Одиночество окутывало меня, словно саваном, и я в отчаянии закрывала ладонями глаза, чтобы не видеть бесцельного жизненного пути, по которому должна буду идти до самой смерти. «Пресвятая Дева, услышь меня, – молилась я каждое утро, стоя коленями на своей prie-dieu. – Пресвятая Дева, смягчи мои мучения, даруй утешение! Даруй решимость придать своему существованию на этой земле смысл и целенаправленность». – Может быть, вам стоило бы взять мальчика и отправиться с ним в Вестминстер на рождественские празднества? – проворчала Алиса как-то в конце ноября. – Уверена, лорд Уорик вам это позволит. – Нет, – ответила я – тоном таким же унылым, как мое настроение. – Праздновать я не буду. Внутренне негодуя из-за моего упрямства, Алиса торопливо вышла из комнаты, бросив на меня напоследок укоризненный взгляд. Но я не чувствовала себя виноватой. Неделю спустя верхний внутренний двор Виндзорского замка вдруг заполнился людьми и лошадьми. Гомон возбужденных голосов и цоканье подков по булыжной мостовой долетало даже сквозь застекленные окна, возле которых мы с придворными дамами собрались, чтобы полюбоваться последними лучами заходящего солнца. У меня не было настроения выяснять причину этого переполоха. Наверное, лорд Уорик в очередной раз приехал посмотреть на успехи Юного Генриха – и, возможно, даже привез мне еще одну болонку. Однако движение во дворе было слишком бурным, и мои дамы не могли его проигнорировать. – Миледи? – вопросительно взглянула на меня Мэг, уже вскочившая на ноги. – Идите. Посмотрите, если вам хочется, – сказала я, хотя на самом деле моего разрешения им не требовалось. Моя власть была для них необременительной. И тут Джоан радостно вскрикнула, после чего всем всё стало ясно. – Насколько я понимаю, нас посетил король Шотландии, – капризным тоном заметила я. Мы с Яковом не виделись уже несколько месяцев. – Можно и я пойду, миледи? – быстро спросила Джоан, уже на полпути к выходу. – Разумеется. Но постарайтесь вести себя… – Дверь за ней захлопнулась. – Скромно и благопристойно, – со вздохом закончила я. Она убежала, а я вдруг испытала несколько болезненных уколов досады на саму себя: в первую очередь из-за того, что пребываю в угнетенном настроении, но главное – оттого что приезд гостя, в общем-то, должен был доставить мне удовольствие, а я даже не поднялась с кресла. Но я все-таки должна встать… Я положила на крышку сундука лютню, струны которой до этого лениво перебирала, и, поднатужившись, придала своим губам форму улыбки, которая, как я надеялась, выглядела гостеприимной. Разве не замечательно будет снова увидеться с Яковом? Я не ожидала, что он станет лезть из кожи вон, стараясь мне угодить, как это было в первые недели после смерти Генриха: шотландскому королю необходимо жить своей жизнью, даже если она проходит в усеченном виде, с ограничениями, во враждебном окружении и под пристальным надзором. Я должна встретить его радушно. А вот и он – чуть дрожащие на ходу кудри спадают на плечи, темные глаза блестят довольно и радостно; а рядом, едва не повисая на его руке, торопится Джоан – раскрасневшаяся, возбужденная, сияющая ни с чем не сравнимой юной красотой. Без сомнения, она не обратила внимания на мои слова. Не успела я бросить на нее хмурый предостерегающий взгляд, как из коридора послышался громкий шум оживленной беседы и в мою комнату ворвалась группа молодых людей. В их присутствии мои придворные дамы просияли так, будто разом зажглись две дюжины свечей. Я растерянно заморгала. Поскольку не привыкла к столь бурному проявлению веселья и полному отсутствию куртуазных условностей – я выросла совсем в другой обстановке. Энергия просто выплескивалась из молодых людей наружу и, отражаясь от этих строгих стен, звенела где-то вверху, под балками крыши; гости напоминали неутомимых беззаботных щенков, способных радоваться без всякой причины. Разгоряченные лица, громкие уверенные голоса, одежды яркие и модные, что сразу же бросалось в глаза, – все это в нашей унылой атмосфере было, как глоток свежего морозного воздуха, который должен был пробудить нас от затянувшейся зимней спячки. Казалось, тяжелые портьеры, отделявшие мои покои от внешнего мира и поглощавшие посторонние звуки, вдруг резко распахнулись. Тем временем Яков, широко шагая, подошел ко мне и, остановившись, не стал терять время на официальные приветствия, предусмотренные дворцовым этикетом, а восторженным жестом развел в стороны поднятые руки. – Обо всем договорено! Они согласились! – О чем договорено? – Мои разбегающиеся мысли упрямо отказывались выстраиваться в логическую цепочку. – Екатерина! – Яков схватил меня за руки и поцеловал кончики пальцев. – Как вы можете этого не знать? Неужели вы настолько изолированы от внешнего мира? Или же нарочно не замечаете, что происходит за этими стенами? – Полагаю – второе, – виновато улыбнулась я. – Не беда! Я здесь для того, чтобы сообщить вам об этом лично. Так вот: они наконец-то пришли к соглашению! Лицо Якова сияло, и моя растерянная натужная улыбка в конце концов превратилась в настоящую и радостную, когда я поняла, что он имеет в виду. – О Яков! Я так рада за вас! Насколько я понимаю, вас наконец освободят. – Да! Свобода! Слава Богу! – В порыве восторга он, словно в танце, обхватил меня за талию и, повернув вокруг себя, поставил на место. – Я лично посещал все эти длиннющие, нуднейшие, невыносимо глупые переговоры между многоречивыми, но весьма влиятельными уполномоченными представителями со стороны Шотландии и Англии – и приехал сюда, чтобы сообщить вам об этом первой, потому что знаю: вы желаете мне добра. – Так расскажите же мне об этом подробнее, – попросила я, потому что именно этого и хотел Яков, и сделала знак принести вина. Восторг шотландского короля был заразительным – он сумел расшевелить даже мои чувства, загнанные унынием в мрачные глубины души. Взяв Якова под руку, я подвела его к камину и усадила на выложенную подушками скамью. – Я изводил их своей неутомимостью, разъезжая из Понтефракта в Йорк и обратно, пока, клянусь Богом, им просто не надоело до невозможности смотреть на мою несчастную физиономию. И в конце концов они объявили, что я свободен и могу возвращаться в Шотландию! Яков время от времени нервно приглаживал свои непокорные волосы; он был возбужден столь будоражащей новостью, и ему едва удавалось усидеть на месте. Королю Шотландии было двадцать девять лет, пятнадцать из которых он провел в условиях «щадящего» плена. Я прекрасно понимала, что он чувствует: как будто дверца птичьей клетки распахнулась и веселый певун-зяблик выпорхнул на свободу. Я подумала, что и мне хотелось бы так же вылететь на свободу. Но не возвращаться во Францию – туда меня как раз не тянуло, – а просто жить своей жизнью, без каких-либо ограничений, по собственному усмотрению. – Они, конечно, заставят меня заплатить, – продолжал Яков, пока я рассматривала группу молодых людей, его компаньонов: те непринужденно угощались вином в дальнем конце комнаты, наслаждаясь вниманием моих придворных дам. Большинство из гостей я знала, – это были отпрыски благородных английских фамилий, – хотя могла бы и не вспомнить сразу пару имен. Раздался взрыв смеха, и мне внезапно захотелось оказаться среди них, быть одной из придворных дам, которая свободно флиртует, стремясь привлечь восторженный взгляд какого-нибудь красивого мужчины. Мысленно пожалев об этом, я вновь обратила внимание на Якова; он продолжал разглагольствовать о фортуне, наконец-то смилостивившейся над ним. – Умопомрачительный выкуп в шестьдесят тысяч марок! – Он хрипло рассмеялся. – Приятно и даже лестно сознавать, что они оценили меня в такую сумму. В своем великодушии они позволили мне выплачивать ее частями, раз в год. – Циничная улыбка казалась неуместной на его моложавом лице, но во время затянувшегося плена цинизму Яков научился в первую очередь. – Надеюсь, это не заставит Шотландию пойти по миру с протянутой рукой. Потому что в противном случае мои подданные не обрадуются моему возвращению. – Что вы! Обязательно обрадуются, – заверила я его, и в этот миг раздался новый взрыв смеха. В толпе шумных молодых людей мой взгляд привлек один, похоже, самый младший из них. У него было энергичное лицо с красивыми темными бровями и светло-карими глазами, горевшими озорным блеском. – А знаете, что лучше всего? – продолжал Яков, не догадываясь о моих мимолетных, не относящихся к делу оценках. – Я нашел себе жену. Я нашел Джоан. – Он потянулся к девушке, стоявшей довольно близко и наверняка слышавшей все это, поймал ее за руку и, притянув к себе, обнял за талию. – Я уж думал, что не доживу до этого счастливого дня. А если и доживу, то мы с ней оба к тому времени будем страдать старческим слабоумием и, когда наконец-то окажемся на брачном ложе, я буду несостоятелен как мужчина. Джоан хихикнула и покраснела, а я тепло им улыбнулась, хотя мое сердце скребла когтями зависть. Джоан просто светилась от счастья, а любовь на лице Якова была гораздо красноречивей, чем в его стихотворных шедеврах. Я спрятала стиснутые от досады кулаки в складках своего платья. Следует обуздывать столь низменные чувства, как зависть. – Дата вашей свадьбы уже назначена? – спросила я и успела заметить, что Яков слегка нахмурился, но тут мое внимание снова отвлекли. Юноша с карими глазами и волосами такого же цвета вдруг снял берет и бросил его кому-то из друзей, после чего изобразил красивый удар воображаемым мечом. Сделав выпад, он восстановил равновесие изящным поворотом ноги и громко расхохотался. Компаньоны его дразнили, но при этом дружески похлопывали по спине. Возможно, он и был самым младшим, однако в этой компании у него определенно было свое место. Затем юноша ответил серией быстрых тычков в сторону тех, кто больше всех ему досаждал, а я поймала себя на том, что улыбаюсь – ведь не улыбнуться было невозможно. О, конечно же, эти черты были хорошо мне знакомы. Когда юноша повернулся ко мне лицом и повторил свой выпад ловким движением запястья, я узнала в нем представителя семейства Бофорт. Волосы у Джоан были чуть светлее, а глаза скорее темные, чем медово-карие, но подвижные брови вразлет и улыбка были в точности такими же. Значит, это ее брат. – Нет, дату свадьбы пока не назначили, – думая о своем, услышала я ответ Якова. – Они говорят, что это произойдет сразу, как только все будет готово, – хотя у меня есть сомнения по этому поводу. – Он прогнал с лица озабоченное выражение – вероятно, ради Джоан, которая от этих слов снова напряженно нахмурила брови, – и, взяв меня за руку, сжал мои пальцы. – Так что теперь мы будем жить надеждой – но разве не тем же я занимался последнюю дюжину лет и даже больше? Надеюсь, вы еще потанцуете на моей свадьбе. – Я не танцую, – уныло ответила я. Мое настроение по-прежнему определяли странные низменные инстинкты, никак не желавшие оставлять меня в покое. – Нет, вы должны потанцевать. – Впервые с момента своего появления здесь Яков наконец внимательно всмотрелся в мое лицо. – Что случилось, Екатерина? Вы выглядите несчастной. Я отрицательно покачала головой. Сегодня неподходящий день, чтобы обсуждать мои беспричинные терзания. – И все-таки… – нахмурившись, продолжал настаивать Яков. Я тут же встала; меня немало расстроило то, что он заметил во мне разительные перемены. – Наверное, вам следует представить мне своих друзей. Я хотела сменить тему разговора, и это сработало. – Большинство из них вы и так знаете, – сказал Яков, но, подчинившись, подозвал молодых людей, которые, выступив вперед, поклонились мне. – А это, – объявил Яков, – Эдмунд. – Мой брат решил, что обязан приехать сюда, чтобы поздравить меня с наступающим праздником и пожелать мне всего наилучшего, миледи, – вмешалась Джоан, беря юношу за руку и ставя прямо передо мной. Я прочла на ее лице любовь и восхищение, и меня это не удивило. Эдмунд поклонился более затейливо, чем требовалось в данной ситуации, и я вспомнила его выходки с воображаемым мечом. Он явно привык привлекать к себе внимание; это подтверждалось и тем, что во время поклона он с глубочайшим почтением взмахнул руками так, что перья его бархатного берета коснулись пола. После этого Эдмунд поднял на меня взгляд своих лукавых глаз и рассмеялся. – Миледи, сказав это, моя сестра оказала мне плохую услугу. Я приехал сюда не потому, что она меня позвала. И не по приказу вновь восстановленного в своих правах короля Шотландии. – Улыбка юноши тронула мое сердце, когда он, изящно взяв меня за руку, поднес ее к своим губам. Они оказались сухими и теплыми, и, когда он коснулся ими моей кожи, я слегка вздрогнула; между тем Эдмунд Бофорт вкрадчивым голосом продолжал, все так же глядя мне прямо в глаза: – Я здесь для того, чтобы отдать дань глубокого уважения юному королю. И, разумеется, его благородной матери. Он, казалось, заколебался, словно из-за неуверенности в себе, но я-то знала, что это не так: никто из Бофортов не страдал низкой самооценкой. – Если, конечно, миледи согласится принять меня здесь, при своем дворе, в качестве гостя и кузена юного короля. Этот полувопрос заставил мое сердце затрепетать. Как странно, что он спрашивает об этом, да еще и в такой манере, лично у меня. По какой причине, собственно, я могу его не принять? Его непонятная настойчивость сбивала меня с толку, и, чувствуя на себе его взгляд, я поймала себя на том, что не нахожу обычного вежливого ответа. История его семьи, отмеченная в прошлом скандалами, была мне известна. Бофорты вели свой род от Джона Ланкастера и Екатерины Суинфорд, которая долгие годы была его любовницей. Конечно, позорная, незаконная линия, однако после женитьбы этой печально известной пары их детей официально усыновили и они вступили в брак с представителями аристократических династий королевства. И теперь, чрезвычайно амбициозные, с детских лет одаренные и умные, – а также пользующиеся кровным родством с королем, – они превратились в одно из самых ярких и известных семейств страны. Передо мной стоял Эдмунд Бофорт, сын графа Сомерсета, племянник епископа Генриха и, разумеется, брат Джоан. А также троюродный брат моего сына. Юноше из семьи, искушенной в делах военных и политических, казалось, было предначертано вершить великие дела, как и всему их роду, хотя сам он был пока что слишком молод, чтобы сражаться в армии моего мужа Генриха в войнах против Франции. Сколько же ему лет? Я попыталась определить его возраст по уверенной манере держаться, по упругим мускулам, угадывавшимся под роскошной туникой с изысканно скроенными рукавами и пряжками, усыпанными драгоценными камнями. По-видимому, этому юноше не больше двадцати. Иными словами, он младше меня. В последний раз я видела Эдмунда, когда он находился под покровительством епископа Генриха, давно, как только приехала в Англию; с тех пор он очень возмужал. Эдмунд Бофорт набрался мужской силы, стал шире в плечах и выше ростом; из него выйдет прекрасный солдат. – Миледи? Я продолжала внимательно смотреть на него. – Добро пожаловать, – сумела произнести я, и юноша снова склонился к моей руке и коснулся моих пальцев еще одним галантным поцелуем. Он держал мою ладонь долго и отпустил лишь тогда, когда я потянула ее к себе. На его губах появилась виноватая улыбка. – Прошу простить мою неловкость, миледи. Я был ослеплен вашей красотой. Как и каждый из присутствующих здесь мужчин.