— Откуда у тебя взялся Ангел-хранитель? — Матыски первым подошел поближе. — Ммммм? — Во-первых, — вмешался Томецкий, — спрячь это автоматическое дерьмо, а то вдруг кто-то увидит. — Ну, не такое уже и дерьмо, по сравнению с вашим RAK… Они обменялись взглядами. Слишком быстро, слишком нервно. Хофман поставил свой пулемет на предохранитель и спрятал его в сумку. Он уже верил, что нападать на него не собираются — уж слишком они нервничали для карательной акции с четко поставленной целью. Скорее всего, они хотели договориться. Интересно, и что скажут? — Так откуда у тебя Ангел-хранитель? — повторил Матысик. Его с трудом можно было понять по причине дефекта дикции, вызванного искусственной челюстью. — Кого? — Откуда ты знал, что мы здесь будем? Откуда тебе известно, что у нас RAK? Хофман глянул на «Балаболку», танцующую в ритм развеселого хита. — Почему это вас так интересует? — он предпочитал не отвечать на второй вопрос. Просто он помнил события тридцатилетней давности. Ему хотелось, чтобы эти двое не донца понимали, в чем дело. — Давай-ка не перебрасываться словами, иначе ни до чего не договоримся. Марек приблизительно понимал, что они имеют в виду. — Это «Балаболка», — сказал он. — Блин! Буркнул Матысик, тот самый тип, который застрелил двух студентов в Печисках. У Хофмана все это стояло перед глазами; он видел, как тот стреляет с близкого расстояния в двух молодых, совершенно безоружных девушек. «Почти пять лет». Это он застрелил обеих студенток — и у него изо рта торчала какая-то трубка… Марек стряхнукл с себя кошмар детства. — Курва ебаная в жопу мать, — вмешался Томецкий. Тоже экземплярчик — тип, застреливший маленького мальчика и его мать. И у него изо рта тоже торчала трубка. Замечательные воспоминания, разве не так? А можно ли каким-то образом стереть память? Хофман мотнул головой. Он, полицейский, и разговаривает с такими вот типами? Да он обязан их арестовать. Обязан их арестовать! Он должен защищать общество от подобных гадов! Арестовать или… застрелить. Ведь это именно он призван для защиты этой вот женщины, которая как раз входила в магазин при заправке, разыскивая в сумке кредитную карточку. А он… должен был с ними разговаривать. — Но ведь «Балаболка» от Эффекта ничего не должна помнить, — сказал Томецкий. — Потому и не помнит. Что-то знает. Что-то таит. Но откуда у этого офицерика какое-то понятие про RAKа? — А кто это может знать? — Ладно. Договоримся. Матысик направился в сторону небольшого, освещенного фонарями садика при заправочной станции. Там он заказал себе чай; Хофман купил пиво. Томецкий ничего не заказывал; он вынул из бумажного пакета бутерброд с яйцом вкрутую, хреном и чесноком. Все трое погрузились в теплый, летний вечер, меряясь взглядами. — Того второго мы пришили, — неожиданно произнес Томецкий, плюясь крошками. — Кого? — Ну, того типа, который напал на тебя. Хофман от неожиданности чуть не упустил покрытый изморосью стакан. Он мотнул головой, какое-то время интенсивно размышлял, в то же время ища бумажную салфетку. Он был безнадежно простужен, и у него текло из носа. — Вы только что сообщили полицейскому о том, что совершили убийство, — прикурил он сигарету. — И вы арестованы! — Марек положил ладонь на «глауберите» в сумке. — Еще вы арестованы за убийство людей в Печисках. Кроме того, вам будут предъявлены обвинения во взрыве здания Сельскохозяйственной Академии во Вроцлаве, Ротонды автовокзала в Варшаве, жилого дома в Гданьске и… — Погоди, погоди, — осадил полицейского Матысик. — Нам ты так просто ничего не сделаешь. Да тебе тоже теперь уже мало чего сделают. — Это я что же: дома взрывал? — прибавил Томецкий. — Тоннами семтекса? — Ключ на четырнадцать, свечка или тлеющий окурок… — Да перестань ты. Все мы в одном и том же дерьме. Хофман сидел напряженно, держа руку на рукояти спрятанного в сумке пистолеа-пулемета. Он ничего не понимал. — Ты понимаешь, — Матысик отпил чаю, — Дарек, когда стрелял в того типа, сказал водиле, что это по твоему приказу. — Зачем? — Чтобы знали, что тебя следует бояться, а не подсылать двух придурков, которых чему-то научили на полигоне. Хофман все так же держал руку на оружии. Второй рукой он поднес к губам стакан с пивом. — Спасибо за то, что предупредили противника, — буркнул он. — А о чем мы его предупредили? — удивился Матысик. — То, что тебя хотят убить, для тебя было ясно еще раньше, ведь правда? — Тут дело в том, чтобы они знали, — вмешался Томецкий. — Что знали? — Что у тебя имеется нечто такое, как «Балаболка», — слегка усмехнулся шестидесятисемилетний экзекутор. В ремонт расстрелянного самолета никто и не игрался, только сжечь эту чертову кучу алюминия никак не удалось. Чтобы взорвать чертову машину, не было достаточного количества взрывчатки, поэтому Томецкий выслал переводчика в ближайшую деревню. Тот четко и ясно сообщил, что чертовы белые оставляют самолет на травяной полосе неподалеку. Правда, охранять его никто не станет, но за любую попытку кражи какой-либо части всякий местный будет расстрелян на месте. Ближайшие семь дней ни под каким предлогом даже подходить к самолету НЕЛЬЗЯ. После этого переводчик бегом вернулся на место аварийной посадки. Теперь Томецкий был уверен, что местные разберут и разграбят никем не охраняемую машину до последнего винтика в течение ближайшей же недели. Здесь была масса хорошего металла и множество полезных для деревенских вещей, так что, по крайней мере, об одной проблеме можно было не думать. — Раздевайся! — кричал Матысик десантникам. — Немедленно раздеваться! Шлемы, ремни, форма и снаряжение бросали прямо под пальмы. У них не было времени, чтобы собрать в кучи и хотя бы сжечь форму. После того, что произошло, никто практически ситуацию не контролировал. Практически в панике все переодевались в гражданские тряпки. Оружие удалось спрятать в специальных контейнерах под рамой гражданского автобуса, только никакой организованной акцией назвать это было нельзя. Это была паника. Это было отчаяние, разрыв сознания и чудовищный страх. Матысик пытался что-то делать, только его приказы никакого результата, собственно, не приносили. То, что несколько десятков «туристов» в цветастых одежках, в конце концов, запаковалось в громадную машину, можно благодарить, в основном, лишь тому, что все они чертовски боялись. Размалеванный яркими красками автобус двинулся по грунтовой дороге, затененной десятком пальм. С собой они везли таинственный ящик, несколько сотен килограммов оружия и боеприпасов, а так же самихз туристов — в том числе, трех убитых и двух раненных. Ах, и чему тут удивляться? Обычная экскурсия из Польши. А в Аргентине никто не цеплялся, тем более, что всем по дороге платили. — В Аргентине никто не цеплялся, тем более, что всем по дороге платили, — сказал Матысик. Чай ему явно не нравился. — Но раз уже мы везли то, что везли… — он замялся. — Чуть не обосрались в подштанники. — И что же вы везли? — спросил Хофман. — Блин, курва, — отшатнулся Томецкий. — Думаешь, нам, курва, сказали? Или чего? — Нет смысла обращать внимание на его словарный запас, — вмешался Матысик. — Он был сержантом. — Но хоть что-то, я надеюсь, вы знаете? — Кое-что знаем. Кое-что странное. — А конкретно? — Во-первых, Аргентина. Страна, где после войны очутилось больше всего беженцев из гитлеровской Германии. Во-втиорых, очень сильно охраняемое имение в совершенно безлюдной местности. Два аэродрома рядом, огромная стена вокруг, сторожевые башни, посты тяжелых пулеметов и огнеметов. В-третьих, кроме переводчика, который знал местный язык, у нас имелись трое в совершенстве владеющих немецким языком. — Высадились мы словно коровьи задницы, — прибавил Томецкий. — Под самым их носом. Ну мы, блин, и напахались. Курва, солдаты и сами выгружались плюс куча всякого барахла и снаряжения. Один за другим. Курва… Все это тянулось и тянулось. Вылезает, просто-напросто, один долбоеб за другим долбоебом, каждый нагруженный, что твой верблюд. В общем, сплошной долбоебизм, а не военная операция. — А должен был быть молниеносный удар. — Матысик отставил недопитый чай. — Но, к счастью, был предусмотрен другой план — психологической атаки. И тогда я сказал: «Работаем второй вариант». Солдаты, нагруженные словно верблюды, один за другим тащились в сторону недалекого имения. Выглядели все они не слишком по-боевому. Маршировали, нога за ногу, не имея даже свободных рук, чтобы стереть пот со лба. С огромным трудом они добрались до исходных позиций, определенных разведкой. Наверняка их заметили со сторожевых башен, но их вялость могла и не вызвать панической реакции. Потому-то Матысик и сказал: — Работаем второй вариант. Солдаты начали расставлять минометы. В идеальных позициях, вычисленных ранее разведкой и обозначенных флуоресцентными прутками. В ходе выставления прицельных приборов в соответствии с указаниями из ранее напечатанных таблиц, один из переводчиков взял мегафон и стал говорить по-немецки: — Уважаемые дамы и господа! Это Войско Польское. К сожалению, вы вынуждены атаковать ваше имение. Заранее приносим свои извинения за все связанные с этим неудобства. К тому же мы сожалеем о материальных потерях, которые, вероятно, случатся… Толпа солдат (или охранников) с винтовками, как раз появилась во дворе. Люди натыкались один на другого, бардак нарастал, а толпа делалась плотнее. Переводчик не отводил мегафон от рта. — Атака произойдет через три секунды. Eins, zwei, drei… Пять мин полетело в направлении двора. Идеальные расчеты разведки, без всяких поправок и корректировок. Все пять снарядов разорвались в самой плотной толпе защитников. — Повторяем залп, — теплым тоном известил переводчик. — Eins, zwei, drei… Упс, пардон! Наши солдаты выстрелили быстрее, чем заявляли. Ужасно извиняюсь за эту неточность. Мне страшно неловко. Прошу прощения еще раз — эти наши артиллеристы стреляют без всякого порядка. Слишком быстро, чтобы предупреждать заранее… Следует ли мне выслать санитара к тому господину, что ползет с кишками наружу? Еще три молниеносных залпа, затем наступление. Разведка спрятала под травой дымовые гранаты и фугасы. В имение удалось попасть без потерь, сразу же после того, как погасли огненные полосы. Все хлопоты начались потом.