– О нет! Быть этого не может! Хотя, наверное, я не должен удивляться, встретив вас здесь, Алиса. Дайте угадаю. Леди Алиса Ботиллер поставила моего сына на пол, встала и с улыбкой протянула Уорику руки. Он взял их и расцеловал ее в обе щеки. – Вам нечего гадать, – сказала я, – поскольку вы человек весьма дальновидный и проницательный. – Итак? – Уорик переводил взгляд с меня на Алису и обратно. – Я чую заговор. Вы меня перехитрили? – Никаких заговоров, сэр. Перед вами новая гувернантка моего сына. Она мудрая, добрая и обладает опытом обращения с маленькими детьми, – повторила я Уорику его собственные слова. – Это я знаю. – Госпожа Алиса служила у меня во время моего затворничества. Ее мужа уважал сам король… – Да, и мне это известно. – Не могли бы вы быть столь любезны и рекомендовать ее Совету? Уорик в притворном удивлении поднял подвижные брови. – И как, интересно, я могу этого не сделать, ведь она моя родственница? Я улыбнулась: – Вот именно, сэр! Вот именно! Итак, госпожа Алиса Ботиллер присоединилась к моему окружению в качестве желательного союзника, после того как Совет принял рекомендацию Уорика. Алиса, служившая мне во Франции, осталась там со своим мужем, сэром Томасом, и сыном Ральфом, когда я вернулась в Англию с телом Генриха, но долго уговаривать ее вновь присоединиться ко мне не пришлось. Я любила и уважала ее: для меня это был идеальный выбор, а поскольку Алиса еще и состояла в близком родстве с семейством графа Уорика, Совет охотно одобрил ее кандидатуру. Алиса воспитает моего сына точно так же, как и своего собственного. И все же меня по-прежнему мучили ревность и зависть. Ее контроль за каждым действием моего сына был санкционирован королевским Советом и законом, и мне больно было наблюдать за тем, как ее влияние на мальчика растет. Юный Генрих уже бежал к Алисе охотнее, чем ко мне. Плача, он зарывался лицом в ее юбки, чтобы успокоиться. Алиса утешала его, если он просыпался среди ночи, увидев страшный сон. Не думаю, чтобы сын плакал обо мне. И не уверена, что он вообще замечал мое отсутствие, когда я оставляла его на нянек. Меня все больше и больше отодвигали в тень – тень, которую мне все сложнее было рассеивать. «Пресвятая Дева, дай мне силы прожить свою жизнь хотя бы с крупицей душевного спокойствия!» И по большей части мне это удавалось, но потом… Потом я горько оплакивала свою несчастную сестру. Моя любимая сестричка умерла. Шокирующее известие о кончине Мишель обрушилось на меня внезапно, как гром среди ясного неба. Я не могла осознать этого, не могла смириться с тем, что ее нежное сердце и светлая душа погасли навеки. Моим первым порывом было поехать во Францию – но с какой целью? Моя дорогая сестра была уже мертва, а оплакивать ее вместе с нашей матерью я бы в любом случае не стала. Я скорбела по Мишель здесь, но через некоторое время Алисе удалось меня успокоить, так же как она успокаивала моего сына. Иногда меня охватывало отчаяние. Все меня покинули – отец, сестра, муж. Кто же у меня остался, кому я могла бы открыть свое сердце? «Пресвятая Дева, сжалься надо мной! Спаси и сохрани моего сына!» Но Юный Генрих был моим все меньше и меньше. «Что вы наделали своими продуманными распоряжениями, Генрих? Какое ужасное будущее мне уготовили? Вы лишили меня всего, даже собственного ребенка. Если я потеряю Юного Генриха, что у меня останется?» Я впала в унылую меланхолию. Зимой дни становились короче, и это всегда действовало на меня угнетающе; однако сейчас темнота давила на меня с такой силой, что я, казалось, едва стояла на ногах, чувствуя на плечах непосильный груз. Когда вечерняя мгла брала верх над дневным светом, на меня накатывали пустота и одиночество. Спала я плохо, но, когда наконец наступал рассвет, не чувствовала в себе желания встать с постели, чтобы встретить новый день. Я мало ела, и вскоре платья свободно висели на моих плечах. Время от времени у меня в голове появлялись какие-то резкие толчки, вызывавшие приступы столь сильной боли, что я вынуждена была ложиться в постель. Потом все проходило, но особого облегчения я не испытывала. Порой мне не удавалось собраться с мыслями, беспорядочно метавшимися в моем мозгу. Иногда я посреди разговора забывала, что хотела сказать, иногда не отвечала собеседнику. В такие дни я скрывалась у себя в спальне, опасаясь, что начну запинаться в простых фразах и мои четыре придворные дамы будут встревоженно переглядываться. Мое сознание терзали темные ночи, наполненные одиночеством, и зимний холод изоляции. – Прогуляйтесь по саду, миледи, – приказала мне Алиса, когда в окне забрезжил бледный утренний свет. – Вам полезно будет выйти из комнаты на свежий воздух. И я пошла, неохотно ступая по дорожкам в сопровождении своих придворных дам, которые так же неохотно следовали за мной, ежась от зябкой сырости. – Прокатитесь верхом вдоль реки, – посоветовала Алиса. И я поехала, хотя искусная верховая езда и не относилась к моим достоинствам, и пока мы медленно-медленно двигались по берегу, я чувствовала, как холод пробирает меня до костей. Вести бессмысленную болтовню с теми, кто ехал рядом со мной, у меня не было ни малейшего желания. – Выпейте это. – Заметив после нашего возвращения, какая я бледная и унылая, Алиса сунула мне в руки чашу с дурно пахнущей жидкостью. И я выпила, не спрашивая, что это, – мне было неинтересно, – а потом едва не задохнулась от горького послевкусия трав; мой желудок сжало спазмом. – Вы только посмотрите на себя! – запричитала Алиса. – Нельзя этого допускать, миледи! Вы должны хорошо питаться. Я внимательно изучала собственное отражение в зеркале. Моя кожа стала бледной, волосы потеряли блеск и уныло повисли. Неужели мои скулы всегда были такими острыми, выпирающими? Даже синие глаза, казалось, поблекли и стали светло-серыми. Боясь острого языка Алисы, я взяла с блюда сладкий пончик, но, как только она отвернулась, тут же отложила его обратно. В те дни она была для меня нянькой и наставницей в той же степени, что и для Юного Генриха. Мне позволено было сопровождать своего сына в Вестминстер на официальное открытие парламентского заседания. Столь пышное, торжественное событие, безусловно, таило в себе угрозу для психики совсем еще маленького ребенка, и я трепетала от беспокойства, боясь, что Юный Генрих не произведет должного впечатления на своих подданных. В его неудаче вполне могут обвинить мать. И тогда, возможно, моего сына отошлют, окончательно забрав у меня. – И вы это одобрили? – спросила я Уорика; после церемонии он вернулся в королевские покои Вестминстера и теперь сидел вместе с нами, прихлебывая эль. Генриха, засыпавшего на ходу, отправили с Джоан в детскую, и мы с Алисой красноречиво переглянулись, испытывая огромное облечение. Приступ детского гнева в тот день, когда Юный Генрих отправился в Лондон, напугал меня своим неистовством, но теперь гордость за сына растекалась приятным теплом у меня внутри. – А разве я мог не одобрить? – Уорик мягко улыбнулся, что-то вспомнив. – Он король до кончиков ногтей. Отец гордился бы им. Какого славного монарха мы из него сделаем! – Он добился расположения парламента, не правда ли? Юный Генрих захлопал в ладоши, когда спикер отвесил ему поклон. – Как и его мать. – Уорик поднял чашу в молчаливом тосте. Я покраснела, одновременно удивляясь подступившим к глазам слезам. День выдался чрезвычайно насыщенным, и я не могла передать словами, как много значила такая похвала для моей самооценки. Я хорошо сыграла роль и произвела благоприятное впечатление. Страх потерять Юного Генриха отступил. Алиса оставила нас. Короткий день вскоре сменился вечерней тьмой, и Уорик тоже поднялся, собираясь уходить. – И что же теперь? – спросила я. – Мы возвращаемся обратно в Виндзор? Уорик слегка наклонил голову: – Да, до следующего года. Мы не станем переутомлять мальчика. – Да. Конечно, не станем. Но… Я умоляющим жестом сложила ладони и заглянула Уорику в глаза. Он был единственным человеком, которого я могла об этом попросить. – Мне необходимо что-то делать, Ричард. Чем-то заниматься. – Вы обязательно будете задействованы больше, когда Его Высочество подрастет и сможет справляться с нагрузками. – А я думаю, что тогда меня будут привлекать еще меньше, – печально призналась я. – Когда мой сын подрастет, он станет самостоятельным. – Но прежде пройдет еще много лет… День, отмеченный моим возвращением в мир королевского двора и политики, в суету и оживление Лондона, оказался похожим на обоюдоострый меч: он словно разбудил меня, вернул к жизни. А после возвращения в Виндзор у меня было такое ощущение, будто я захлопнула крышку совсем недавно открытого сундука, полного сияющих драгоценных камней, и теперь в обозримом будущем он будет оставаться закрытым. Это была тропка, по которой можно было пройти, только очень уж узенькая. По мере того, как мой сын будет подрастать, он с легкостью станет отказываться от моего присутствия на торжественных событиях вроде этого. А однажды невестка вытеснит меня из его жизни окончательно, и тогда я превращусь в ничто. Сегодня, когда я держала Юного Генриха на коленях, меня бурно чествовали, но на душе у меня было тревожно, неспокойно. Я боялась будущего, которое не сулило ничего хорошего. – Может быть, мне снова выйти замуж? – вдруг спросила я. Эта мысль удивила меня саму: она была неожиданной, как легкое прикосновение крыльев ночной бабочки к волосам в темноте, и появилась стремительно, как бы ниоткуда, словно весенняя ласточка в погожий день, вернувшаяся из теплых стран. Прежде о повторном браке я не думала. А почему, собственно, нет? Я еще молода, только-только разменяла третий десяток, так почему бы… – Вы этого хотите? Я не знал. – Уорик изумился не меньше, чем я. – Нет-нет. У меня нет подобных планов, я об этом даже не думала. Но… А мне позволят это сделать? Совет даст согласие? Пусть не сейчас, а когда-нибудь в будущем. Внезапно мне показалось чрезвычайно важным заручиться обещанием Уорика, что моя мечта о дружеском союзе – и даже о любви – вполне осуществима. – Почему бы нет? Лично я не вижу никаких причин, по которым вам могли бы отказать. – Уорик взял паузу и задумался; у него на лбу между шелковистых бровей появилась напряженная складка. – Как вы правильно заметили, подрастая, Генрих будет становиться все более самостоятельным и независимым. Так почему бы вам не выйти замуж снова? – Он опять ненадолго умолк. – Если для вас найдется подходящий супруг, разумеется. Его очевидное смущение совершенно меня не вдохновляло. Если для вас найдется подходящий супруг. Эта его оговорка легла на благодатную почву: я сразу же поняла – в этом-то и суть! А кого, собственно, можно считать подходящим для меня супругом? Я вспомнила нарисованный Глостером портрет Екатерины, вдовствующей королевы Англии, не предполагавший каких-либо отклонений или изменений. Не думаю, что этот человек смирится с моим повторным браком, ведь прежде он предрекал мне одинокое, изолированное существование золоченой символической фигурки с красивой картинки в молитвеннике. Я заставляла себя посвящать время чему-нибудь полезному. Долгие темные ночи и зимние холода не могли длиться вечно. Я делала вид, что постоянно занята, старательно листала книжные страницы, хотя мне и были вовсе неинтересны похождения греческих богов и героев, которые с завидным рвением то вспыхивали неистовой любовью, то охладевали. Я просила музыкантов играть, но сама не пела и не танцевала. Да и как можно танцевать одной? Я забавляла Юного Генриха, но в нем как раз проснулся интерес к книгам и религиозным обрядам. Я бралась за вышивку, однако это занятие вызывало во мне еще меньше энтузиазма: цветы и листья, выходившие из-под моей иглы, получались плоскими и безжизненными, как будто увяли и погибли в преддверии неминуемо надвигающейся морозной зимы. Мне и самой уже казалось, будто моя собственная зима настанет раньше, чем я успею расцвести по-настоящему, по-летнему. Все это должно было определять содержание моей жизни до начала следующего парламентского заседания, когда Юный Генрих опять отправится в Лондон, а я опять буду его сопровождать во время поездки. И так год за годом. Супруг приучил меня поддерживать его амбициозные планы во Франции. Теперь же я должна привыкнуть к тому, что обязана поддерживать авторитет своего маленького сына. Иногда я плакала. – Вам нужна приятная компания, миледи, – сказала мне однажды Алиса, уже начинавшая терять терпение. Согласна, но где ее взять? О, я пыталась улыбаться, присоединяясь к своим придворным дамам, когда Мэг, Беатрис и Джоан полушепотом делились бесконечными сплетнями, а Сесилия рассуждала о любви, по большей части неразделенной. Коротая долгие ноябрьские вечера, я старалась находить удовольствие в чаше подогретого вина со специями и скандальных историях о матримониальных похождениях Глостера. Признаюсь, на некоторое время меня позабавила история о лорде Хамфри и его жене Жаклин из Эно: сей союз оказался бигамным, поскольку Жаклин уже была замужем за герцогом Брабантским и этот брак на момент новой свадьбы еще не признали недействительным. Но интерес мой ко всему этому был, в лучшем случае, прохладным; дамы в основном болтали без меня, находя меня плохой собеседницей. Я не могла их за это винить. Их щебечущие голоса, сыплющие комментариями и строящие непристойные предположения, ничуть не трогали мою душу. Мы были заперты в Виндзоре в качестве придворного окружения юного короля, и, полагаю, моим придворным было здесь невыносимо скучно – точно так же, как и мне. Уорик – добрый, славный Уорик – прислал мне в подарок комнатную собачку с вьющейся каштановой шерсткой, маленькими внимательными глазками и острыми зубами. Возможно, это было сделано под действием угрызений совести, чтобы хоть как-то заменить мне эфемерного будущего мужа, поскольку перспектива заполучить для меня такового относилась к такому далекому будущему, что разглядеть его было почти невозможно. Подозреваю, что руку к этому приложила и Алиса, надеявшаяся, что это выведет меня из безрадостного состояния. Собачка была очаровательна – совсем еще щенок, она без устали устраивала хаос в моих покоях, царапая когтями шелковую вышивку и грызя все, что попадалось на пути, – однако отвлечь меня от грустных мыслей ей оказалось не под силу. «Бедняжка Екатерина! – жалела я себя. – У тебя же нет причин для мрачного настроения».