго, который развалил мраморный парапет, все лицо было в крови, но он пытался встать. Хофман приковал его наручниками к батарее. Тем временем, первый десантник зигзагом добрался до фургона, стоящего с открытой дверью, заполз вовнутрь и улетучился, когда водила нажал педаль газа до упора. — Рок-н-ролл! — прокомментировала все это «Балаболка» и начала смеяться, явно чем-то довольная. — С момента, как умерла, нравятся мне такие забавы! Биг Босс мешал гадкий кофе, который сварила ему новая секретарша. При этом он глядел на своих офицеров. И глядел так, словно бы видел их первый раз в жизни. — Мне и правда следует поверить в то, будто бы два десантника хотело застрелить моего офицера? Кто-то громко сглотнул слюну. Некто, совсем уже отчаянный, отважился произнести: — Из документов не следует, будто бы то были десантники. — О? Биг Босс скорчил свою знаменитую мину в стиле: «Не может быть… Так мурашки и вправду не создали атомную бомбу? Честное слово? Я не желаю верить в подобное». Он сделал глоток кофе, скривился. — У меня тут снимок нашивки с кевларового пуленепробиваемого жилета, снятого с задержанного нападающего. Господа… То ли глаза меня обманывают, то ли это жилетка польской полиции? На этот вопрос никто не отвечал, так что Биг Босс продолжал. — Лимитированная серия, не доступная в коммерческой продаже. Неужто снова антитеррористическая бригада? Никакой реакции. Во Вроцлаве у антитеррористической бригады слава была та еще после памятной операции в клубе «Редут». По приказу властей коммандос отправились лупить посетителей клуба — в частном порядке. В балаклавах, но в гражданской одежде. И то, что они покрыли себя позором, решило не участие в подозрительных, до сих пор не выясненных делишках. Антитеррористы позволили дать себя избить охранникам клуба и обычным посетителям. Таковы уж эти коммандос, способные доставлять в комиссариаты разве что шестилетних девочек. Ну или пулять друг в друга, потому что, время от времени, кто-то из них погибал в казармах. Новая секретарша прервала мрачное молчание, царящее в кабинете шефа. Она еще не слишком знала, как себя повести, поэтому подсунула письмо Боссу прямо под нос. Тот прочитал несколько строк текста и поднял глаза. Те, которые его знали, начали бояться по-настоящему. — Господа, — сказал Биг Босс, — как по-вашему, я работаю в Воеводской Комендатуре Полиции или в борделе? Тишина была буквально осязаемой. Никто не смел поднять глаз. — Так мог бы кто-либо ответить на этот простой вопрос? Тишина.