— В таком случае, моя дорогая, если не можете позволить себе заплатить, следовало обратиться к какому-нибудь дешевому лекарю. Неловко изогнувшись, чтобы не уронить ребенка, женщина пошарила в кармане и наконец вытащила пригоршню медяков. — Вот, здесь семь пенсов. А в придачу возьмите плетеную скамеечку для ног. — Но мой гонорар составляет полкроны. — Профессиональная гордость доктора Уилкинсона противилась мелочной торговле, но что оставалось делать? — Где же мне взять полкроны? Таким благородным людям, как вы, хорошо сидеть в красивых домах, есть и пить что пожелаете, и брать полкроны за то, что сказали: «Здравствуйте, как поживаете?» А нам полкроны достаются непросто. Зарабатываем свой хлеб тяжким трудом. Кроме этих семи пенсов, у меня ничего нет. Вот вы велели кормить малыша легкой пищей. Ничего другого он и не ест, потому что я даже не знаю, что ему нужно. Пока цыганка возмущалась, взгляд доктора Уилкинсона упал на отделявшую его от абсолютного голода крошечную кучку монет на столе, и он мысленно усмехнулся горькой иронии обстоятельств. Бедная женщина решила, что врач купается в роскоши. Он взял медяки, оставив себе только два пенса, и протянул цыганке. — Вот, возьмите эту мелочь, а о гонораре забудем. Деньги вам пригодятся. До свидания! — Он с поклоном выпроводил пациентку и запер за ней дверь. В конце концов, это только начало карьеры. Бродяги обладают немалой силой оповещения. Все успешные практики строятся на подобном фундаменте. Прихлебатели порекомендуют в кухне, кухарка передаст в гостиную, так молва и распространится. Теперь он хотя бы может сказать, что у него была пациентка. Доктор прошел в аптеку и, все еще усмехаясь при воспоминании о недавнем разговоре, поставил на спиртовку чайник, чтобы вскипятить воду для чая. Если все пациенты окажутся столь же платежеспособными, нетрудно подсчитать, сколько их потребуется для полного разорения. Даже если не думать об оставленной на ковре грязи и потерянном времени, два пенса ушло на повязку и четыре с лишним пенса — на лекарство, не говоря уже о пузырьке, пробке, этикетке и бумаге. А потом он дал цыганке пять пенсов, так что первая пациентка обошлась ему не меньше чем в шестую часть наличности. Если придут еще пятеро, то деньги окончательно иссякнут. Усевшись на чемодан и сотрясаясь от смеха, доктор насыпал в коричневый глиняный заварочный чайник полторы ложки чая стоимостью в один шиллинг восемь пенсов. Но вдруг перестал смеяться и, склонив голову в сторону входной двери, прислушался. С улицы донесся резкий скрип колес о край тротуара и звук шагов, а потом громко зазвенел колокольчик. С ложкой в руке доктор Уилкинсон подошел окну и с изумлением увидел стоящий напротив двери запряженный парой экипаж, а на крыльце — лакея в напудренном парике и ливрее. Доктор застыл в недоумении, а ложка со звоном упала на пол. Наконец, собравшись с духом, он вышел в прихожую и распахнул дверь. — Молодой человек, — требовательно заговорил лакей, — передайте своему хозяину, доктору Уилкинсону, что ему необходимо срочно отправиться к леди Миллбэнк, в Тауэрс. Немедленно. Мы бы взяли его с собой, но должны еще заехать к доктору Мейсону и узнать, дома ли он. Не медлите, передайте сообщение. Кивнув, лакей тут же вернулся в экипаж, а возница стегнул лошадей и стремительно унесся прочь. Неожиданный поворот. Стоя у двери, доктор Уилкинсон попытался осмыслить событие. Леди Миллбэнк из Тауэрс! Несомненно, дама знатная и богатая, а случай серьезный, иначе к чему вся эта спешка и погоня за двумя докторами? Да и вообще, с какой стати его вызывают? Никому не известного, нового врача без малейшего влияния. Должно быть, произошла ошибка. Да, скорее всего, так и есть. Или кто-нибудь решил жестоко подшутить? В любом случае вызов слишком серьезный, чтобы им пренебречь. Необходимо немедленно отправиться и как можно корректнее все уладить. Однако один источник информации все-таки существовал. На углу улицы один из старейших жителей Саттона держал крошечную лавочку, где продавал газеты и распространял сплетни. Возможно, именно там можно было что-то узнать. Доктор Уилкинсон надел видавший виды цилиндр, рассовал по карманам инструменты и повязки и, не дожидаясь чая, запер дверь, чтобы отправиться навстречу приключению. Газетчик на углу представлял собой живой справочник по всем местным жителям и всему происходящему в Саттоне, так что вскоре доктор получил всю необходимую информацию. Оказалось, что сэр Джон Миллбэнк хорошо известен в городе. Богатый торговец экспортировал письменные принадлежности, трижды избирался мэром и, по слухам, обладал капиталом в два миллиона фунтов. Поместье Тауэрс представляло собой семейное гнездо недалеко от города. Жена сэра Джона болела уже несколько лет, и состояние ее все ухудшалось. Пока ситуация выглядела вполне естественной: каким-то чудесным образом эти люди действительно послали за врачом. Но внезапно возникло новое сомнение, поэтому он вернулся в магазин и обратился к продавцу газет с вопросом: — Я ваш сосед, доктор Уилкинсон. Нет ли в городе еще одного медика с таким именем? Торговец не сомневался, что второго нет. Значит, на его пути действительно неожиданно возникла большая удача, которую никак нельзя упустить. Доктор остановил наемный экипаж и приказал вознице как можно быстрее гнать в Тауэрс. По пути голова то кружилась от надежды и восторга, то болела от страха, что вызов окажется за рамками его компетентности или что в критический момент обнаружится нехватка необходимых инструментов или препаратов. На ум приходили все странные и эксцентричные случаи, о которых только приходилось слышать или читать, так что еще задолго до приезда в Тауэрс доктор Уилкинсон пришел к твердому убеждению, что его ожидает по меньшей мере трепанация черепа. Очень большой и красивый особняк стоял в окружении старинных деревьев в конце — а точнее, в начале — длинной извилистой аллеи. Подъехав, доктор легко выпрыгнул из экипажа, отдал вознице половину своего состояния и последовал за представительным лакеем. Узнав имя посетителя, тот немедленно проводил его по роскошному холлу с дубовыми панелями, витражными окнами, головами оленей и старинными доспехами на стенах и пригласил в большую гостиную. В кресле возле камина сидел человек с крайне раздраженным, язвительным выражением лица, а в дальнем конце комнаты, в нише окна, стояли две молодые леди в белых платьях. — Здравствуйте, здравствуйте! — прокричал раздраженный господин. — Вы кто, а? Доктор Уилкинсон? А? — Да, сэр. Я доктор Уилкинсон. — Честное слово, выглядите очень молодым. Значительно моложе, чем я предполагал. Ну что же, Мейсон стар, однако, кажется, ничего не знает об этой болезни. Поэтому я и решил, что следует подступиться с другого конца. Вы ведь и есть тот самый Уилкинсон, который что-то написал о легких, правда? Вот это да! Две статейки, которые доктор отправил в журнал «Ланцет» — скромные маленькие заметки, напечатанные на последней полосе, среди споров о медицинской этике и рассуждений о том, сколько стоит содержание лошади в сельской местности, касались именно вопросов пульмонологии. Значит, старался не напрасно. Кто-то их прочитал, заметил и даже запомнил имя автора. Кто бы мог подумать, что время было потрачено не зря и добродетель будет вознаграждена! — Да, я действительно писал по этому вопросу. — Ха! Но где же Мейсон? — Не имею удовольствия быть с ним знакомым. — Не знакомы с Мейсоном? Это тоже странно. А вот он вас знает и высоко ценит ваше мнение. Вы ведь в нашем городе недавно? — Да, провел здесь совсем немного времени. — Мейсон сказал то же самое. Адреса мне не дал: обещал заехать за вами сам и привезти сюда. Однако, когда жене стало хуже, я навел справки и послал непосредственно за вами. За Мейсоном тоже послал, но его не было дома. Не будем дожидаться — скорее поднимитесь наверх и постарайтесь сделать все, что сможете. — Видите ли, я попал в весьма деликатную ситуацию, — с сомнением ответил доктор Уилкинсон. — Насколько я понимаю, меня пригласили, чтобы провести консилиум с доктором Мейсоном, так что вряд ли будет корректно осматривать пациентку в его отсутствие. Полагаю, необходимо подождать. — Еще чего придумали! Неужели вы полагаете, что я позволю жене мучиться, пока врач болтается без дела в гостиной? Нет, сэр, я человек простой, а потому говорю, что перед вами два пути: или наверх, или прочь из дома. Конечно, стиль высказывания ранил присущее молодому доктору чувство собственного достоинства, однако, когда у человека тяжело больна жена, кое на что не стоит обращать внимания. Поэтому он ограничился сухим поклоном: — Если вы настаиваете, я немедленно отправлюсь наверх. — Да, настаиваю. И еще одно: я не допущу никаких простукиваний и прощупываний груди или других подобных фокусов. У нее бронхит и астма, вот и все. Если сможете вылечить — замечательно. Но всякое похлопывание и прослушивание лишь ослабляет ее и не приносит никакой пользы. Личное неуважение доктор Уилкинсон еще как-то мог стерпеть. Но профессия оставалась для него священной, и непочтительное к ней отношение больно задевало за живое. — Благодарю, — ответил он, беря шляпу. — Имею честь пожелать вам наилучшего дня. Пожалуй, не возьму на себя ответственности за данный случай. — Да что ж такое! Теперь-то в чем дело? — В том, что я не привык делать выводы без осмотра пациента. И удивлен тем, что вы диктуете врачу подобный образ действий. Всего хорошего, сэр. Однако торговец Джон Миллбэнк был человеком сугубо коммерческим и придерживался коммерческого принципа: чем сложнее дело, тем оно дороже. Поэтому мнение доктора он привык воспринимать исключительно как вопрос гиней. И вдруг появился молодой человек, совершенно равнодушный как к его богатству, так и к титулу. Уважение сразу неизмеримо возросло. — Ну-ну! — примирительно проговорил сэр Джон. — Мейсон вовсе не так чувствителен. Хорошо, будь по-вашему! Делайте все, что считаете нужным! Больше не скажу ни слова. Сейчас побегу наверх и предупрежу леди Миллбэнк, что вы пришли. Едва за хозяином дома закрылась дверь, как обе только что скромно молчавшие молодые леди вышли из дальнего угла и принялись демонстрировать изумленному доктору бурное восхищение. — Ах, замечательно, замечательно! — воскликнула та, что повыше, и захлопала в ладоши. — Не позволяйте отцу себя третировать, доктор! — добавила другая. — Было так приятно слышать, как вы поставили его на место. Он так плохо обращается с бедным доктором Мейсоном! Доктор Мейсон до сих пор не осмотрел маму. Всегда и во всем верит отцу на слово. Тише, Мод, он идет. — Сестры снова скрылись в углу — такие же скромные и молчаливые, как прежде. Доктор Уилкинсон последовал за сэром Джоном по широкой, устеленной толстым мягким ковром лестнице и вошел в затемненную комнату пациентки, а спустя четверть часа, обстоятельно и досконально изучив все симптомы заболевания, вслед за супругом спустился в гостиную. Возле камина стояли два джентльмена: один — абсолютно типичный, гладко выбритый врач общей практики, а второй — необыкновенного вида человек средних лет с голубыми глазами и длинной рыжей бородой. — Приветствую, Мейсон! Наконец-то вы явились! — воскликнул хозяин. — Да, сэр Джон, не только явился, но, как и обещал, привез с собой доктора Уилкинсона. — Доктора Уилкинсона! Но вот же он! Доктор Мейсон взглянул с нескрываемым удивлением и воскликнул: — Никогда не видел этого джентльмена! — И все же я — доктор Уилкинсон. Доктор Хорэс Уилкинсон, практикующий по адресу Кэнэл-Вью, дом 114. — Боже мой, сэр Джон! — всплеснул руками доктор Мейсон. — Неужели вы решили, что в вопросе такой важности я приглашу молодого местного врача! Перед вами доктор Адам Уилкинсон, профессор пульмонологии из лондонского Риджент-колледжа, сотрудник госпиталя Святого Суизина и автор дюжины научных работ по данной теме. Он приехал в Саттон в гости, а я решил воспользоваться присутствием авторитетного специалиста и получить квалифицированную консультацию относительно состояния леди Миллбэнк. — Благодарю вас, — сухо отозвался сэр Джон. — Боюсь, однако, что супруга очень устала, поскольку только что ее весьма тщательно осмотрел вот этот молодой джентльмен. Думаю, на сегодня достаточно. Однако, поскольку вы взяли на себя труд приехать, буду рад узнать сумму причитающегося гонорара. Доктор Мейсон и его ученый друг ушли, первый — чрезвычайно разгневанным, а второй — смеясь над курьезным происшествием. После их ухода сэр Джон внимательно выслушал заключение молодого доктора. — Вот что я вам скажу, — проговорил он, как только доктор Уилкинсон исчерпывающе высказал собственное мнение. — Понимаете ли, я привык полагаться на свою безошибочную интуицию. Если человек мне нравится, крепко держусь за него. Иными словами, я хороший друг и плохой враг. Так вот, я верю вам и не верю Мейсону. Отныне и впредь вы — мой постоянный доктор и доктор всей моей семьи. Приезжайте к супруге каждый день и лечите ее. Ваше расписание допускает такой режим посещений? — Чрезвычайно благодарен за ваши добрые намерения, сэр, однако боюсь, что никак не могу принять предложение. — Вот как! И что же это значит? — Не могу занять место доктора Мейсона в разгар столь серьезного заболевания. Подобный поступок стал бы крайне непрофессиональным. — Ну вот, опять! — вскричал сэр Джон в отчаянье. — Еще ни разу не встречал столь строптивого врача! Вам предлагают прекрасный контракт, а вы отказываетесь! Что же, поступайте как считаете нужным! Разъяренный и обиженный миллионер пулей выскочил из гостиной, а доктор Уилкинсон вернулся домой, к своей спиртовке и чаю за один шиллинг восемь пенсов. В кармане одиноко перекатывалась первая заработанная гинея, а душу согревало воспоминание о поступке, исполненном в лучших традициях медицинской профессии. И все же неудачное начало карьеры оказалось самым настоящим началом, поскольку до доктора Мейсона дошли слухи, что молодой коллега получил возможность перехватить его лучшую пациентку, но отказался это сделать. К чести профессии следует заметить, что подобный отказ — скорее правило, чем исключение, и все-таки в данном случае, когда доктор столь молод, а пациентка столь богата, искушение было более острым, чем обычно. Доктор Мейсон отправил коллеге благодарственное послание, а затем нанес визит признательности. Скоро между ними завязалась дружба, и теперь совместная фирма Мейсона и Уилкинсона ведет самую крупную семейную практику в Саттоне. Проклятие Евы Роберта Джонсона можно назвать самым что ни на есть обычным человеком, ничем не отличавшимся от миллиона других людей. Достаточно сказать, что выглядел он бледным, обладал заурядной внешностью, нейтральными взглядами, был тридцати лет от роду и женат. На жизнь зарабатывал торговлей предметами мужского туалета на Нью-Норд-роуд, и конкуренция в бизнесе выдавила из него последние остатки характера. В стремлении угодить покупателям он до такой степени научился льстить и раболепствовать, что, изо дня в день работая в подобном унизительном режиме, превратился из человека в бездушную машину. Ни один из великих вопросов мироздания его не волновал. В конце нашего уютного века никакая мощная примитивная страсть человечества не смогла бы прорваться в его тесный замкнутый мирок. И все же рождение, вожделение, болезнь и смерть остаются вечными и неизменными, и когда один из этих суровых фактов внезапно рушит жизнь человека, маска цивилизованности мгновенно слетает, являя миру странное, сильное и правдивое лицо. Жена Джонсона была тихой маленькой женщиной с каштановыми волосами и скромными манерами, а привязанность к ней оставалась единственной положительной чертой его характера. Каждый понедельник, с утра, они вместе оформляли витрину магазина. Внизу раскладывали безупречно чистые рубашки в зеленых картонных коробках, выше рядами развешивали на медных перекладинах галстуки, по сторонам, на белых бумажных подставках, размещали блестящие дешевые запонки, а на втором плане демонстрировали вереницы матерчатых кепок и расставляли круглые футляры, где хранились защищенные от солнечных лучей более дорогие шляпы. Жена исправно вела бухгалтерию и рассылала клиентам счета. Никто, кроме нее, не знал о посещавших маленькую жизнь мужа радостях и печалях. Никто, кроме нее, не разделял его восторга, когда отправлявшийся в Индию джентльмен покупал десять дюжин рубашек и бесчисленное количество воротничков. Никто не испытывал столь же глубокого разочарования, когда, вручив товар покупателю и отправив счет в названный им отель, супруги получали ответ, что гость с таким именем не значится. В течение пяти лет они усердно работали, строили свой скромный бизнес и с каждым днем все теснее сближались, поскольку брак оказался бездетным. И вот теперь все признаки указывали на скорое изменение положения. Жена уже не могла спускаться вниз, и из Камбервелла приехала ее матушка, миссис Пейтон, с намереньем присмотреть за дочерью и встретить рождение внука. Чем ближе подходило критическое время, тем чаще Роберта Джонсона одолевала тревога. Но, в конце концов, рождение — процесс естественный. Жены других мужчин проходили через него целыми и невредимыми, что может угрожать его жене? Сам Джонсон вырос в семье, где было четырнадцать детей, а матушка и по сей день отличалась отменным здоровьем. Вряд ли что-то могло пойти не так. И все же, несмотря на попытки самоуспокоения, он не переставал тревожиться о состоянии супруги ни на минуту. Еще за пять месяцев до назначенного срока был ангажирован лучший в округе специалист — доктор Майлс с Бридпорт-плейс, а среди крупных партий мужских товаров потихоньку стали появляться маленькие пакеты с абсурдно крошечными, украшенными оборочками и ленточками белыми костюмчиками. И вот однажды вечером, прикрепляя на шарфы ценники, Роберт Джонсон услышал наверху шум, а вскоре в магазин спустилась встревоженная миссис Пейтон и заявила, что Люси чувствует себя плохо, так что необходимо срочно отправиться за доктором. Роберт Джонсон не привык торопиться: спешка не составляла характерную черту его натуры. Напротив, он отличался методичностью и любил все делать в строгом порядке. Расстояние от угла Нью-Норд-роуд, где располагался магазин, до дома доктора Майлса на Бридпорт-плейс составляло около четверти мили. Извозчика видно не было, поэтому Роберт оставил за прилавком мальчика-приказчика и отправился туда пешком. На Бридпорт-плейс ему сказали, что доктор только уехал на Харман-стрит к пациенту, которого разбил апоплексический удар. Все больше тревожась и утратив обычную сдержанность, Джонсон бросился на Харман-стрит, где выяснилось, что доктор уже отбыл на случай кори, но, к счастью, оставил адрес: Данстэн-роуд, дом 69, на противоположной стороне Риджентс-канала. При мысли об оставленной дома жене чопорность окончательно покинула Роберта, и он со всех ног бросился бежать вниз по Кинсленд-роуд, а по пути прыгнул в подвернувшийся кеб и помчался на Дунстан-роуд. Там он услышал, что доктор Майлс только что уехал, и в отчаянье присел на крыльцо.