История была не из приятных, и первым моим порывом было просто отвергнуть все это. Я не могла поверить своим ушам. И не стану им верить. Я решила, что за Генриха мне бояться не нужно: какое бы решение я ни приняла, это никак не повлияет на его будущие достижения. Но что насчет моего сына? Я пока что отодвинула встревожившую меня информацию, чтобы потом в спокойной обстановке обдумать, не получилось ли так, что я, настояв на том, чтобы рожать в Виндзоре, своими руками запустила цепочку событий, способных навредить Юному Генриху. Пророчество, о котором в числе очень немногих посвященных, безусловно, знал и Генрих, озадачивало меня загадочными предостережениями и зловещими предсказаниями. Но потом мне удалось себя успокоить. Мадам Джоанна представила это как результат интриг, не более. И я, полагаясь на ее здравый смысл, решила думать так же. А еще я решила последовать совету, который дала мне мадам Джоанна. В начале мая, оставив сына на попечение стайки влюбленных в него нянек, я отплыла на корабле в Арфлёр – в сопровождении лорда Джона, при свежем попутном ветре, наполнявшем наши паруса. Но перед отъездом я немного «поработала ножницами» – аккуратно, со всеми предосторожностями. Я много узнала о том, как Генрих обошелся с мадам Джоанной, хоть она и не держала на него зла, и это меня тревожило. Смогла бы я на ее месте быть столь же терпимой, если бы знала, что поступками Генриха руководит навязчивая идея войны с Францией? Не уверена. Но несмотря на все то, что сейчас нас разделяло, я знала, что должна заставить Генриха обратить на меня внимание. Чем ближе был Париж, тем сильнее я нервничала. За тот год, что мы провели в разлуке, я очень изменилась и теперь уже смирилась с прохладным отношением Генриха. Это был факт, его невозможно было отрицать, однако сейчас я уже, конечно, была достаточно зрелой и могла взвалить на плечи нелегкую ношу понимания того, что его расположение ко мне может никогда не вернуться. И все же я не теряла надежды на то, что Генрих, по крайней мере, обрадуется, увидев меня, – хоть поддерживать в себе эти надежды мне было тяжело. Я легко представляла, как Генрих торжествует победу в какой-нибудь тяжелой битве или же после успешно завершенной осады крепости. Мне удавалось вспомнить тембр его голоса, но я даже предположить не могла, как встретит меня супруг. Да и что я ему скажу? В конце концов, он ведь прямо запретил мне отправляться в это путешествие. Но было еще и злосчастное заточение мадам Джоанны, надрывавшее мне душу. Я, как и она, подозревала, что дело о колдовстве было тщательно спланированной интригой, целью которой было отобрать у вдовы доставшиеся ей земли, необходимые Генриху для моего приданого. Я чувствовала себя косвенно виноватой в этом, хоть мачеха моего мужа меня и оправдывала. Мне пришлось задуматься, хватит ли у меня смелости обвинить Генриха в расчетливой жестокости по отношению к женщине, не сделавшей ему ничего дурного. Как ни старалась, я не могла простить супругу это проявление надменного своекорыстия; от негодования у меня перехватывало дыхание. Он действительно мог быть безжалостным ради достижения цели; трудно испытывать расположение к человеку, который способен быть настолько бездушным и неразборчивым в средствах. Я видела проявление его жесткого нрава на войне, а сейчас столкнулась с этим в самом сердце его семьи. Я гнала от себя будоражившую меня мысль. Сейчас Генрих должен быть доволен и своей победой под Мо и тем, что у него родился сын. Разве это не заставит его ласково улыбнуться и поцеловать меня при встрече? – Вы же понимаете, что Его Величество не отошлет вас домой, – сказал лорд Джон, видимо, заметивший мое тревожное состояние. – И вам не следует бояться, что он обойдется с вами без должного уважения. – О, я боюсь не этого, – отвечала я. Впрочем, меня пугало именно то, что внешних проявлений его уважения ко мне окажется слишком много. Что он заморозит меня на месте своей равнодушной галантностью и гнетущей показной демонстрацией королевского величия. – Ваш супруг будет наслаждаться вашим обществом – если у него найдется время об этом подумать. – Знаю, он не хочет, чтобы я здесь находилась. Но я подумала, что все равно должна к нему поехать… – Вы отважная женщина, Екатерина. – О нет, уверяю вас! Сердце у меня в груди стучит так сильно, что я не знаю, как мои ребра выдерживают этот напор! – Отвага имеет много форм и обличий. Когда лорд Джон нежно взял меня за руку, помогая спуститься с лошади, я крепко оперлась на нее. Мне очень понадобится его поддержка, когда придет время встретиться с Генрихом лицом к лицу. С Генрихом мы встретились под Парижем, во дворце в Буа-де-Венсен; прибытие наше случайным образом совпало по времени, хотя появление короля выглядело гораздо более эффектным, чем мое, потому что после падения Мо он привез сюда с собой весь двор. Мне же удалось почти незаметно проскользнуть сквозь большое скопление военных и грузовых повозок, пушек и лошадей. Когда я посреди всей этой неразберихи мельком увидела Генриха, мое сердце привычно, как прежде, затрепетало, но у меня уже хватило ума не подойти к нему прямо сейчас. Мой муж был более терпим, когда события развивались по его собственному сценарию, в назначенные им сроки. Какое-то время я просто смотрела на него как зачарованная. Генрих выслушал одного из своих капитанов, а потом отдал приказ и указал куда-то рукой. Затем его внимание привлек другой капитан, который вскоре тоже отправился выполнять какие-то распоряжения. Я молча скорчила понимающую гримасу и предоставила мужу спокойно заниматься своими делами. «Только посмотри, какой покладистой женой ты стала! Может быть, когда-нибудь Генрих и вправду тебя полюбит, если ты будешь исправно держаться в тени и станешь беспрекословно подчиняться ему по первому требованию…» Я упрямо покачала головой. Мы с Джоном расположились в одном из залов для аудиенций, где и нашел нас Яков Шотландский, явившийся с радостным выражением лица и кубком вина в руках. Я тоже очень обрадовалась нашей встрече после долгой разлуки. Яков был таким же веселым и жизнерадостным, каким запомнился мне, но, казалось, вырос и возмужал: стал выше, шире в плечах и гораздо увереннее в себе. – Мы скучали по вам, – сказала я ему. – А мне понравилась солдатская служба, – сообщил Яков. – Прекрасно. Это для вас теперь легче, чем писать стихи? Он рассмеялся. – Если вы не признаете в моих творениях руку мастера, ничем не могу вам помочь. – И тут же добавил: – Как там Джоан? – Тоскует в Лондоне. Я принялась рассказывать ему о невесте, хотя мои чувства были на пределе – я ждала приближающихся шагов Генриха. А когда наконец услышала их, мое тело напряглось. И вот Генрих вошел в комнату; та же горделивая осанка, та же царственная манера держаться – таким и запечатлела его моя память. Уверенный, исполненный чувства собственного достоинства, чрезвычайно властный: я помнила Генриха именно таким. Я стояла перед ним, горячо желая, чтобы Джон и Яков оставили нас одних, но при этом ужасно боясь, что так они и сделают. Прошло одиннадцать месяцев с нашей последней встречи, и это было лишь ненамного больше, чем мы прожили как муж и жена, да и то с перерывами на время осады и королевский тур по стране. После долгой разлуки я испытывала пугающую неопределенность. Вся моя уверенность в себе вполне предсказуемо испарилась, когда Генрих широкими шагами вошел в комнату, с порога окидывая глазами всех находящихся в комнате. Его взгляд устремился на меня, остановился на моем лице, а затем переместился на Джона и Якова. Тщательно сохраняя приветливую улыбку, я внимательно следила за выражением лица своего мужа, пытаясь угадать его радость или равнодушие. А может быть – тут мой желудок мучительно сжался от спазма, – Генрих обрушит на меня гнев за то, что я ослушалась его приказа и покинула Англию? Все, что я могла сделать в тот момент, – это присесть в глубоком реверансе. Я была уже здесь. И не собиралась отступать. Я поднялась в полный рост и гордо выпрямила спину. Генрих и Джон обнялись и с улыбками принялись обмениваться словами приветствия. Король дружески похлопал Джона по плечу. Затем Генрих направился ко мне, и я заговорила первой, словно стараясь упредить его упреки; получилось глупо и по-детски: – Я уговорила Джона привезти меня сюда. Ответ Генриха был простым и холодным: – Вы не должны были приезжать. И Джону следовало бы знать об этом не хуже вашего. – Мне просто очень хотелось вас увидеть. Прошел почти год с тех пор как… – произнесла я, тщательно подбирая слова. А потом в моем сознании вдруг произошло нечто удивительное: неожиданно полностью исчез страх быть отвергнутой. – Не было никакой опасности, Хал, – вмешался в разговор Джон. – Мы ехали через Руан – а там, похоже, установился мир. – Да. И слава Богу. Наконец Генрих взял меня за руки и с натянутой улыбкой расцеловал в щеки. – Вы прекрасно выглядите, Екатерина. «А вот вы выглядите неважно». Я, конечно, удержалась и не сказала этого, хотя соблазн был велик. Мой муж казался чрезвычайно усталым: в уголках глаз собрались морщинки, щеки ввалились, и из-за этого натянулась кожа на скулах, а глубокая складка между бровей так и не разгладилась, даже когда Генрих в конце концов все-таки улыбнулся мне. Я подумала, что он заметно похудел. Генрих всегда был скорее стройным, чем мускулистым, а при такой фигуре нельзя позволять себе терять мышечную массу. Руки, державшие меня, сейчас казались тонкими, как у женщины. – Мы все просто устали ждать, – пояснил Джон, но, когда Генрих повернулся к нему, чтобы ответить, я пришла в ужас: кожа у него на виске была почти прозрачной. Мой супруг выглядел изможденным, иссохшим до костей, а под загаром полевой армейской жизни скрывалась пугающая бледность. Он не отпускал моих рук. – Как поживает мой сын? Я отвлеклась от внешности Генриха и с улыбкой ответила на вопрос: – Он благоденствует. Дома ему хорошо и безопасно. Посмотрите – я привезла это для вас. – Я высвободилась из его рук, чтобы достать из рукава пакетик из пергамента, и протянула его мужу; когда Генрих открыл пакет, я пояснила: – Это волосы Юного Генриха. Они будут такими же, как и у вас. Генрих погладил пальцем мягкий детский локон и, к моему облегчению, тихо усмехнулся: – Благодарю вас. Он спрятал мой подарок под тунику. – Когда вы вернетесь в Англию, чтобы увидеть его воочию? – не удержавшись, спросила я. Это не вызвало у моего супруга никаких эмоций; его лицо осталось равнодушным. Этого я и боялась. – Не знаю. Вам следовало самой все понять и не задавать мне подобных вопросов. – Но каковы все-таки твои планы? – вступил в разговор Джон, искоса бросив на меня короткий извиняющийся взгляд. Генрих повернулся к нему, чтобы ответить, но промолчал. Потом глубоко вздохнул. И нахмурился. – Думаю, позже, – резко сказал он. – Мы поговорим об этом позже. – Конечно. Может быть, тем временем разопьем графин славного бордо? Генрих покачал головой: – Потом. Через час. Я сам тебя найду. И он, широко шагая, покинул комнату. Мы слышали, как в коридоре он громко велел своему оруженосцу распорядиться о разгрузке багажа. Затем наступила тишина. Слегка пожав плечами, Яков отправился за Генрихом. Мы с Джоном переглянулись. – Он меня беспокоит, – без обиняков сказала я. – Он очень устал. Затяжные кампании – в особенности осады – изнуряют даже самых крепких солдат. Король отдохнет, и к нему вернется хорошее настроение и бодрое расположение духа. Я подумала, что хорошим настроением Генрих не отличался и в более благополучные времена. – Мне кажется, у него болезненный вид.