– Как ты угадал? Мурен, в шортах и белой сорочке, сидел у окна и обозревал Стокгольм, приставив к глазам морской бинокль. Квартира, в которой они пребывали, помещалась в многоэтажном доме в квартале Данвиксклиппан[24], на высоком берегу залива, и из окна открывался недурственный вид. – Нельзя смешивать баб и работу, – сказал Мурен. – Сам убедился, к чему это приводит. – А я ничего и не смешиваю, – обиженно возразил Мальмстрём. – Уж и подумать нельзя, да? – Почему же, – великодушно уступил Мурен. – Думай на здоровье. Он следил за белым пароходом, который шел к проливу Стрёммен. – Гляди-ка, «Норршер»[25], – сказал он. – Подумать только, жив еще. – Кто жив? – Тебе не интересно. А ты о ком именно думал? – О девицах в Найроби. Секс-бомбы, правда? Я всегда говорил: негры – это что-то особенное. – Не негры, а африканцы, – наставительно возразил Мурен. – А в данном случае африканки. Женский род, а не мужской. Мальмстрём побрызгал дезодорантом под мышками и в других местах. – Все-то ты знаешь, – сказал он. – К тому же ничего особенного в них нет. Просто тебе так показалось после долгого сексуального поста. – Да уж точно. Кстати, а у твоей на лобке тоже волос было до черта? – Ага, – кивнул Мурен. – Сейчас припоминаю – прямо лес густой. И к тому же жесткий, как щетка. Гадость. – А сиськи? – Черные. Чуть обвислые. – Моя вроде бы сказала, что она содержанка. Или служанка. Может такое быть? – Она сказала, что официантка. Твой английский, похоже, чуток заржавел. Кстати, тебя она приняла за машиниста локомотива. – В любом случае похотлива донельзя. А твоя кто? – Перфораторщица. – Гмм. Мальмстрём достал новое белье и носки, разорвал полиэтиленовую упаковку и начал одеваться. – Этак ты все свое состояние на трусы растратишь, – заметил Мурен. – Непонятная страсть, ей-богу. – Да, цены растут – кошмар. – Инфляция, – сказал Мурен. – И виноваты мы сами. – Мы? Ты что, столько лет в кутузке… – Мы кучу денег выбрасываем на ветер. Все ворюги – жуткие моты. – Уж только не ты. – Так ведь я редкое исключение. Кстати, у меня немало уходит на еду. – Ты жмот, в Африке даже на девочек не хотел раскошелиться. По твоей милости мы три дня так ходили, пока даровых не нашли. – Мной руководили не только финансовые соображения, – сказал Мурен. – И уж во всяком случае не опасение вызвать инфляцию в Кении. А вообще-то, деньги теряют цену там, где жулье заправляет. Уж если кому сидеть в Кумле, так это нашему правительству. – Гмм. – И заправилам из компаний. Кстати, недавно мне попался интересный пример, отчего бывает инфляция. – Ну? – Когда англичане в октябре девятьсот восемнадцатого захватили Дамаск, они ворвались в государственный банк и прикарманили всю наличность. Но солдаты ни черта не смыслили в тамошних деньгах. Один австралийский кавалерист дал полмиллиона мальчишке, который держал его коня, пока он мочился. – А разве, когда конь мочится, его надо держать? – Цены выросли стократ, уже через несколько часов рулон туалетной бумаги стоил тыщу тамошних крон. – Разве в Австралии тогда уже была туалетная бумага? Мурен тяжело вздохнул. С таким собеседником, как Мальмстрём, недолго и самому поглупеть… – Дамаск – это в Аравии, – мрачно объяснил он. – Еще точнее – в Сирии. – Надо же. Мальмстрём наконец оделся и теперь изучал себя в зеркале. Ворча что-то себе под нос, распушил бороду, щелчком стряхнул с клубного пиджака незримую пушинку. Потом расстелил на полу еще две купальные простыни рядом с первой, подошел к гардеробу и достал оттуда оружие. Аккуратно разложил его на простынях, принес ветошь и банку «пистоля». Мурен рассеянно поглядел на весь этот арсенал. – Тебе еще не надоело? – сказал он. – Они же новенькие, чуть не с завода. – Порядок есть порядок, – ответил Мальмстрём. – Оружие требует ухода. Можно было подумать, что они готовятся к небольшой войне или по меньшей мере к государственному перевороту: на простынях лежали два пистолета, револьвер, два автомата и три дробовика с укороченными стволами. Автоматы – обычного шведского армейского образца; на пистолетах и обрезах стояли иностранные клейма. Тут был девятимиллиметровый испанский парабеллум «файрберд» и пистолет «Ллама 9-А» сорок пятого калибра. Револьвер «Астра Кадикс» сорок пятого калибра и дробовик «Марица» – тоже испанские. Еще два ружья – из других уголков европейского континента: бельгийское «континенталь супра де люкс» и австрийское «ферлах» с романтическим названием «Forever Yours»[26]. Управившись с пистолетами, Мальмстрём взялся за бельгийское ружье. – Тому, кто обрезал этот ствол, самому всадить бы заряд дроби в задницу, – проворчал он. – Может быть, ему это ружье досталось не таким путем, как нам. – Чего? Не усек. – Я хочу сказать, что он добыл его не честным путем, – серьезно объяснил Мурен. – Скорее всего, украл. – Он опять приставил к глазам бинокль и немного спустя сказал: – А все-таки Стокгольм смотрится, честное слово. – Это как понимать? – Только им надо любоваться издали. Собственно, даже хорошо, что мы редко бываем на улице. – Боишься, как бы тебя не обчистили в метро? – Бывает и хуже. Например, стилет в спину. Или топором по черепу. А попасть под копыта истеричной полицейской лошади – думаешь, лучше? Ей-богу, жаль мне людей. – Каких еще людей? Мурен взмахнул рукой. – Да тех, которые там, внизу, ходят. Представь себе, что ты все жилы из себя выматываешь, чтобы внести очередной взнос за машину и дачу, а твои дети в это время наркотиками накачиваются. Если жена после шести вечера выйдет на улицу – того и гляди изнасилуют. На вечернее богослужение соберешься – сто раз подумаешь и дома останешься. – На богослужение?! – Это я так, к примеру. Положи в карман больше десятки – непременно ограбят. А если меньше десятки – шпана со зла пырнет тебя ножом. На днях я прочел в газете, что фараоны боятся по одному ходить. Мол, на улицах почти не видно полицейских и поддерживать порядок в городе становится все труднее. Какой-то чин из Министерства юстиции высказался. Да, хорошо будет уехать отсюда и больше никогда не возвращаться. – И никогда больше матчи «Хаммарбю»[27] не увидим, – уныло пробурчал Мальмстрём. – Что за вульгарные пристрастия, – укоризненно произнес Мурен. И деловито добавил: – Кстати, в Кумле их тоже не показывают. – По телевизору иногда кусочки гоняют.