– Просто недоедание, недосыпание – вот и все. То же самое говорила мне Алиса, и я надеялась, что она была права. – Он рад был вас увидеть. – Вы так считаете? – Все это к лучшему – сами увидите. Дайте ему время на то, чтобы здесь обжиться. Его победа под Мо была грандиозной, но изнурительной. С осадами всегда так. Просто дайте ему время. Меня это не убедило: я подумала, что, повторяя слова, Джон пытается унять собственные страхи. Пройдя мимо него, я поспешила покинуть комнату, чтобы он не заметил, что я готова расплакаться. Когда мы встретились за ужином, Генрих, казалось, выглядел лучше, хотя к еде почти не притронулся и пил тоже мало. Из-за стола он встал раньше времени без каких-либо объяснений или извинений. Вечером я сидела на своей постели, дрожа от нервного ожидания; мои блестящие волосы были распущены по плечам, я выглядела соблазнительной, как невеста, однако Генрих не пришел. А ведь я была почти уверена, что он заглянет ко мне. Думала, что он захочет поговорить о Юном Генрихе, а может быть, даже попытается зачать еще одного сына. Однако мой супруг так и не появился. Мои робкие надежды на то, что между нами восстановится согласие после столь долгой разлуки, разлетелись и обратились в прах – так неодолимый морской прибой перемалывает ракушки, превращая их в песок. Отдыхать и прохлаждаться в Венсене нам не пришлось. Почти сразу же мы отбыли в Париж на торжественный прием, который должен был состояться жарким майским днем; наш приезд туда должен был совпасть по времени с прибытием моих родителей. Мы расположились в роскоши уютного Лувра, тогда как Изабелла и мой отец ограничились убогим обветшалым дворцом Сен-Поль. Мой отец был слишком болен, чтобы обращать на это внимание, Изабелла же выразила свое неудовольствие тем, что обиженно нахмурилась, когда Генрих ей поклонился. Мы с мужем принимали гостей – как из Франции, так и из Англии, – посетили бессчетное множество банкетов, посмотрели спектакль «Тайна святого Георгия», во время которого Генрих ерзал на месте, а потом извинился и ушел, не дождавшись финального поклона отважного рыцаря, поразившего ужасного дракона. – Я больше не выдержу, – проворчал король и спешно покинул ложу, и мне не оставалось ничего иного, как лучезарно улыбаться присутствующим, чтобы как-то загладить неприятное впечатление от его поступка. На следующий день мы собрали вещи и, сделав крюк, чтобы посетить могилы моих предков в Сен-Дени, отправились в Санлис: Генрих дал понять, что здесь мы на некоторое время задержимся. – Слава богу! – воскликнула я, обращаясь к Джону. – Тут мы, по крайней мере, сможем немного перевести дух. – Даже несмотря на то, что Изабелла и мой отец следовали за нами по пятам. – Возможно, у Его Величества наконец-то появится возможность отдохнуть. За все это время Генрих не разделил со мной супружеское ложе даже на час, что само по себе уже вызывало у меня тревогу. Следовало обеспечить надежность наследования престола, а для этого одного сына мало. Я думала, что Генрих захочет еще детей и не упустит представившейся возможности. Как знать, сколько дней мы с ним еще пробудем вместе, кто это может сказать? Похудевший, с натянутыми как струны нервами, Генрих избегал меня, и у меня хватало ума не предлагать ему снадобий Алисы. Я не осмелилась на это. Напряжение вокруг Генриха было осязаемым и грозным, как когти ястреба. Я не посмела ничего предложить, даже когда Генрих пришел ко мне – пришел, когда я меньше всего этого ожидала и почти потеряла надежду. Я стояла на коленях на своей скамеечке для молитвы; мой супруг тихо вошел, закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной. Лицо его было в тени, но несмотря на это я заметила черные круги под глазами. Когда домашний халат распахнулся, стали видны сильно выступающие жилы на его шее. Долгое время король не двигался, просто смотрел на меня, но не думаю, чтобы он меня видел. – Генрих… Впервые с тех пор как я вернулась во Францию, мы с ним остались наедине. Лишившись присутствия духа, я встала и протянула мужу руку; внезапно я почувствовала, что мое сердце переполнено состраданием. Куда подевалась горделивость Генриха, его суровое самообладание? Это был человек, страдающий от непосильного бремени, но я не знала, связано ли это с его телом или душой. Инстинкт подсказывал, что я ему нужна, и я готова была откликнуться на это со всей щедростью своего сердца – вот только расскажет ли мне супруг, что его так угнетает? – Простите меня, – тихо сказал он. Я не поняла, что он имеет в виду, но переспрашивать не стала; Генрих взял меня за руку, подвел к кровати и усадил на край. Я готова была позволить ему все, что он захочет, если это облегчит его боль, о которой свидетельствовали крепко-накрепко стиснутые челюсти и безжизненные, усталые глаза. Генрих двигался сдержанно и осторожно, когда сел рядом со мной и, наклонившись, прижался губами к тому месту на моей шее, где пульсировала жилка; одновременно его рука стаскивала ночную сорочку с моих плеч. Поцелуи мужа становились все более пылкими, едва ли не отчаянными, и я прильнула к нему. Но тут Генрих вдруг глухо застонал мне в шею и замер. Его глаза были закрыты, каждый мускул напрягся. – Генрих? Отпрянув, он упал на спину рядом со мной. – Господи, я не могу этого сделать! – прошептал он и, повернувшись, зарылся лицом в мои волосы. – Не могу. Если бы вы знали, чего мне стоит в этом признаться! Несмотря на взволнованное состояние, из-за которого у меня внутри все болезненно сжалось, в моей крови бурлили сочувствие и жалость к нему. Тут была какая-то проблема, с которой Генрих не мог справиться самостоятельно. И проблема большая – больше, чем я опасалась. Я взяла мужа руками за плечи и почувствовала острые торчащие кости, на которых было совсем мало плоти. – Вы нездоровы, – пробормотала я. Я провела ладонями от плеч по рукам; его мускулы явно стали слабее. Затем раскрыла халат у него на груди и увидела торчащие, обтянутые тонкой кожей ключицы. – Что это? – в ужасе ахнула я. Его попытка улыбнуться получилась довольно жалкой; на лбу у Генриха выступила испарина. – Обычная солдатская болезнь – обострение дизентерии. Но я уже иду на поправку – хотя так плохо мне еще никогда не было. – Какая же это поправка? – осторожно заметила я, боясь переусердствовать в увещеваниях и подвергнуть его другим страданиям – ущемленной гордости. – Это продолжалось у вас очень долго, верно? Я считаю, что нужно немедленно послать за вашим личным лекарем в Англию. Генрих напрягся. Я думала, что он решительно откажется, однако мой муж сразу же сдался, что свидетельствовало об угнетенном состоянии его духа. – Да. Я ведь не могу сказать «нет», верно? – Я пошлю за ним. Ему лучше приехать сюда… или в Венсен? – Нет-нет – в Санлис. Я вернусь сюда после следующего сражения. Это не займет много времени. – Голос Генриха был очень слабым; старый синеватый рубец на лице выглядел в полумраке зловеще. – Думаю, вам не следует никуда ехать, – возразила я, но снова очень осторожно. Генрих был не в том состоянии, чтобы можно было перед ним разглагольствовать, даже если я считала, что это поможет делу. – Вы недостаточно хорошо себя чувствуете. Вам нужно остаться здесь и заняться восстановлением здоровья. Его ответ – для этого королю пришлось набрать побольше воздуха, что далось ему с трудом, – был предсказуем. – Нет, я должен. Я сражусь с вашим братом под Кон-сюр-Луар, и он будет побежден. – Генрих поцеловал меня – рассеянно коснулся губами лба. – Господь даст мне силы, необходимые для этого. Я покончу с бунтовщиками, а затем вернусь сюда. – Мы должны уехать домой, – сказала я, стараясь, чтобы в мою интонацию не просочилась душевная боль. – Вы должны увидеть сына. – Да. Вы, конечно, правы. Я оставлю Джона здесь командовать. – Генрих снова поцеловал меня. – Я не могу расслабиться… не могу заснуть. Я еще никогда не видела, чтобы он был так близок к отчаянию. – Останьтесь, – сказала я, как говорила уже множество раз прежде, но на этот раз с другой целью. – Останьтесь здесь и поспите. И Генрих остался. Впервые за время нашего супружества он провел в моей постели всю ночь. Сон короля, беспокойный из-за мучивших его кошмаров, был не слишком целительным; я же и вовсе не спала и, охваченная тревожными размышлениями, пыталась утихомирить свои страхи, громоздившиеся один на другой. Когда голова Генриха в забытьи металась по подушке, его тело горело, а руки судорожно сжимались в кулаки. Снова и снова укутывая его покрывалом, которое он сбрасывал, я думала, что вижу перед собой человека, терзаемого невыносимыми, чудовищными муками. «Он выдержит. Он преодолеет это…» Страдая, Генрих громко вскрикнул, как будто его ранили в сражении или же он боевым кличем звал за собой соратников, завидев врага на поле битвы. Мое сердце обливалось кровью; я поцеловала мужа в щеку, пригладила его спутанные волосы и заплакала. На следующее утро немного отдохнувший, но все еще мертвенно-бледный Генрих отправился со своей армией в Венсен, взяв с собой Джона и Якова. Я послала в Лондон за лекарем, и, приехав, тот остался со мной. Мы ждали Генриха весь долгий знойный август – в компании моего безумного отца и постоянно жалующейся матери. Я знала, что мой муж по-прежнему находится в Венсене, и беспокоилась из-за того, что так и не нашла времени поговорить с ним о его несправедливости по отношению к мадам Джоанне. Но ничего, я обязательно сделаю это, когда мы с ним увидимся снова. Перебирая пальцами вырезанные из слоновой кости и черного янтаря четки, я долго и упорно молила Деву Марию уберечь моего мужа и помочь ему выздороветь. Когда в верхних покоях нашего старого дворца, где мы сидели с матерью и кучкой моих придворных дам, в полном молчании слушая лютню, – да и о чем мы могли бы говорить? – объявили о прибытии лорда Джона, я, обрадовавшись возможности наконец увидеть знакомое лицо, тут же вскочила на ноги, оставив вышивание Беатрис. Джон, должно быть, приехал сообщить о ходе кампании, а возможно, и привез письмо от Генриха. Наверное, я даже смогу с ним поговорить, скоротав час своего времени. Однако Джон остановился прямо на пороге комнаты и сунул в руки растерянному слуге, объявлявшему о его прибытии, свой шлем и латные рукавицы. – Джон! – Я шагнула ему навстречу, радостно улыбаясь и приветственно протягивая руки. – Какие вести вы привезли? О, Яков, – добавила я, потому что позади него стоял Яков Стюарт, тоже в боевом облачении – бригандине[28] из металлических пластин, латных рукавицах и с мечом в руках. – Миледи. – Джон поклонился мне, а затем моей матери. Яков же лишь опустил голову, причем как-то слишком торопливо. – Что вы здесь делаете? – спросила я. – Мы не ожидали вас так скоро. Битва при Коне выиграна? – Нет, миледи. Битва не состоялась, – ответил Джон напряженным хриплым голосом. В первый миг мне показалось, что у этого может быть только одна причина. – Выходит, мой брат сдался? Но тут по моей коже побежали мурашки от дурного предчувствия. Джон держался скованно и очень официально. Впрочем, возможно, его настороженность и осмотрительность объяснялись присутствием моей матери. На его лице с подчеркнутыми въевшейся дорожной пылью морщинами трудно было что-либо прочесть, кроме усталости от долгого пути. – Нет-нет. – Джон замялся в нерешительности. – Дофин отступил, избежав осады. Решающее сражение вообще не состоится. – Тогда что же?.. – Я здесь потому… – Джон шагнул вперед, под косые лучи солнечного света, падавшие из высокого окна, и я увидела, что его лицо напоминает высеченную из камня маску, на которой было нечто большее, чем просто усталость. – Король, миледи… Наш король… Что он хочет этим сказать? Меня поразила непривычная официальность его тона, и я нахмурилась. – Генрих? Значит, он выздоровел? И я теперь должна к нему присоединиться? – Нет, миледи. Нет, не то. Зловещий ужас уже сжимал своими когтями мое сердце, но я до последнего продолжала цепляться за то, что считала непреложной истиной. Генрих контролирует ситуацию, держит ее крепко в своих руках, подобно тому как опытный рыцарь сжимает поводья коня, уверенно направляя его в нужном направлении по огороженному ристалищу во время турнира. Новости просто не могут быть плохими, если обе стороны отказались от сражения. – Значит, он тоже приехал с вами сюда, в Санлис? Джон тяжко вздохнул: – Нет… Ощущение ужаса, мрачного и бездонного, с каждой секундой накатывало на меня все сильнее, и мне стало тяжело дышать. – Яков? – Я перевела взгляд на короля Шотландии, все это время молчавшего. – Может быть, вы мне объясните?.. Но он отвел глаза. – Сжальтесь же надо мной! – в отчаянии прошептала я. В конце концов горькую правду сообщил мне все-таки лорд Джон.