Вишневецкий вынул золотой портсигар. Сигарета была совершенно безвкусной, как и всегда в этой чертовой сырости, сраной температуре, в долбаном Тонкине… он мечтал лишь о глотке холодного пива. Сейчас глядел на три дымовых столба, которые сам же и вызвал на противоположном холме. Те уже упирались в небо. Сраный американский Вьетнам!!! Сраная, никому не нужная война. — Прерываем слушать музыку, чтобы передавать военные сообщения, — объявил голос с сильным американским акцентом. — Германский войска понесли ряд поражений и бть отброшены за сто миль от Пекина. Генерал Хайнричи убегать быстрее, чем его штаб… «Блин… — подумал Вишневецкий. — Наши уже под Пекином?» — Войска польский понесли поражение в воздушной войне над Сайгон-Сити. Лоси VII понесли огромные потери, бомбардируя госпитали, детские сады, аптеки и невинные люди. Сбито более сто машин… «Значит… наши сравняли Сайгон с землей». — Литовцы как зайцы бегут из-под Дьен Бьен Фу. «Литовская пехота наконец-то заняла эту дыру… теперь остается только…» — Теперь остается только ждать дня окончательного поражения! Предыдущего ведущего заменила женщина, намного лучше справляющаяся с польским языком. — Силы ВьетДем сконцентрировались в портах дельты Меконга! Лоси VII в таких условиях совершенно неэффективны. Этот произведенный в умеренной климатической зоне бомбардировщик во влажном климате оказался ненадежным. Неспособный к каким-либо эффективным действиям, он пробуждает только смех и сочувствие у пилотов Морской пехоты Вьетнама! Ваша пропаганда скажет вам, будто бы Да Нанг был уничтожен «Зубрами». Это совершенная ложь! Японские истребители не обладают таким радиусом действия, чтобы прикрывать несчастных польских самоубийц… Даже захватив Гаваи, Япония не в состоянии обеспечить вам какую-либо поддержку! Вишневецкий раздавил окурок на броневом борту орудия, отключил интерном из гнезда у люка сквозь узкое отверстие влез во внутренности «Огненноглазой». Боооооже… «Огненноглазой», совершенно точно называемой солдатами «Сортиром». Внутри царил настолько неправдоподобный смрад, что кишки полезли к горлу. Экипаж тоже слушал враждебную пропагандистскую радиостанцию. Сообщения с фронтов сменились шлягером Александра Жабчиньского «Ах, как приятно». Один только старший оруженосец Исаак Ронштейн жаловался вслух на свое еврейское происхождение: — …Ну, ясен перец, у меня имеется дядя в Ванкувере. Когда туда доберутся «Зубры» и разбомбят его насмерть, что я смогу сказать семье?… — Ага, так у тебя дядя в Ванкувере! — рявкнул Вишневецкий. — А водяра где? Кронштейн, не говоря ни слова, подал ему фляжку. — «Зубры» туда не долетят… — успокаивал Исака Юрек Жук. — Ни за что в жизни! Японцы не позволят нам воспользоваться базами в Перл-Харборе. — Дерьмо… — Вишневецкий взял из холодильника банку с хлебным квасом. «Если вышлешь нам три крышечки, примешь участие в розыгрыше новейших граммофонов!» — звучала надпись на упаковке. Вишневецкий осторожно сорвал бандероль, чтобы не порвать ее, и бросил в общую банку. За эти смешные бумажки у туземцев можно было получить марихуану. Их, вроде бы, использовали для подделки акцизов на фальшивом саке для японцев. Раздался рокот двигателя, а затем сильный удар в броню «Сортира». Банка с квасом упала на консоль командира. Господи! Снова все будет липнуть. Чужой двигатель завыл на высоких оборотах, раздался визг гусениц, после чего орудие достало новый удар в корпус. — Приехала наша машина с боеприпасами, — по-казенному отрапортовал Кронштейн. — Слышу! — рявкнул Борковский. — А я так даже жопой чувствую… — Жук массировал нижнюю часть спины. Через какое-то время до тех, кто был способен нормально слышать, дошли неразличимые ругательства, а потом — удары ломом в броню. — Пополнение! — орал кто-то наружи. — Слушайте, вы, клозетные работники… Может, как-нибудь проветрили бы свой любименький сортирчик? Как же, как же. «Сортир» просто невозможно было проветрить в этом климате. Пару раз они уже открывали все люки, даже вместе с аварийным лазом, но… Злые языки утверждали, что вонь после этой операции сделалась даже сильнее. Присутствие вечно потных мужиков и бессмертного дезинфекционного средства (производимого, похоже, из собачьего дерьма) приводило к тому, что в средине можно было выдержать, не облевав никого, только после длительных тренировок. — Командир машины снабжения командиру Первого Клозета Жечипосполитей! — Вавржинович, хотя и полностью разбил им задние огни, явно веселился на всю катушку. — Эй, дерьмоныряльщики, вылезайте!!! Приехало пополнение и… доложилось вам прямиком в зад. Все знали, что Вавржинович был явным стукачом отдела внутренней безопасности — строчащим отчеты сукиным сыном. Тем не менее, все его любили, потому что он делал замечательные фотки (не то что немецкими идиотенкамерами) и раздавал карточки, в связи с чем боевой путь «Сортира» был документирован лучше, чем у других. На гражданке стукач, должно быть, был профессиональным фотографом. Его снимки создавали легенду. Семьи солдат исходили пеной от восхищения в обратных письмах, видя своих «завоевателей» на останках тростниковых хижин, во время форсирования реки (Жук тогда чуть не утонул(или во время пацификации Пхеньяна. Снимки Вавржиновича часто появлялись в прессе, а ему самому даже удалось поменять у немцев три захваченных вьетнамских шлема на три ящика рейнского полу сладкого, так что, несмотря на свое доносительство, для экипажа он был человеком совершенно необходимым. Жук не выдержал и первым выскочил через амуниционный лаз. Солдаты из этого мужичья были ни в дугу. Большинство, вроде бы добровольцы. Освобождаемые от барщины уже в возрасте двадцати лет… Но… Вишневецкий сам слышал, как Жук молился однажды вечером: «Господи Боже, за что же ты послал меня в это дерьмо? Сидел бы я себе спокойнехонько в сельском клубе или выглядывал конца барщины в комбайне… А здесь эти сволочи убьют меня в мои девятнадцать лет! Господи Боже, сделай что-нибудь так, чтобы что-нибудь раздолбало бы все это Войско Польское. Очень тебя прошу…» — Имеется штурмовой нож и трое ушей, — услышали они из-за броневого борта. — Нож американский? — Ну. — За него получишь водяры, сколько влезет. — Вавржинович и вправду был хорошим торговцем. Никто не вникал, сколько тот зарабатывал на этом сам. — А вот уши… Почему только три штуки? — Ну, бля… Ну, того… У одного из них было только одно ухо! — Ты, Жук… Сам торговать хочешь? Может, и немецкий язык знаешь? — Да нет же, пан офицер, у него и вправду было только одно ухо… ну, урод… — Ладно, давай… Жук шморгнул носом. — Оно, только… слиганца завонялись. — Нормалек. Впиндюрю им и такие…. Блииииин… Юзеф-Мария! Ты чего, их в платке хранишь?… В кармане??? Господи-Боже, царю небесный… сунь-ка это говно в полиэтиленовый пакет… Я касаться не стану! — Три чинука над холмом. — Из люка стрелка появилась голова Раппапорта. — Чьи???!!! — одновременно крикнули Борковский и Вишневецкий. Американские чинуки использовались обеими воюющими сторонами. — Вай мей… щоб я так знал… Жук припал к своей противовоздушной пятидесятке. — О, матерь Божья… Юзеф-Мария и сын их Иисус… — Два чинука на одиннадцать часов! — доложил Ронштейн. Лидылло подскочил к совмещенному орудию Гном-Роун. — Я, блин, тебя… — Вызывай вельтхальтеров! Борковский занял место у командирской консоли. — Прошу поддержку с воздуха, прошу поддержку с воздуха! — орал оруженосец Дембек в микрофон. — Где эти долбаные вельтхальтеры? — Шестерка чинуков сбрасывает зайцев на два часа, — доложил Раппапорт. — Вали их, Жук!!! — заорал Борковский. Все-так, пяти десятка шикарно пела, даже если имелась в виду цель на расстоянии в три километра. Десант высаживался сменно там, где это предусматривал в своих планах вражеский штаб. — Где вельтхальтеры? «Гном-Роун» заклинило на первой же очереди. Лидилло схватил двадцати килограммовый молот и начал валить в замки. — Курваааа!!! Прервать загрузку боезапаса! — орал Вавржинович. — Машину снабжения подать в заааад! — Иисусе — Мария святая… — Шлемы надень! — скомандовал Борковский. Вавржинович со своей командой пытался вытащить машину снабжения боезапасом из грязи. — По последним координатам… огонь! — Борковский большими пальцами отключал ограничители спусков для всего экипажа. «Пинг», — услышал Вишневецкий на своем посту наблюдателя. Через какое-то время на месте высадки десанта вырос стремящийся в самое небо дымный столб. «Ринг» — еще один столб вырос рядом с первым. — Езус-Мария, да где же вельтхальтеры? — Жук явно не доверял способностям радиотелеграфиста Дембека. — Отъебись! — Сам отъебись!!! — Мясом не бросаться! — Это был Борковский. — Давай шесть штук вокруг зоны высадки! — Так у нас ничего не останется! — Исполнять! Пинг, пинг, пинг… пинг… — произнесло трехсотмиллиметровое орудие «Сортира», а точнее, прерыватели у них в шлемах. Вишневецкий напялил противогаз, потому что тем чем-то, что возвышенно называли «воздух», внутри «Огненноглазой» дышать было уже невозможно. Пинг, пинг… — Я голый!!! — завопил Раппапорт в интерном. То есть, противопехотных снарядов у них уже не было. — Давай фугасные. — Борковский в дыму пытался найти консоль связи. — Вавржинович, курва… перегружай!!! — А хрен там! — раздалось в наушниках. — Меня выгнали на предполье… долбаные «Семинолы»… Из-за прерывателей они не слышали ничего, что происходило снаружи. По-видимому, вьетнамские «Семинолы» хорошенько подготовили сброс, раз Вавржинович опасался выставлять нос из кустов.