— Да какие бабки, ты чего, Карина Михайловна? — клыкасто улыбается он, — мне бабки не нужны… Никакие бабки не покроют, не вернут мне мои шесть лет… — Тогда чего тебе надо, Горелов? — Все эти пять лет, Карина Михайловна, я думал о том, что выйду, найду тебя… — тут он делает паузу и наклоняется еще ниже, к уху практически, и каких трудов мне стоит не отшатнуться все же в этот момент, одному богу известно, — и выебу так, чтоб визжала… Сердце замирает где-то в горле, ощущаю, как пот течет по спине, а сжатые пальцы холодеют. Что? Что он несет??? А Горелов, между тем, продолжает шептать хриплым, жутким голосом невероятные пошлости, гадости: — Поставлю раком и буду драть, как шлюху, как тварь последнюю… И так много, много раз… Пока пощады не запросишь… Я больше не могу терпеть и прерываю этот поток грязи. Удар получается хлесткий, такой, что рука на мгновение отнимается, а ладонь горит. Горелов моргает в изумлении, словно не ожидал ничего подобного! Неужели думал, что слушать буду? Пользуясь его кратким замешательством, бью еще раз, с огромным наслаждением и полной отдачей припечатывая вторую ладонь! И как-то даже на душе легче становится! Терапия, определенно! Надо еще раз повторить! Но третьего раза не получается, потому что Горелов приходит в себя и перехватывает за запястье. Не успеваю затормозить, потому что в удар всю душу, все тело вкладываю, и по инерции падаю на него! А Горелов перехватывает за талию одной лапой, а второй как-то очень ловко цепляет сразу оба моих запястья, прижимает за спиной. И я оказываюсь в его руках полностью, словно в коконе замотанная, задыхаюсь от ярости, адреналина, бушующего в крови, дикости какой-то, какой от себя вообще не ожидала! Дергаюсь, прекрасно понимая, что не смогу оказать достойного сопротивления, слишком сильный, сука, рычу: — Пусти, тварь! Это нападение! — Определенно, нападение… — кивает он серьезно, а затем впивается в мои губы жестким, кусающим поцелуем! Глава 4 Это полный и окончательный пиздец, если Горелый что-то понимает в этой жизни. Его слова, его действия, вообще все, что происходит конкретно в эту минуту. Проклятая девка, забравшая у него шесть лет жизни, на мгновение замирает, явно не ожидая такого треша, а затем проявляет свою адскую суть, принимаясь рычать, кусаться и бить его по плечам кулаками, нехилыми такими, жесткими, и, одновременно, ногами, норовя засадить коленями по яйцам. И хорошо, что мелкая такая, никуда не попадает, хотя очень старается. А Горелый неожиданно получает не просто привет снизу, а, буквально, приветственный удар по морде! Нет, не стоило, все же, на нее столько дрочить в камере! Плохо сказалось на башке, не туда повело! Горелый хотел только воспитательное мероприятие, длительное, насыщенное, разнообразное… И последовательное. Он планировал сначала напугать стерву до нервной икоты, сделать так, чтоб тени своей шарахалась, чтоб жизнь ей настолько же не в кайф стала, как и ему все эти шесть лет! Поиметь ее Горелый хотел, конечно, но не в основной программе, так сказать. Это реально было в планах в последнюю очередь, потому что тут без принуждения не обошлось бы, вряд ли девка прониклась бы к нему чем-то добрым и ноги раздвинула, слишком уж ядовитая тварь. Хотя, если раздвигала перед своим начальством, а она явно раздвигала, их переглядки в зале суда только слепой и тупой мог не заметить, так мысленно ему подмахивала, что все остальные словно в их игрульках постельных оказывались, причем, даже не зрителями… Значит, она — та еще продажная сука, умеющая подстраиваться под любого мужика. Может, и под Горелого легла бы, если б больше предложил… И ляжет. Сама. Принуждать бабу, даже такую суку, которую только и нужно ставить на колени и ебать в рот, пока не кончит, все же, западло. И радости никакой. Потому в камерных фантазиях Горелого не было крови и боли. Он не любитель такого, зачем себя переламывать? А вот испуганные глаза проклятой сучки, когда доберется, наконец, поставит на колени и будет жестко, до криков, до диких стонов, драть, пока член не сотрет, пока испуг не переплавиться в похоть, чтоб сама тянулась, сама подмахивала, сама потом бегала за ним, выпрашивала… Вот эти глаза и эти фантазии в башке крутились постоянно. Можно сказать, были спасением все эти шесть лет, так бездарно проебанные. А Горелый уже не в том возрасте, что запросто дарить какой-то хитровыделанной твари время своей жизни и не хотеть получить за это достойную компенсацию! Ну вот скажите, разве не прав? Прав! Именно с такими мыслями, с такими намерениями и ехал он в этот богом забытый угол, которого даже на гугл-картах нет! Три раза не в ту сторону сворачивал и лишнюю сотку мотал, пока не соображал, в чем дело и не возвращался, от души матеря русские просторы. Только на нерве и бешеной целеустремленности и выехал. Оказалось, что другим концом эта забытая деревня примыкала к трассе, по которой гоняли на бешеных парах фуры, но кто бы это указал в навигаторе? Горелый чисто случайно узнал, уже после, когда приземлился на неосвоенной территории. Тормознул у самого большого здания в центре села, и, как выяснилось, не прогадал. Именно там была школа, она же — что-то вроде правления, какие раньше в колхозах были. Колхоз давно отдал концы, а правление осталось. Горелый познакомился с мрачным с перепоя мужиком, представившимся председателем, убедился, что советское прошлое тут помнят и любят. А еще любят бабки. За совершенно смешные копейки ему подтвердили, что прокурорша тут, в селе, только теперь училкой работает в местной школе. А еще сказали, где живет. Правда, очень интересовались, кто он ей и чего хочет, Горелый отговорился знакомством. Мужик, явно что-то в уме прикинув, солидно кивнул и, прихватив бабки, шустро свалил с рабочего места, повесив на правление замок. Горелый только сплюнул на нравы тружеников села, прыгнул в тачку и поехал по нужному адресу. Встал прямо напротив, не скрываясь, и принялся наблюдать. Сцена с орущей бабой и мелкой, но боевой, явно в мать, засранкой, насмешила. А затем появилась прокурорша, и резко стало не смешно… Горелый присматривался к объекту своей ненависти и мести и давил в себе удивление. Почему-то он запомнил ее старше. И фигуристее, что ли… И… Другой. Вообще другой. Там, в зале суда, была такая роскошная телка, в строгом костюме и каблуках, Горелый помнил, как интенсивно ее облизывали взглядами все без исключения мужики, явно у многих все по стойке смирно стояло, когда она, победоносно улыбаясь, вставала, чтоб зачитать вопрос или уточнение, или еще какую-нибудь еботень, призванную похоронить его, Горелова, надежды на свободу в ближайшие годы. Тогда он ее ненавидел. И она была достойна его ненависти. Сучка. Холодная, ядовитая стерва. Словно из порно-фильма про доминирующих самок вышла. Ее было легко ненавидеть. И так же легко представлять себе самые развратные, самые дикие картинки секса с ее участием. А то недоразумение, в задрипанной футболке и таких же шортах, всклокоченное, худое, остроносое, какое-то бледное, блеклое даже, словно моль выстиранная, хотелось прибить, чтоб не мучилась, а не трахать. Да ее, блять, страшно за руку взять! Сломается, к херам! Горелый даже оглянулся по сторонам, думая, что похмельный председатель ошибся и послал его не туда. Но тут моль одним коротким словом намертво заткнула орущую на все село бабу, сверкнула знакомо глазами из-под спутанной блеклой челки… И все встало на свои места. Она это, она, сучка! Мимикрировала, тварь! А нутро адское не спрячешь. Горелый с мрачным удовлетворением отследил, как скандальную бабу унесло буквально в полсекунды на почтительное расстояние, и подумал, что явно у селянки есть чуйка. От таких ебанутых надо подальше держаться, а то не заметишь, как перо в бок словишь. Или, как в этой ситуации, палкой по башке. Моль, между тем, осмотрев свою боевую девку, которая приплясывала с палкой на лавке, лишний раз подтверждая, что яблоко от яблони и от осинки не апельсинки, развернулась и прищурилась удивленно на его тачку. И-и-и… Горелый понял, что наступил его выход!