– Я знаю. – А чем он занят теперь? – спросила я у лорда Джона, оторвав взгляд от короткой записки с отказом, которую он мне привез. – Я думала, что Мо наконец запросил условия капитуляции. – Да. Крепость взята. – Но король Генрих все равно не желает меня видеть. Это ясно, и вы не можете этого отрицать, – продолжала я; заметив, что лорду Джону не удалось найти вразумительный и деликатный ответ, я постаралась не замечать выражения жалости на его лице. – Знаю, что его чувства ко мне… довольно прохладны. – Как же больно было признавать это публично! – Но я не могу согласиться с его доводами. Более того – я их не приемлю. В военных действиях между враждующими сторонами наступило временное затишье. Если мой муж не может ко мне приехать, тогда я должна поехать к нему. Кроме того, мне казалось, что Генриху самое время наконец-то увидеть сына. А моему ребенку самое время отправиться в страну, которой он однажды будет править. И познакомиться с бабушкой и дедушкой Валуа. Как легко мне было принять это решение – просто сообщить лорду Джону о своем желании, отказавшись выслушивать его возражения. Как только у меня появился план действий, ко мне вернулись силы и прежняя энергия; я решительно направилась в комнату Юного Генриха, достала его из колыбели и поднесла к окну, чтобы он посмотрел в ту сторону, где сейчас, вероятно, находился его отец. Я знала, что мальчик заметно подрос. Держа его на руках, я чувствовала, что он стал намного тяжелее. – Ну что, поедем во Францию? Хочешь взглянуть на своего отца? Малыш улыбался мне, показывая беззубые десны. – Тогда решено – мы едем. Но я знала, что, прежде чем вновь увидеться с Генрихом, я должна разобраться с некоторыми вопросами, все еще остававшимися без ответа. После долгих месяцев бездействия меня переполняло желание выяснить, что же от меня скрывали, – а кроме этого, возможно, и установить новые связи. В сопровождении внушительного эскорта, в который входили Глостер и епископ Генрих, я предприняла попытку выяснить все, что можно, о находившейся в заточении мачехе Генриха и о тревожном пророчестве. Однако это оказалось совсем не то, что я ожидала увидеть. Замок Лидс, где содержалась мадам Джоанна, – прекрасный маленький перл на острове посреди сапфирового озера, в водах которого отражалась пронзительная небесная синева, – совершенно не походил на мрачную темницу. Щадящее заточение, но все-таки именно заточение, поскольку, как сообщил мне епископ Генрих, мачеха моего мужа постоянно находилась под надзором сэра Джона Пелхэма и была не свободна в передвижениях. Я была заинтригована и встревожена одновременно, размышляя о том, какие тайны мадам Джоанны – да и Генриха, кстати, тоже – откроются мне благодаря этому визиту. Нас проводили в комнату, где Джоанна Наваррская, вдовствующая королева Англии и вторая жена отца Генриха, нас и приняла. Она не встала со своего кресла, когда Глостер и епископ Генрих с очевидным почтением расцеловали ее в обе щеки. Причину, по которой мадам Джоанна осталась сидеть, я поняла, когда она подняла руку и нежным жестом коснулась рукава Глостера. Она выглядела очень элегантно – белоснежные седые волосы были уложены в аккуратную прическу, складки упелянда богато украшены искусно вышитыми вставками, на шее и запястьях сверкали дорогие ювелирные украшения с драгоценными камнями, – однако ее пальцы были скрючены, словно птичьи когти, плечи не гнулись, и каждое движение, судя по всему, причиняло мучения, из-за чего ее лоб болезненно морщился. Несмотря на испытываемый дискомфорт, мадам Джоанна приветствовала меня улыбкой и изучающим взглядом проницательных серых глаз. Под музыку за бокалом вина Глостер и епископ Генрих попытались скрасить ее однообразное существование рассказами о новостях придворной жизни и комментариями о том, что Генрих сейчас делает во Франции. Выслушав все это, мадам Джоанна вдруг заявила тихим властным голосом: – Я желаю поговорить с Екатериной. Когда же герцог и епископ послушно удалились, оставив нас наедине, она добавила: – Сядьте рядом со мной. Я надеялась на то, что вы приедете меня навестить. Я подошла и опустилась на стоявшую возле нее скамью. – Я ничего не знала, миледи. – Даже для моего собственного слуха эти извинения прозвучали довольно жалко; сцена вышла ужасно неприятной. – Я даже не догадывалась, что… – Что я пленница, – с обескураживающим самодовольством закончила за меня мадам Джоанна неловкую фразу. – Генрих сказал, что вы сами выбрали тихую жизнь в уединении. – При данных обстоятельствах я бы, наверное, так и сделала. – С легким moue[26] она подняла свои пораженные артритом руки, а затем вновь осторожно положила их на колени. – Но у меня не было выбора. – Ее губы кривились в невеселой улыбке, а острый пронзительный взгляд требовал честного ответа. – И теперь вы, без сомнения, желаете узнать, почему мой пасынок держит меня под замком? – Госпожа Уоринг сказала мне… – Я просто не могла произнести вслух столь ужасные слова. – Что меня обвинили в колдовстве. – Мадам Джоанна нахмурилась, как будто эта горькая фраза причинила ей боль. – И это правда. Я осуждена. Вы верите этому? – Не знаю. И не думаю, что в это верит Глостер. Или епископ Генрих. – Я не могла не обратить внимание на то, с какой любовью и почтением они оба относились к вдовствующей королеве. – А я думаю, что и Генрих в это не верит, – сухо добавила мадам Джоанна. – Но ему понадобилась моя уязвимость. И снова я от удивления не знала, что сказать. – Но почему? – Разумеется, чтобы он мог конфисковать доставшиеся мне после смерти мужа земли и доход. Это откровенное объяснение меня поразило; но еще больше меня впечатлило то, как спокойно она об этом говорила. – Для того чтобы продолжать войну с французами, Англии требовалось все золото, какое только можно было найти. И самым простым способом получить его было присвоить мою вдовью часть наследства. Но как наложить на нее руку? Да очень просто! И Генрих обвинил меня в том, что я хотела лишить его жизни с помощью некромантии. – Но это же подло! – Не могу с вами не согласиться. Но знаете что? Я так и не предстала перед судом. Меня незаконно осудили, а потом еще два года держали под стражей то в одном замке, то в другом… Для меня это было уже слишком: я просто не могла этого постичь. – Я не верю, что Генрих способен на такое. – Как долго вы с ним живете? Неужели вы еще не поняли, что он может быть безжалостным? – Улыбка мадам Джоанны и ее вкрадчивый голос кололи не хуже острия отточенного меча. – Как вы думаете, откуда он взял деньги на недостающую часть вашего приданого? Если прежде я была в ужасе, то теперь меня охватила паника – в это невозможно было поверить. Это было ошеломительное разоблачение, полностью уничтожавшее доставлявшие мне наслаждение иллюзии о том, как Генрих на самом деле ко мне относится. Чтобы компенсировать недостающую часть моего приданого в золоте, Генрих обеспечил меня громадной, в моем представлении, суммой на расходы в сто тысяч марок[27] золота ежегодно, а также подарил мне земли и поместья, особняки и замки, отведенные для моего личного пользования. Он позаботился о том, чтобы я не выглядела нищей просительницей, и тогда я восторгалась его щедростью и великодушием. А теперь узнала, что все было сделано за счет этой дамы с трагической судьбой! – Мое наследство пошло в ход, а я буду находиться в заточении до тех пор, пока Генрих не решит меня освободить. – Мадам Джоанна скорбно опустила подбородок и снова слегка поморщилась от боли. – Не уверена, что смогу когда-нибудь его простить. Я не нашла, что сказать, чтобы как-то смягчить свою вину и утешить мадам Джоанну. Ее положение было весьма прискорбным. – Мне очень жаль. – Это было все, что мне удалось придумать. – Вам-то о чем жалеть? Не вы же все это устроили. Генриху нужно было пополнить ваше приданое, а мое наследство было вполне очевидным источником таких средств. Ваш супруг – всего лишь человек, стремящийся использовать собственность предков, чтобы обеспечить величие Англии, – продолжала мадам Джоанна. – Война с Францией и победа англичан – единственное, что его заботит. – Это мне известно, – вздохнула я. – Думаете, я ничего не замечала? – Такое признание было в какой-то мере проявлением нелояльности к мужу, но мадам Джоанна говорила со мной прямо, без обиняков, и это подвигло меня на откровенность. Видя мое смущение, она подалась ко мне и неловко положила свою искореженную руку на мою ладонь. – Это нехорошо. Вы должны поехать к своему мужу, – сказала мадам Джоанна, словно читая мои мысли. – Ведь если я не ошибаюсь, прошел уже почти год с тех пор, как вы видели Генриха в последний раз? Я знаю его очень хорошо и уверена, что вам следует быть рядом с ним. Ваш супруг позволяет себе увлечься текущим моментом – здесь и сейчас, – однако иногда ему необходимо напоминать о том, что есть и другие люди, которые нуждаются в его внимании. – Но мне кажется, Генрих не хочет, чтобы я была рядом с ним. – Я впервые наконец-то озвучила свои страхи, зачарованная сочувствием этой доброй и спокойной женщины. – Видите ли… Он меня не любит… и никогда не любил. Она удивленно подняла брови: – Как он может не любить такую прекрасную леди, как вы? – Но Генрих никогда и не пытался сделать вид, что любит меня. Хотя сначала я думала иначе; я была довольно наивна и считала, что со временем он меня полюбит. Понимаете, он был со мной так добр и галантен… Руки мадам Джоанны едва заметно сжались. – Бедная девочка! Как вы могли догадаться, что у него на уме? Мне это никогда не удавалось. Еще в ранней юности Генрих никому не позволял понять, что для него по-настоящему важно, – даже если в результате это важное у него отбирали безвозвратно. Манеры у вашего супруга действительно безукоризненные. Как можно, глядя на этот горделивый, безупречно контролируемый фасад, догадаться, о чем Генрих размышляет в этот момент? Не думаю, чтобы за последнее время он сильно изменился… Мадам Джоанна сделала паузу, а затем настойчиво продолжила; ее голос уже не был мягким. – Поезжайте к нему. Если вы не желаете, чтобы ваш брак превратился в нескончаемое витание мыслей, кружащихся на расстоянии вокруг да около людей, совершенно не понимающих друг друга, будьте во Франции рядом с мужем. Очень опасно брать с собой в дорогу маленького мальчика; госпожа Уоринг позаботится о вашем ребенке. Она не допустит, чтобы с ним случилось что-нибудь плохое. – Да. Так я и сделаю. – Этот совет представлялся мне мудрым: казалось, что эта женщина интуитивно поняла, какова наша с Генрихом супружеская жизнь. А еще меня очень утешало, что не одну меня ввели в заблуждение блестящие манеры Генриха. – Заставьте своего мужа обратить на вас внимание. Отвлеките его. Образно говоря, выманите его с поля битвы, хотя бы ненадолго. – Ее улыбка, не лишенная чисто женского лукавства, казалась неуместной на пожилом лице, однако я предположила, что в молодости она была очаровательна. – Для красивой леди нет ничего невозможного. Да, мадам Джоанна была мудрой дамой. Вероятно, если бы мы с Генрихом снова стали жить вместе, вдали от сражений и военных кампаний, между нами и в самом деле могли бы возникнуть и близость, и взаимопонимание. Возможно, со временем он даже почувствовал бы любовь ко мне. С Божьей помощью все это уже не казалось чем-то невозможным. – Я сделаю это, – твердо сказала я; в моей груди крепла решимость. Мадам Джоанна осторожно похлопала меня по руке. – Генрих, безусловно, знает, какое сокровище ему досталось. Вы еще так молоды, впереди у вас вся жизнь. Вам нужно лишь напомнить мужу о себе и побудить его время от времени возвращаться в Англию. Мы обменялись понимающими улыбками. – А теперь, думаю, вам пора. Ваш эскорт скоро начнет грызть удила от нетерпения и вовсю проклинать нас с вами, болтливых женщин. Но пообещайте меня навещать. Порой мне бывает очень одиноко. Эти слова тронули меня, и я вспомнила мысли, постоянно крутившиеся у меня в голове во время этого визита. – Госпожа Уоринг сказала, чтобы я обязательно спросила у вас о пророчестве, – произнесла я. – Вот как? – Едва заметные брови мадам Джоанны напряженно сошлись в одну линию. – Я родила сына в Виндзоре. Генрих запрещал мне это, госпожа Уоринг тоже была против. Муж ничего мне не объяснял, а вот госпожа Уоринг рассказала, что существует некое пророчество… Лицо мадам Джоанны помрачнело, и она перевела взгляд на окно; там была свобода, в которой ей отказывали. – Я не имею с этим ничего общего, хоть некоторые и обвиняют меня и в более ужасных преступлениях. Но да, было одно предсказание, сделанное для несчастной Марии де Богун, которой не довелось увидеть своего сына взрослым. Я бы сказала, что это было короткое ядовитое суждение, продукт злобного ума, не предвещавший династии Ланкастеров ничего хорошего. Мне рассказала об этом камеристка Марии, когда мы с ней недостойно болтали, сплетничая под воздействием эля. Судя по тому, что вы мне сказали, Генриху, похоже, тоже откуда-то известно о клевете – я этого не знала. Хотите узнать, о чем речь? И она обо всем мне рассказала.