– Спокойно, спокойно… – Спокойно? Так оставьте меня в покое! И не подсылайте переодетую шантрапу, чтобы шпионила за мной. Я привык быть сам себе хозяин. А ты-то кто, черт бы тебя побрал? Главная ищейка? – Вот именно, – сказал Мартин Бек. Он прошел мимо Морда и стал осматривать полутемную комнату. Запах стоял такой, словно здесь спали пятьдесят индивидов, притом отнюдь не человеческого рода. Окна завешены старыми ватными одеялами со множеством дыр и жирных пятен: впрочем, если отогнуть угол внизу, можно выглянуть наружу. У одной стены стояла кровать, которую не убирали неделями, а то и месяцами. Обстановку дополняли четыре стула, стол и здоровенный гардероб. На столе – стакан и две бутылки русской контрабандной водки: одна совсем пустая, другая наполовину. В углу валялась гора грязного белья, через открытую дверь в другом конце комнаты было видно кухню, где творилось нечто неописуемое. – Я побывал в ста восьми странах, – кричал Морд, – и нигде не видел ничего подобного! Ищейки тебя донимают. Больничная касса тебя донимает. Налоговый инспектор, социальный работник, инспектор из комиссии трезвости и прочая шваль. Энергетическая компания, таможня, переписчики, комитет здравоохранения. Даже почта покоя не дает, хотя мне никакая почта не нужна. Мартин Бек перевел взгляд на Морда. Не мужчина – медведь, рост не меньше метра девяносто, вес – добрых сто двадцать пять килограммов. Черные волосы, темные злые глаза. – Откуда ты взял эти сто восемь стран? – спросил он. – Не говорите мне «ты». Я не желаю, чтобы всякая сволочь ко мне на «ты» обращалась. Говорите «сэр» или хотя бы «господин». Откуда взял? Дурацкий вопрос, я же сам счет вел. Сто восьмая – Верхняя Вольта. И провалиться мне на этом месте – хуже нашей нет. Я лежал в больницах Северной Кореи, и Гондураса, и Макао, и Доминиканской Республики, и Пакистана, и Эквадора. И нигде не видел такого безобразия, как здесь, в Мальмё, этим летом. Сунули в палату, которую строили еще в прошлом веке. Морд посмотрел по сторонам. – Здесь не убрано, – продолжал он. – Я не мастер убирать, не обучен. Он взял пустую бутылку и отнес на кухню. – Ну так с этим все. А теперь позвольте задать один вопрос. Что тут такое происходит, черт возьми? Почему, когда я бреюсь, какой-то идиот скребется в мою дверь? Я бреюсь два раза в день, утром в шесть часов, потом в три. Сам бреюсь. Опасной бритвой. Так лучше. Мартин Бек молчал. – Я задал вам вопрос. Не слышу ответа. Вот вы – кто вы такой? За каким чертом пришли в мой дом? – Меня зовут Мартин Бек, я служу в полиции. Комиссар уголовной полиции, если быть точным, начальник государственной комиссии по расследованию убийств. – Год и месяц рождения? – Двадцать пятое сентября тысяча девятьсот двадцать второго года. – Ясно. То ли дело, когда сам вопросы задаешь. Что вам угодно? – Ваша бывшая жена пропала семнадцатого октября. – Ну и что? – Нам хотелось бы знать, куда она могла деться. – Хотелось бы… Но я же говорил, сто тысяч чертей, что ничего не знаю. Семнадцатого числа я как раз сидел на пароме «Мальмёхус», опрокинул стаканчик. Ну хорошо, не стаканчик. – Вы, кажется, держите что-то вроде ресторана? – Держу. У меня там две бабы работают. И полная чистота, черт возьми, вся медь сверкает, а не то я их в два счета выставлю. Я проверяю. Захожу, когда меня никто не ждет. – Понятно. – Вы там что-то насчет убийства намекали? – Да, такая возможность не исключена. Похоже, кто-то ее похитил. А ваше алиби не очень-то надежно. – Мое алиби в полном порядке. Я сидел на «Мальмёхусе». А вот рядом с ней псих живет, извращенец. Если он Сигбрит хоть пальцем тронул, я ее собственными руками задушу. Мартин Бек посмотрел на его руки. Страшные руки. Не только человека – медведя задушит. – Вы сказали «ее». «Задушу ее». – Я оговорился. Я люблю Сигбрит. Так, вот и прояснилось кое-что. Бертиль Морд – опасный человек, он не владеет собой. За много лет привык командовать другими. Возможно, он неплохой моряк, но на суше ему не по себе. От него можно ждать всего, в том числе самого худшего. – Вся беда моя в том, что я родился на свет в этом проклятом Треллеборге, – говорил Морд. – Стал, так сказать, гражданином, а на черта мне это надо. В стране, которую я могу выносить месяц, от силы два. И все бы еще ничего, все шло хорошо, пока я не заболел. Я полюбил Сигбрит, почти каждый год к ней приезжал. Нам было хорошо вместе. Потом я снова уходил в море. Пока не началась эта волынка. Печень забастовала, и теперь мне не дают справку. – Он помолчал. – А сейчас уходите, – вдруг произнес он. – Не то я разозлюсь и врежу по морде. – Ладно, – ответил Мартин Бек. – Если приду снова, то, скорее всего, с ордером на арест. – Катитесь к черту. – Что вы можете сказать о вашей жене? Что она за человек? – Не ваше дело. Вон отсюда. Мартин Бек шагнул к двери. – Всего доброго, капитан Морд, – сказал он. – Постойте, – вдруг остановил его Морд. Он поставил на стол одеколон, положил бритву. – Я передумал. Сам не знаю почему. Он сел и налил себе стакан водки. – Пьете? – Пью, – ответил Мартин Бек. – Но не сейчас и не теплую водку. – И я не пил бы теплую, неразбавленную. Будь у меня стюард или слуга, который по первому знаку бегом приносит лед и лимонный сок. А что, в самом деле, продать пивнушку, уехать да наняться на пароход в Панаме или Либерии… Мартин Бек сел к столу. – Вот только одна загвоздка. Меня не возьмут капитаном. От силы первым помощником у какого-нибудь типа вроде меня самого. И уж я не стерпел бы. Задушил бы гада. Мартин Бек молча слушал. – Ну хоть упиться насмерть в море можно мне или нет? Много ли мне надо? Сигбрит и пароход. Теперь ни того ни другого. И околеть спокойно не дают, всякий черт сует свой нос. – Он обвел взглядом комнату. – Думаете, мне нравится так жить? Нравится в дерьме сидеть? Он хлопнул ладонью по столу так, что стакан едва не опрокинулся. – Знаю, знаю, что вы думаете! – орал он. – Вы думаете, я Сигбрит угробил. Да только не было этого. Неужели не ясно? Э, да знаю я цену вам, ищейкам шведским и всем прочим. Полицейские – крысы портовые. Только на то и годятся, чтобы приходить на борт и разживаться выпивкой и сигаретами, а не дашь – пожалеешь. Помню паразита одного в Милуолле[70], когда мы туда ходили. Этакий бобби. Как пришвартуемся – стоит, будто статуя, и козыряет. «Yes, sir»[71] да «Glad to see you, captain»[72]. Потом набьет карманы табачком и бутылками так, что еле ползет по сходням. И у нас то же самое. – Мне не нужно от вас ни водки, ни табака. – А что же вам нужно, черт возьми? – Мне нужно знать, что случилось с вашей бывшей женой. Поэтому спрашиваю, что вы можете о ней сказать, что она за человек. – Человек? Она хороший человек. Чего вы от меня добиваетесь? Я ее люблю. А вам надо меня подловить. Слышали от этого полицейского в Андерслёве, что я ее поколачивал. А вам известно, что он сам мне однажды по морде съездил? Никогда не думал, что у него духу хватит. Это мне-то – меня всего один раз в жизни били, да и то четверо против одного. В Антверпене. Но в Андерслёве он был прав, а я не прав, вот и смирился. Мартин Бек задумчиво посмотрел на Морда. Похоже, старается изобразить, что он не так уж плох… – Вы долго были женаты? – спросил Мартин Бек. – Да. Сигбрит было всего восемнадцать, когда мы сошлись. Через два месяца я ушел в плавание. И после все время был в море, только на месяц-другой приезжал домой каждый год, и все было очень здорово. – Вы говорите об интимных отношениях? – Ну да. Я ей нравился. – А остальные десять месяцев? – Она говорила, что верна мне, и у меня не было никаких доказательств обратного. – А вы сами? – Сам-то я в каждом порту душу отводил. – А что вы говорили дома? – Кому, Сигбрит? Что говорил – мол, ни разу не изменял, только и ждал отпуска. И теперь ничего не сказал бы, если бы не такие дела. Теперь-то все равно.