Богоматерь Неустанной Скорби — монашеский орден Римско-католической церкви, главная цель которого — через молитву, воздержание и уединение стремиться к жизни без излишеств, но наполненной поклонением и преданным служением Господу. Надеемся, вам понравится наше мыло. — Не знал, что монашка может забеременеть, — говорит Джек, а я ударяю его куском мыла по голове. — Она не монашка, Джек. — А кто она тогда — мыловарщица? — Он отодвигается от меня подальше на случай, если мне не понравятся и эти слова. Я больше не хочу об этом говорить. Но если Изабель предлагает задержаться здесь еще на день, я, наверное, смогу хотя бы отнести девушке ее ленточку и убедиться, что она в порядке. — Аббатство Богоматерь Неустанной Скорби находится к западу от города, — говорит мне мужчина за прилавком, когда я возвращаюсь в магазин, чтобы побольше узнать о монастыре. — Если ты хочешь купить что-то из их продукции, то покупай здесь. Они затворницы. Посетителей не принимают. — А, понятно. Мне просто интересно, — невозмутимо отвечаю я. Мужчина окидывает меня пристальным взглядом из-под кустистых бровей. — Есть, конечно, одно место на берегу реки, о котором знают только местные: оттуда виден монастырь. Ты же не собираешься хулиганить или беспокоить монахинь, а? — Нет-нет, вовсе нет. Мне просто любопытно посмотреть, как выглядит аббатство. — Ну, тогда ты сможешь рассмотреть его из-за деревьев с этого берега реки; оттуда, кстати, слышно колокольный звон и их пение, и это очень красиво. — Он рисует маленькую карту на картонном пакетике из-под спичек. — Надеюсь, ты не станешь делать ничего такого, что заставит меня пожалеть о том, что я дал тебе это. — Не стану, обещаю. Большое спасибо. Ночь мы проводим в машине прямо за сервисом. Изабель умеет спать, сидя в водительском кресле. Она спала так все время, пока мы ехали сюда из Принс-Руперта, а это больше тысячи трехсот миль. Мы с Джеком раскладываем заднее сиденье и сворачиваемся в клубок под одним изъеденным молью одеялом, которое, как говорит Изабель, может спасти нам жизнь, если мы попадем в трудную ситуацию. Ранним утром следующего дня нам в окно стучит парень в засаленном рабочем комбинезоне и кричит так громко, будто перепил кофе: — Подъем. Мы сейчас починим вашу машину. По Джеку видно, что он не ведется на мои слова о том, что мне хочется одному прогуляться по лесу. Я и сам бы в это не поверил. Его взгляд можно сравнить с проверкой на детекторе лжи, которую я, конечно же, провалил. Но все, что он говорит, — это: «Там толпы комаров; приятной прогулки». Они с Изабель достают доску для криббеджа, чтобы провести утро за столиком закусочной Golden Rush. Идти по проселочной дороге приходится намного дольше, чем я думал, глядя на схему, нарисованную на пакетике из-под спичек, и когда я наконец дохожу до берега, я почти без сил, весь в поту и недоумеваю, что я, черт возьми, творю. А еще меня всего искусали мошки. На берегу ни души, так что я раздеваюсь, погружаю горячее липкое тело в воду, прежде чем на меня снова успевают напасть комары, и в этот момент в аббатстве начинают звонить колокола. Зажав ленточку в кулаке, я доплываю до середины реки, откуда из-за деревьев едва виднеются очертания кирпичных зданий. Все бы ничего, но чем ближе к тому берегу, тем мельче становится река, и скоро я иду по колено в воде, молясь Богу, чтобы это место и вправду было таким уединенным, как его описывал мужчина. Когда я оказываюсь на другом берегу, меня тут же встречают полчища комаров, которые безумно рады голому человеку. Я поднимаюсь по склону, следуя на звук монастырских колоколов и стараясь оставаться за чахлыми елками. Такими идиотскими вещами я еще не занимался. Я сказал мужчине из магазина, что не собираюсь никому доставлять неприятностей; надеюсь, то, что я голым брожу вокруг монастыря, не считается. Всего в нескольких ярдах от того места, где я прячусь за деревьями, на бельевой веревке, развеваясь на ветру, сушатся несколько простыней и полотенец. Я растратил всю свою решимость и уже хочу привязать ленточку к веревке и убраться отсюда, когда замечаю беременную девушку, которая, прижав к животу белую корзину, идет в мою сторону. Она снимает с веревки деревянные прищепки и пытается схватить углы белой простыни, которая колышется на ветру, будто крылья огромного гуся. Я с трудом верю в происходящее и слышу собственный голос: — Эй, привет. Девушка оборачивается и окончательно запутывается в простыне. — Кто здесь? — кричит она и, будто спохватываясь, добавляет: — У меня нож. Не подходи ко мне. Я почти уверен, что ножа у нее нет. — Я не собираюсь к тебе подходить, — говорю я. — Выходи из-за деревьев. Сейчас же! — кричит она. — Не думаю, что ты этого хочешь. — Я позову настоятельницу. — Она медленно пятится в сторону монастыря. — Нет, пожалуйста, постой. Я выйду, если ты бросишь мне простыню. — Ты что, извращенец? — Она все еще пытается выпутаться из простыни. Да уж, я произвел не самое лучшее первое впечатление. — Нет, я просто переплыл реку и… э-э-э… оставил всю одежду на том берегу. — Знаешь что — забудь о настоятельнице, я позову сестру Агнес, и тогда тебе точно не поздоровится. — Ладно, не надо никого звать. Я сейчас выйду. — Не знаю, кто такая сестра Агнес, но если она страшнее настоятельницы, то ничего хорошего от нее ждать не стоит. — И я все же надеюсь, что про нож ты пошутила. «Это однозначно самый неловкий момент в моей жизни», — думаю я, срывая пучок колокольчиков, чтобы прикрыться, и медленно выхожу из-за деревьев. — Можешь кинуть мне простыню? — молю я. Девушка смотрит на меня с недоумением. К счастью, люди вряд ли станут звать на помощь, если ты выглядишь нелепо. Я на это и рассчитываю, и она, слава богу, хихикает. — Оскар? — спрашивает девушка, и я по глазам вижу, что она меня узнала. Несмотря на комичность ситуации, я не могу не заметить, что она красивая, когда улыбается. — Вообще, это не мое настоящее имя, — говорю я. — Если дашь мне простыню, я скажу тебе, как меня зовут на самом деле. Она задумывается об этом и пристально смотрит на меня, колокольчики и все прочее, словно пытаясь запечатлеть эту картину в памяти. Наконец она бросает мне простыню. — И все-таки не стоило тебе сюда приходить, — говорит она, глядя через плечо на монастырь, пока я оборачиваю простыню вокруг себя. — Сестра Агнес оторвет мне голову, если увидит здесь парня. Особенно если этот парень, ну… — Она не заканчивает мысль. — Надо тебе уходить отсюда. Я думаю о том, чтобы отдать колокольчики ей, но боюсь, что это не самый подходящий момент, и отбрасываю их в сторону. — Ты обронила ленточку, — говорю я, протягивая руку, чтобы показать ей. Какой идиот станет переплывать реку в чем мать родила, чтобы вернуть затасканную ленточку? Я знаю только одного. — И еще я беспокоился, все ли у тебя в порядке, — добавляю я, запинаясь. Девушка бросает взгляд на монастырь и показывает рукой в сторону зарослей. — Так как тебя зовут по-настоящему? — спрашивает она, когда мы отходим на несколько метров. — Хэнк, — отвечаю я. — Моего брата зовут Джек. — Мне кажется важным, чтобы она знала наши имена. Хоть я и сомневаюсь, что когда-нибудь увижу ее вновь. Я, пытаясь не запнуться о простыню, подаю девушке руку, чтобы помочь ей спуститься по склону. Я вдруг чувствую под пальцами едва ощутимое биение ее пульса. Мне становится интересно, кто прикасался к ней до меня, и я чувствую себя последней сволочью от таких мыслей. — Хочешь посидеть? — спрашиваю я. Я вижу, что она не решается, но потом сдается: — Хорошо, но только недолго. Мы молча плюхаемся на землю посреди клюквенной полянки. Красные ягоды оставляют пятна на белой простыне, и я боюсь, как бы девушке не влетело и за это. Она срывает несколько ягод, но не говорит мне ни слова. Я уверен, что «недолго» уже прошло. — На меня просто много всего навалилось, — наконец произносит она, переводя взгляд на свой живот. — Мне жаль, что ты видел, как я… э-э-э… психанула. — Ничего страшного. Но она не говорит, что заставило ее «психануть». — Эм, просто ты смотрела на нас, а потом как бы… ну… что-то явно пошло не так. — Наверное, я кажусь ей слишком любопытным или вообще идиотом. Но девушка все равно не отвечает. Она меняет тему разговора: — Я из Фэрбанкса, вы туда как раз едете. Я вчера услышала, как твой брат об этом говорил. Она произносит это таким тоном, будто хочет сказать: «Погода сегодня замечательная». — Это хороший город? — спрашиваю я. Боже, теперь я пытаюсь поддерживать нелепый разговор ни о чем. Она пожимает плечами. Я не спрашиваю, почему она живет здесь, замужем ли она и что собирается делать с ребенком. На секунду мне хочется стать Джеком, который всегда замечает невидимые связи, протянутые между людьми, будто ажурные паутинки между деревьями. Эти связи почти прозрачные, неудивительно, что многие их просто не видят, а некоторые пытаются наладить отношения со всеми подряд и в конце концов разрывают тонкие ниточки связей, даже не догадываясь, что они вообще существовали. — Это из-за твоего брата, — говорит она, прерывая мои размышления. — Что, прости? — Просто… ты так на него смотрел. — И как я на него смотрел? — Так, будто он что-то значит. — Теперь уже ей становится неловко. — В смысле, что-то значит для тебя. И от этого на меня что-то нашло — забавно, правда?