Меня передернуло от этого пресловутого суждения, становившегося клеймом на моей душе. Перед глазами невольно возник образ моей матери, подкрашенной и увешанной драгоценностями, бросающей похотливые взгляды в сторону молодых придворных. Своей пагубной репутацией она оказала мне очень плохую услугу. Мне вдруг стало душно, и я набрала побольше воздуха в легкие, чувствуя, как мое лицо мучительно краснеет от унижения. – Я сожалею о том, что произошло, – продолжал епископ Генрих, после того как я так и не нашлась, что ему ответить. – Но, знаете, все не так уж плохо. Тут ко мне вернулся дар речи и горькие слова сами собой сорвались с губ: – Думаете? А вот я так не считаю! Ведь речь идет о том, что теперь я буду под постоянным надзором. – Боюсь, это действительно так. Права Юного Генриха на французский трон держатся полностью на вас, так что ваша репутация должна сиять чистотой подобно жемчужинам в венце Пресвятой Девы Марии. И тут я наконец расплакалась. Я плакала о своем растоптанном стремлении к счастливой жизни с Эдмундом. Из-за «щадящего заточения» при дворе собственного сына, к которому прибегли, чтобы я своими поступками уже никогда не смогла всколыхнуть политическую жизнь Англии. Я буду крепко-накрепко связана с окружением Юного Генриха, намертво прилипну к нему, точно омела к яблоневой ветке. Сердце мое было разбито, и я совершенно упала духом. – Не плачьте, Екатерина. Вы еще так молоды… – И что толку? То, что я молода, означает лишь, что мне придется провести больше времени узницей в удушливом коконе респектабельного одиночества. Из которого мне ни за что не вырваться. Ведь получается так, верно? Женится ли Эдмунд из любви ко мне, рискнет ли сделать это без высшего соизволения? Это был вопрос, ответ на который мне был необходим. Вопрос, который я не смела задать. Но на деле оказалось, что это и не нужно: епископ Генрих сунул руку в складки своего рукава и извлек оттуда сложенный листок бумаги, скрепленный печатью Бофортов. – Эдмунд просил передать вам вот это, дорогая моя Екатерина. Там он все объясняет. Когда я прижала письмо к груди, слезы на моих глазах еще не высохли. По сочувственному изгибу губ епископа я догадывалась, что это, скорее всего, прощальное послание от Эдмунда. Я подождала, пока мой гость допьет остатки вина из кубка и уйдет, – напоследок он сообщил мне, что должен ехать в Рим в надежде получить там кардинальский сан, поскольку его позиции в Англии сильно пошатнулись и о прежних амбициях речь больше не шла, – и только после этого сломала печать и начала читать. Я не хотела раскрывать свое разбитое сердце перед священнослужителем, заботившемся лишь о собственных интересах, и потому раскрыла письмо, только когда осталась одна. Лучше узнать самое худшее в одиночестве. Письмо было коротким, а почерк – достаточно ровным, чтобы я могла его разобрать. Екатерине, моей единственной и неповторимой возлюбленной. Я очень по вам скучаю. Кажется, прошла уже целая вечность с тех пор, как я чувствовал на своем лице ваше нежное дыхание. Мне нестерпимо хочется снова вас обнять, почувствовать, что вы моя. Скоро мы опять будем вместе и я увижу вашу улыбку. Как вам уже известно, Глостер осуществил свой дьявольский замысел, чтобы нас разлучить, но, клянусь, ему это не удастся! Какой может быть кара, если мы поженимся – с разрешения юного короля или без него? Думаю, не существует такого наказания, которое можно было бы применить к королеве Англии и Бофорту, как в нашем случае. Моя семья очень влиятельна, так что Совет может нам сделать? Никакие угрозы не способны меня остановить, и никакое наказание не перевесит чашу весов в сравнении со счастьем быть с вами. Знаю, вы порадуетесь вместе со мной, ведь в подтверждение моих позиций при дворе мне пожаловали новую должность – меня послали правителем в Мортен. Это большая честь и добрый знак. Лучшего подтверждения того, что я прочно стою на лестнице, ведущей к вершинам политического влияния, просто не найти. Продолжайте верить в меня, моя любовь. Я буду в Вестминстере, когда вы в конце месяца привезете Юного Генриха ко двору. Там мы обсудим наши планы. Никогда не забывайте, что я люблю вас. Ваш покорный слуга, отныне и навеки, Эдмунд Бофорт. – Ох, Эдмунд! Крик изумления вырвался у меня непроизвольно, и я накрыла ладонью свой талисман – эмалированную брошь с гербом Бофортов, на котором могучий лев подпирал решетку крепостных ворот; я каждое утро прикалывала это украшение к своему корсажу. Я принадлежала Эдмунду, он любил меня и ценил больше остальных. И в своем письме клялся не отступать, добиваясь нашего союза. Но разве я и так не знала этого? Эдмунд был достаточно смелым, достаточно отчаянным, достаточно уверенным в себе, учитывая его бофортовское воспитание и кровь Плантагенетов, чтобы выступить против Глостера и парламента – да и против всего мира, если понадобится, – заявляя свои права на любимую женщину. Ради того, чтобы назвать меня своей. Итак, он стал графом Мортена, города в Нормандии. Разве это не означало, что Эдмунд Бофорт пользуется при дворе благосклонностью? Я скомкала письмо в руке; мне казалось, будто Эдмунд стоит рядом. Я словно слышала его веселый смех, в голове моей звучали эхом адресованные мне слова любви. Казалось, мои губы чувствовали вкус его горячего желания, когда я прижимала их к пергаменту, на котором рукой Эдмунда было написано о любви ко мне. Мое тело болезненно рвалось к возлюбленному. Мы скоро встретимся в Вестминстере. Любовь Эдмунда придаст мне смелости. Мы встанем с ним рядом и бросим вызов парламенту, вознамерившемуся нас разлучить. Если понадобится, выкажем неповиновение Глостеру, а Эдмунд, несомненно, найдет какой-нибудь способ перехитрить коварного герцога и выбраться из этого лабиринта препятствий. Он меня любит и потому не покинет. Я хранила его слова в своем сердце и повторяла их, как панацею от бед, как волшебное заклинание, способное соединить нас вопреки всему, когда взбегала по крутым ступеням на самую вершину громадной Круглой башни, чтобы еще раз взглянуть в сторону Лондона. Я просто не могла дождаться, когда снова его увижу. – Эдмунд! Увидев в толпе знакомое лицо, Юный Генрих, наряженный в новую тунику, громко рассмеялся, но затем остановился и смущенно замер. Я положила ладонь ему на спину и легонько подтолкнула вперед, после чего успокаивающе улыбнулась, когда сын взволнованно поднял на меня глаза. – Вы увидитесь чуть позже, – шепнула я ему. Соблюдая формальности дворцового этикета, тяжелого, как подбитая горностаевым мехом мантия, оттягивавшая мне плечи, я величественно шла рядом с Юным Генрихом мимо выстроившихся в ряд придворных, а те изящными поклонами приветствовали своего короля. Это был еще один визит в Вестминстер, предвосхищавший стремительно приближающийся день, когда мой сын будет официально коронован на царство в Англии. Времена его детских приступов гнева миновали, и теперь он держался с очаровательным достоинством. Несмотря на быстро растущие руки и ноги, его лицо оставалось ангельски милым и бледным; волосы под шапочкой были аккуратно расчесаны, с губ не сходила довольная улыбка, а округлившиеся от возбуждения глаза глядели по сторонам. До тех пор пока не остановились на Эдмунде Бофорте, графе де Мортене. – А можно я поговорю с ним сейчас? – шепотом спросил у меня Юный Генрих. – Мне нужно кое-что ему сказать. – Конечно, нужно, понимаю. Однако сперва ты должен поприветствовать своего дядю Глостера, – тихо ответила я. Мне тоже следовало набраться терпения. Дни, миновавшие с тех пор, как я прочла письмо Эдмунда (их было не так уж и много), показались мне годами. Сколько раз я перечитывала его послание, подпитываясь надеждой, которой были пронизаны строки. Теперь же всего несколько минут отделяли меня от того момента, когда я встану рядом с Эдмундом и мы открыто объявим о нашей любви. Я улыбалась, чувствуя счастье, окутывавшее меня, будто сусальное золото, которым мастер покрывает икону. Да, мы с Эдмундом будем вместе. Генрих с важным видом кивнул и продолжил путь, оставив меня позади, и я была вынуждена изо всех сил сохранять видимость спокойствия ума и тела. Я заметила Эдмунда еще до того, как его разглядел мой сын, и тоже едва не выкрикнула его имя. Ладони мои вспотели от нетерпения, сердце бешено стучало в груди, и я почувствовала, что мне трудно глотать. А вот и Эдмунд, стоит справа от меня, согнувшись в изящном поклоне. В ожидании я повернулась к нему, однако наши глаза не встретились, даже когда он полностью выпрямился и улыбнулся моему сыну. А вот мне Эдмунд Бофорт почему-то не улыбнулся. Мое сердце снова билось в обычном ритме, и я мысленно отчитала себя. Здесь слишком много посторонних глаз: нельзя открыто демонстрировать свои чувства. Разумеется, мы с Эдмундом и не могли бы прямо сейчас заявить о своей любви. Но уже скоро, очень скоро… Уверенной, грациозной походкой я продолжила движение по предписанному протоколом маршруту, слегка кивая головой тем, кто приветствовал меня, и останавливаясь за спиной у Генриха, когда его останавливали, чтобы кого-то ему представить. Со всех сторон нас с сыном приветствовали и, кланяясь, заверяли в преданности. Глостер, Уорик, голубая кровь Англии. А затем из общей массы выступил Бофорт и мой сын наконец лично обратился к своему любимому кузену: – Мы скучали по вам, Эдмунд. – Прошу простить меня, сир. Я был занят вашими делами во Франции, – торжественным тоном ответил Эдмунд, приложив ладонь к сердцу. – Знаю. Вы теперь граф де Мортен. А у меня новая лошадка, – с гордостью сообщил Генрих. – Но, правда, она не такая красивая, как ваша. – Не могу поверить. Если это животное подарил вам лорд Уорик, оно наверняка великолепно. – Вы еще приедете к нам в Виндзор? Когда ударят морозы, вы научите меня кататься на коньках, как когда-то мою маму? – Конечно, с превеликим удовольствием, сир. И Эдмунд шагнул назад, уступив место следующему придворному. Какой он добрый, отрешенно подумала я. Как чутко и предупредительно отвечал моему маленькому сыну. Но при этом оказался удивительно жестоким по отношению ко мне. Ни разу во время этого короткого диалога, ни разу после адресованного мне учтивого кивка Эдмунд Бофорт не взглянул на меня. Вместо этого мне предоставили возможность созерцать благородный профиль этого улыбающегося, уверенного в себе, надменного человека. Неужели я ошибалась? Мне никак не удавалось хоть немного упорядочить свои мысли, мечущиеся из стороны в сторону. Так Эдмунд нарочно меня игнорировал? Я пыталась подавить охватившую меня панику. Наверное, он просто счел необходимым проявить осмотрительность. Но то, что Эдмунд отворачивался от меня и не обменялся со мной ни единым словом, мне было трудно понять и принять. И почти невозможно простить. Совершенно очевидно, что он мог бы заговорить со мной, как с королевой-матерью, поскольку приходился кузеном моему сыну, и это не вызвало бы пересудов среди придворных. Паника стала стихать, дыхание снова выровнялось. Конечно же, Эдмунд поговорит со мной, когда закончатся все эти протокольные формальности. Обязательно поговорит. – А когда вы приедете в Виндзор, мы еще раз распакуем костюмы и маски? – сквозь шум в ушах услышала я голос Юного Генриха, опять обращавшегося к Эдмунду. Когда с официальной частью было покончено, у собравшихся появилась возможность пообщаться. Вот сейчас, сейчас Эдмунд ко мне подойдет! Проследует между объединившихся в группки беседующих придворных, глядя только на меня глазами, горящими решимостью не допустить, чтобы между нами встал кто бы то ни было. Но нет. Повергнув меня в безысходное отчаяние, Эдмунд удалился в другой конец зала, пройдя мимо меня с таким видом, будто я ничего для него не значила. Когда мы с ним оставались наедине, проводя часы за нежными разговорами, наша кровь кипела от возбуждения. Теперь же он даже не глянул в мою сторону, когда я стояла в группе придворных, окружавших моего сына, отвечая на приветствия и обмениваясь вежливыми фразами с Уориком. Эдмунд писал мне, что мы наперекор всему будем вместе, станем строить совместные планы и ничто не сможет нас разлучить. Обнадеженная его посланием, которое я прятала под лифом платья, я не могла понять, почему он так продуманно отвергает то, чем мы на самом деле были друг для друга. Торжественный прием шел своим чередом, по обычной схеме: собравшиеся переходили от группы к группе, оживленно беседуя, завязывая контакты, заговаривая с влиятельными особами, появление рядом с которыми могло как создать завидную репутацию, так и погубить ее. Я играла отведенную мне роль, величественную и благопристойную, однако уже устала от нее до зубовного скрежета. Минуты текли за минутами, и я чувствовала, как в моей груди нарастает страх; я пыталась слово в слово вспомнить, что написал мне Эдмунд Бофорт. «Никогда не забывайте, что я люблю вас… Никакие угрозы не способны меня остановить». Разве это не его собственные уверения? И конечно же, он должен найти возможность прийти ко мне и еще раз выразить свои чувства. Но этого не произошло. Эдмунд даже не приблизился ко мне. Душевная боль постепенно разливалась по всему телу, причиняя мне почти физические страдания по мере того, как картина становилась все более и более очевидной. Из-за требований дворцового этикета уйти отсюда было невозможно. Со стороны Эдмунда это был обдуманный, целенаправленный разрыв. Я была глубоко несчастна, утопала в отчаянии и теперь боролась лишь за то, чтобы сохранить достоинство. Взяв себя в руки, я отвела взгляд от Эдмунда. В голове неожиданно промелькнула мысль о том, что мой покойный супруг Генрих, холодный и безукоризненно владевший собой, в этот день мог бы с полным основанием гордиться моим умением скрывать истинные эмоции. И это вызвало у меня странное чувство удовлетворения. Однако и у моего самообладания был предел. Хоть я и поклялась себе смотреть куда угодно, только не в сторону своего возлюбленного, но, когда Юному Генриху пришло время уезжать, я невольно стала искать в толпе лицо Эдмунда, чтобы в последний раз взглянуть на него; меня словно мучило изуверское желание еще и провернуть нож, который он вонзил в мое сердце, намеренно и демонстративно пренебрегая мной во время всего этого бесконечного приема. А вот и он, стоит себе, увлеченный остроумной беседой с красивой молодой женщиной, которую я хорошо знала. Это была Элеонора Бошан, дочь Уорика, приехавшая ко двору вместе с мужем, Томасом де Росом. Однако это обстоятельство не останавливало Эдмунда Бофорта, флиртовавшего с Элеонорой. О, я сразу заметила подчеркнутое внимание, с которым он к ней относился. Узнала этот наклон головы, когда Эдмунд слушал, что она говорит, отметила для себя разворот его плеч и ту доверительную манеру, с которой он во время беседы слегка наклонялся в сторону собеседницы. Те же приемы он использовал, флиртуя со мной, когда с помощью медово-сладких слов и игривых жестов разыгрывал передо мной влюбленного. В следующий миг Эдмунд обернулся, чтобы ответить проходившему мимо приятелю, и этот взмах густых ресниц, этот чистый контур благородного профиля вогнали губительное лезвие в мое сердце еще глубже. Я застыла, пристально глядя на Бофорта. К этому моменту леди Элеонора отошла в сопровождении мужа, и Эдмунд, отворачиваясь от нее, должен был неизбежно посмотреть в мою сторону. А поскольку я уже смотрела на него, наши взгляды встретились и задержались друг на друге. Эдмунд замер, но длилось это совсем недолго – всего один удар сердца. А затем он отвесил мне глубокий церемонный поклон, словно отдавая дань уважения вдовствующей королеве. Поклон холодный, отчужденный и безупречно изящный. Весь мой самоконтроль внезапно не выдержал и лопнул, будто истершаяся тетива лука. Эдмунд ведь был моим возлюбленным, мужчиной, который собирался на мне жениться. Должно быть, мое сознание оказалось в плену какого-то ужасного недоразумения, какой-то ошибки, которую Эдмунд мне объяснит, и тогда у нас с ним снова все будет прекрасно. Для этого мне нужно лишь поговорить с ним, в несколько шагов преодолеть разделявшее нас расстояние и потребовать… Потребовать – чего? Объяснений, полагаю. Почему он не подошел ко мне, своей единственной возлюбленной, как он сам меня называл? Почему не улыбнулся, почему не напомнил о своих страстных желаниях, целуя кончики моих пальцев? В горле у меня мгновенно пересохло, но я была решительно настроена выяснить все прямо сейчас. – Не делайте этого. Едва я успела сделать шаг в сторону Эдмунда, как почувствовала у себя на талии легкое прикосновение чьей-то ладони. – Ричард! Чуть позади у моего плеча стоял Уорик, проследивший за направлением моего взгляда. – Но я должна… – Не ходите к нему, – мягко перебил он меня. – Это бесполезно, Екатерина. А устраивать здесь сцену было бы с вашей стороны… – Он сказал, что женится на мне, бросив вызов парламенту, – перебила я графа; в тот миг никакие сцены меня уже не смущали, но, несмотря на это, мне пока что удавалось говорить тихо. – Бофорт не сделает этого. Теперь он на вас уже не женится. – Как вы можете так говорить? Я сопротивлялась, когда Уорик мягко потянул меня за руку, но он был настойчив и ловким маневром вывел меня из толпы в сторонку, к увешанной гобеленами стене.