— Завтра утром. — Очень хорошо! Какой дождь на улице! Вот ваш плащ, без него сейчас не обойтись. До свидания, до завтра. Доктор Селби открыл дверь, и в прихожую ворвался поток холодного сырого воздуха. Однако он долго стоял на крыльце, глядя на одинокую фигуру, которая медленно миновала освещенное желтыми газовыми фонарями пространство и скрылась в кромешном мраке. Когда баронет проходил в полосе света, его сопровождала собственная тень на стене дома, однако доктору казалось, что громадное злобное чудовище молча тащит беспомощного карлика по пустынной улице. Наутро доктор Селби действительно получил известие о своем пациенте, причем значительно раньше, чем рассчитывал. Заметка в газете «Дейли ньюс» заставила забыть о завтраке и с болью и горечью прочитать следующие строки: «Прискорбное происшествие. С улицы Кинг-Уильям-стрит пришло особенно печальное известие. Вчера вечером, около одиннадцати часов, молодой человек переходил через мостовую на противоположную сторону и попал под колеса тяжелого двуконного экипажа. Повреждения оказались шокирующе тяжелыми, и по пути в больницу несчастный скончался. Изучение бумажника и визитных карточек не оставило сомнений в личности погибшего. Им оказался не кто иной, как проживавший в Дин-Парк сэр Фрэнсис Нортон, только в прошлом году унаследовавший титул баронета. Несчастный случай тем более печален, что погибший недавно достиг совершеннолетия и собирался сочетаться браком с принадлежащей одной из старейших семей юга Британии молодой леди. Перед наделенным яркими талантами и значительным богатством молодым человеком открывался прямой путь к славе и успеху. Его многочисленные друзья с глубоким прискорбием узнают, что блестящая карьера оборвалась столь внезапным и трагическим образом». Неудачное начало — Доктор Хорэс Уилкинсон дома? — Это я. Входите, пожалуйста. Посетитель немало удивился тому обстоятельству, что хозяин дома сам открыл дверь. — Хотел бы с вами побеседовать. Доктор — бледный нервный молодой человек в подчеркнуто строгом, длинном черном сюртуке, с доходившим до аккуратных бакенбард высоким белым воротничком — потер руки и улыбнулся. В стоявшем на крыльце высоком полном посетителе он почувствовал пациента — первого в своей практике. Скудные средства уже подходили к концу, и, хотя сумма на аренду помещения за первый квартал благополучно дожидалась своего срока в запертом правом ящике письменного стола, все острее вставал вопрос оплаты расходов даже на очень скромное существование. Поэтому он поклонился, жестом пригласил посетителя войти и закрыл за ним дверь с небрежностью случайного прохожего, после чего проводил дородного незнакомца в скромно обставленную приемную и указал на кресло. Сам же сел за стол, соединил кончики пальцев и взглянул выжидающе. На что жалуется этот человек? Лицо очень красное. Кое-кто из старых профессоров уже поставил бы диагноз и, прежде чем пациент успел бы произнести пару слов, поразил бы подробным описанием симптомов. Доктор Уилкинсон мучительно ломал голову, пытаясь найти хотя бы небольшую подсказку, однако природа создала его трудягой — всего лишь прилежным трудягой, но без малейшей искры таланта. Он не мог думать ни о чем, кроме часовой цепочки на жилете посетителя, которая выглядела подозрительно медной: следовательно, хорошо, если удастся вытянуть хотя бы полкроны. Но в первые дни борьбы за выживание даже полкроны оказали бы существенную поддержку. Пока доктор Уилкинсон рассматривал пациента, тот методично обшаривал карман за карманом собственного сюртука. Жаркая погода, слишком тяжелая одежда и усилие по исследованию карманов добавили лицу новой краски: теперь из кирпичного оно стало свекольным, а на лбу выступил пот. Чрезвычайная краснота наконец-то помогла наблюдательному доктору догадаться, что причина неумеренного прилива крови заключалась в излишнем потреблении алкоголя. Однако для того, чтобы сообщить пациенту о столь быстром определении проблемы и о мгновенном проникновении в суть заболевания, требовалась некоторая деликатность. — Сегодня очень жарко, — заметил посетитель, вытирая лоб наконец-то найденным платком. — Да. Такая погода нередко искушает человека пить больше пива, чем следует, — ответил доктор Хорэс Уилкинсон, понимающе глядя поверх соединенных пальцев. — Честное слово, вам не стоит этого делать. — Я вот вообще к пиву не прикасаюсь. — И я тоже. Вот уже двадцать лет не употребляю никакого алкоголя. Заявление крайне смутило доктора. Он густо покраснел, став почти того же цвета, что и незнакомец. — Позвольте спросить: чем могу помочь? — С этими словами доктор Уилкинсон взял стетоскоп и легко постучал им по ногтю большого пальца. — Да, как раз собирался объяснить, зачем пришел. Слышал, что вы здесь обосновались, но никак не мог заглянуть раньше. — Посетитель нервно кашлянул. — Да? — ободряюще отозвался доктор. — Следовало зайти еще три недели назад, но вы же знаете, как откладываются подобные дела. — Стеснительно прикрыв рот большой красной рукой, человек снова кашлянул. — Не думаю, что нужно еще что-нибудь говорить, — прервал доктор, с профессиональной легкостью перехватывая инициативу. — Вполне достаточно вашего кашля. Судя по звуку, страдают бронхи. Не сомневаюсь, что в настоящее время недомогание легкое, но всегда существует опасность обострения. Так что, обратившись ко мне, вы поступили мудро. Небольшое, но продуманное лечение скоро поправит здоровье. Попрошу снять жилет, а рубашку можете оставить. Сделайте глубокий выдох и низким голосом произнесите «девяносто девять». Краснолицый человек рассмеялся. — Не беспокойтесь, доктор, все в порядке. Кашляю оттого, что жую табак, хотя знаю, что это очень дурная привычка. А сказать я должен «девять шиллингов и девять пенсов». Дело в том, что я служу в газовой компании, и приборы показывают именно такую задолженность за вами. Доктор Хорэс Уилкинсон без сил откинулся на спинку стула. — Значит, вы не пациент? — выдохнул он с удивлением. — Здоровье еще ни разу меня не подводило, сэр. — Очень хорошо. — Доктор постарался спрятать разочарование за наигранным оживлением. — Да, вижу, вы не привыкли беспокоить врачей. Даже не знаю, что бы мы делали, если бы все вокруг были такими же здоровыми. В ближайшее время зайду в офис вашей компании и уплачу требуемую небольшую сумму. — Было бы удобно, сэр, если бы сейчас, пока я здесь, чтобы не доставлять вам беспокойства… — О, разумеется! Бесконечные унизительные финансовые проблемы раздражали доктора больше, чем скудная жизнь впроголодь. Он тут же достал кошелек и высыпал содержимое на стол: две монеты по полкроны и несколько пенсов. В правом ящике стола лежали десять золотых соверенов. Но эта сумма предназначалась для арендной платы. Коснуться ее означало потерять практику. Нет, лучше голодать. — Надо же! — воскликнул доктор с улыбкой, словно чрезвычайно удивившись казусу. — Оказывается, мелочь закончилась. Боюсь, все-таки придется заглянуть в контору и заплатить там. — Как скажете, сэр. — Инспектор поднялся и наметанным взглядом оценил обстановку комнаты, начиная с ковра стоимостью в две гинеи и заканчивая муслиновыми шторами за восемь шиллингов, после чего удалился. Оставшись в одиночестве, доктор Уилкинсон занялся изменением интерьера: он привык делать это по несколько раз в день. Прежде всего, положил на край стола массивный медицинский словарь Куэйна, чтобы показать случайному пациенту, что руководствуется советами лучших специалистов. Затем достал из карманного футляра все мелкие инструменты — ножницы, пинцеты, скальпели, ланцеты — и в идеальном порядке разложил их возле стетоскопа. Непосредственно перед стетоскопом располагались бухгалтерская тетрадь, ежедневник и журнал учета посетителей. Ни в одной из необходимых канцелярских книг еще не появилось ни единой записи. Однако, чтобы обложки не выглядели слишком новыми и блестящими, доктор Уилкинсон потер их одну о другую и слегка испачкал чернилами. Было бы нехорошо, если бы посетитель увидел, что до него сюда еще никто не заходил, поэтому на первых страницах доктор записал некие вымышленные визиты, нанесенные вымышленными пациентами в течение трех последних недель. Закончив эти важные дела, он опустил голову на руки и погрузился в мучительное ожидание. Ожидание клиентов тяжело дается любому молодому профессионалу, тем более тому, кто знает, что денег осталось даже не на недели, а на считаные дни. Даже при самой строгой экономии деньги стремительно растекаются на бесчисленные мелкие траты, которых человек не замечает до тех пор, пока не начинает жить исключительно на собственные средства. Сидя за письменным столом и созерцая маленькую кучку серебряных и медных монет, доктор Уилкинсон ясно понимал, что шансы успешной карьеры в Саттоне стремительно тают. И все же в этом процветающем, преуспевающем городе крутилось так много денег, что было бы странно, если бы человек с образованным умом и обученными руками не смог заработать на пропитание и крышу над головой. Глядя в окно, доктор Уилкинсон видел, как по тротуару течет бесконечный людской поток. Воздух оживленной улицы с утра до вечера наполнялся гулом деловой жизни, шумом колес и глухим стуком бесчисленных ног. Под окном тысячами и тысячами проходили мужчины, женщины, дети, но все они спешили по своим делам, лишь мимоходом бросая взгляд на маленькую латунную табличку возле двери и вовсе не думая об ожидавшем в приемной человеке. Но при этом многим из них определенно требовалась медицинская помощь. Страдающие несварением мужчины, анемичные женщины, люди с пятнистыми и желтушными лицами проходили мимо, хотя нуждались в докторе, а доктор нуждался в пациентах. И все же между ними высокой стеной стоял безжалостный профессиональный этикет. Что мог поделать молодой доктор Уилкинсон? Неужели встать возле двери, схватить за рукав случайного прохожего и прошептать на ухо: «Простите, сэр, но вы страдаете красной угревой сыпью, что начисто лишает вас привлекательности. Позвольте мне выписать вам рецепт на лекарство с мышьяком. Оно обойдется вам не дороже обычного приема пищи, но эффективно поможет избавиться от неприятности»? Подобное обращение станет грубым унижением возвышенной и гордой профессии врача, а среди медиков нет более ярых поборников жестких правил, чем те, к кому профессия особенно строга и неприветлива. Доктор Хорэс Уилкинсон все еще мрачно смотрел в окно, когда внезапно раздался громкий, требовательный звон колокольчика. Подобный звук нередко долетал до слуха, и всякий раз в душе доктора расцветала надежда, чтобы в следующее мгновенье смениться тяжким разочарованием при виде очередного попрошайки или нахального уличного торговца. Однако молодая душа сохраняла гибкость, а потому, несмотря на печальный опыт, снова и снова отзывалась на возбуждающий призыв. Вот и сейчас доктор Уилкинсон вскочил, бросил взгляд на стол, передвинул медицинские книги на более заметное место и поспешил к выходу. Однако, войдя в прихожую, застонал, ибо сквозь стекло в верхней части двери увидел остановившуюся возле крыльца нагруженную плетеными столами и стульями цыганскую повозку, из которой выбрались двое: мужчина и женщина с ребенком на руках. По горькому опыту доктор уже знал, что с этими людьми нельзя даже разговаривать. — У меня ничего для вас нет, — отрезал он сквозь дюймовую щель. — Немедленно уходите! Закрыл дверь, однако колокольчик зазвенел снова. — Уходите! Уходите! — нетерпеливо повторил доктор и вернулся в приемную. Однако не успел сесть, как его потревожили в третий раз. В порыве гнева доктор Уилкинсон бросился в прихожую и рывком распахнул дверь. — Какого?.. — Пожалуйста, сэр, нам нужна медицинская помощь. И вот уже в следующее мгновенье, приклеив на лицо заученную профессиональную улыбку, он снова потирал руки и смотрел на пациентов, которых только что пытался прогнать прочь — долгожданных первых пациентов. Впрочем, выглядели они не слишком многообещающими. Мужчина — высокий цыган с длинными редкими волосами — вернулся к голове лошади, где стояла маленькая женщина с суровым лицом и большим черным синяком вокруг глаза. Голова была покрыта желтым шелковым платком, а к груди женщина прижимала укутанного в красную шаль младенца. — Прошу, мадам, входите, — пригласил доктор в самой любезной и сочувственной манере. Во всяком случае, ошибиться с диагнозом было невозможно. — Присядьте на эту кушетку, а я сделаю все, чтобы вы почувствовали себя лучше. — Он налил в блюдце воды из графина, сделал компресс из корпии, наложил его на поврежденный глаз и secundum artem[4] закрепил колосовидной повязкой. — Большое спасибо, сэр, — поблагодарила женщина, когда работа была закончена. — Сразу стало теплее и легче, да благословит вас Господь. Но обратилась я к вам вовсе не из-за глаза. — Не из-за глаза? — доктор Уилкинсон начал сомневаться в пользе поспешных диагнозов. Слов нет, приятно удивить пациента, но пока что пациенты удивляли его. — У моего малыша корь. Мать развернула шаль и показала смуглого, черноглазого цыганского младенца с покрытым ярко-красной сыпью личиком. Ребенок тяжело, хрипло дышал и смотрел на доктора сонными глазами с тяжелыми распухшими веками. — Хм! Да. Несомненно, корь. Причем острый случай. — Просто хотела показать, доктор, чтобы вы смогли это засвидетельствовать. — Смог что? — Засвидетельствовать на случай, если что-то случится. — А, понятно. Подтвердить. — И теперь, когда вы подтвердили, пойду, потому что Рубин, мой муж, очень спешит. — Разве вам не нужно лекарство? — О, теперь, когда вы посмотрели на сына, уже все в порядке. Если что-нибудь случится, дам вам знать. — Но ребенку необходимо лекарство. Болезнь очень опасна. Доктор Уилкинсон прошел в маленькую комнату, которую приспособил под аптеку, и составил две унции микстуры от жара. В городах вроде Саттона немного пациентов могут позволить себе платить как врачу, так и аптекарю, поэтому если доктор не готов совмещать обе профессии, одной из них он вряд ли заработает на жизнь. — Вот ваше лекарство, мадам. Указания по приему найдете на этикетке. Держите малыша в тепле и обеспечьте легкое питание. — Большое спасибо, сэр. — Цыганка снова прижала ребенка к груди и решительно направилась к двери. — Простите, мадам, — нервно окликнул ее доктор. — Вы считаете мою помощь пустяковой и недостойной вознаграждения? Наверное, будет лучше, если вы сразу расплатитесь. Цыганка укоризненно взглянула единственным открытым глазом и спросила: — Собираетесь взять с меня деньги? Сколько же? — Скажем, полкроны. — Доктор назвал сумму полушутливым тоном, как будто считал ее слишком малой для серьезного упоминания, однако, едва услышав, цыганка подняла крик. — Полкроны? Но за что?