– Я точно знаю, что он этого не сделает. Вам просто пока неизвестно, что произошло, поэтому послушайте меня, Екатерина. – Мы стояли в небольшом свободном пространстве; Уорик крепче сжал мою руку, заставляя сосредоточиться. – Было предпринято несколько новых шагов. Образно говоря, Глостер запер для вас все двери и на каждое окно повесил решетку. – Но я это знаю, – возразила я. Неужели все так плохо? – Знаю, что теперь по закону я должна получить разрешение своего сына, чтобы выйти замуж, но это, конечно… – Это еще не все. Там есть еще одна оговорка. – Уорик на миг запнулся. – Она будет иметь весьма серьезные последствия для вашего повторного брака. Кем бы не был ваш муж. – Ох… – А вот теперь я испугалась по-настоящему. – Любой, кто пренебрежет запретом и рискнет взять вас в жены без королевского согласия, потеряет все. – Лицо Уорика было суровым, когда он произносил эти жестокие слова, однако его глаза светились искренним сочувствием. – Он лишится своих земель и всего имущества, а также должности. – Ох… – почти шепотом выдохнула я, впитывая зловещий смысл сказанного. – Этому человеку будет отказано во всех чинах, милостях и покровительстве. Его продвижение по службе станет невозможным. – Понятно. – Для любого женитьба на вас… – слова Уорика звенели с беспощадной жесткостью, – будет означать самоубийство с точки зрения политической карьеры и положения в светском обществе. Вы это осознаете? Если бы Эдмунд Бофорт взял вас в жены, его бы уничтожили. – Да, – услышала я свой голос как бы со стороны. – Да, я понимаю. К моему горлу подкатил комок слез, пока Уорик отрывистым голосом один за другим приводил свои жестокие доводы, словно вгонял гвозди в гроб моих похороненных надежд и мечтаний. Некоторое время я стояла молча, по-прежнему держа графа за руки, пока все кусочки головоломки не встали на свои места, после чего стало очевидно, что, благодаря этому закону, искусно составленному мстительным Глостером, я не смогу выйти замуж за сколько-нибудь амбициозного человека. В документе никаких конкретных имен, конечно, не называлось, однако цель его была видна столь же отчетливо, как и подписи, которые под ним стояли. Мое сердце обливалось кровью, когда я думала о безжалостной неотвратимости прозвучавшего в словах Уорика предупреждения: Для любого женитьба на вас будет означать самоубийство с точки зрения политической карьеры и положения в светском обществе. Значит, это конец, не так ли? Станет ли Эдмунд Бофорт кидаться в омут с головой, рискуя потерять все политические и социальные привилегии? Откажется ли ради меня от своих амбиций? Гордо подняв голову и выставив подбородок вперед с твердым намерением не показывать, что я раздавлена тяжестью услышанного, я посмотрела туда, где видела Эдмунда в последний раз. Он был на прежнем месте, в окружении людей, правивших этим королевством от имени моего сына, как когда-то епископ Генрих, – Глостера, Хангерфорда, Уэстморленда, Эксетера, архиепископа Чичеле. Эдмунд знал, кто может поспособствовать его успеху; знала это и я, рассматривая тщательно подобранную августейшую компанию. Бофорты были политическими хищниками, и продвижение наверх превалировало у них над иными интересами. Если прежде в моем мозгу еще теплилась глупая надежда, то увидев Эдмунда в этом обществе, я убедилась, что предостережения Уорика справедливы. – Будет лучше, если вы не станете к нему приближаться, – осторожно предупредил меня граф. – Да, я понимаю. Прекрасно понимаю. – Я взглянула ему в лицо. – Как он может быть таким жестоким? – Так он ничего вам не сказал? Я лишь покачала головой; меня отвергли, и из-за осознания этого мне трудно было говорить. – Мне очень жаль вас. Дело в том, что Эдмунд Бофорт видит в этом не жестокость, а политическую необходимость. Чисто прагматическое решение. И так считают все Бофорты. Их с колыбели воспитывали в этом духе. – Даже если ценой всему – мое разбитое сердце? – Даже так. – Он написал мне, что будет верен нашей любви… – Мне действительно очень жаль, Екатерина, – участливо повторил Уорик. – А вы ведь меня предупреждали. – Мои губы изогнулись, но улыбки не получилось. – Я помню. Но я не думал, что вам причинят такую боль, да еще и подобным образом. Я снова посмотрела туда, где Эдмунд смеялся над какой-то шуткой Глостера, отреагировав на нее театральным жестом, так хорошо мне знакомым. Ох, как же мне было больно! Меня накрыла волной горькая безысходность; все мои мечты о счастье развеялись, словно солома на ветру, оставив меня сломленной и опустошенной. В ту ночь я взяла с собой в постель страдания и слезы. Плохая компания, чтобы коротать долгие бессонные часы. Однако утром я встала совершенно в другом настроении. – Миледи. Мы могли бы поговорить? Поклон его был просто образцом элегантного уважения, и когда он взмахнул своим бархатным беретом, мне показалось, будто его рыжевато-каштановые волосы сияют в лучах утреннего солнца. В моей голове мягко пульсировала злость. Он пренебрег мной, отказался, как от охромевшего боевого коня, в котором больше нет проку. Когда Эдмунд выпрямился в полный рост со сложным выражением на обаятельном лице – сочетание самоуничижения и печального осознания своей вины, – я вдруг почувствовала, что мой гнев, прежде тихо бурливший в груди, опасным образом приближается к точке кипения. Я даже не знала, что способна испытывать столь неистовую ярость. Все это происходило в большом холле, где повсюду сновали пажи и слуги, торопившиеся выполнить распоряжения своих хозяев, и куда я вышла, отправляясь к утренней мессе в сопровождении Гилье. Об уединении в Вестминстере не могло быть и речи, да я и не собиралась удостаивать Эдмунда Бофорта такой роскоши. Если бы он хотел побыть со мной наедине, ему следовало бы приехать в Виндзор. – Оставайся со мной, – велела я Гилье, замедлившей шаг и отступившей было назад, когда Эдмунд с присущим ему обаянием отвесил мне поклон и замер в драматической позе. И в тот самый миг под складками его доходившей до колен красивой туники с зелеными и золотыми вставками, под шоссами и драпированным бархатом капюшоном я наконец увидела этого человека таким, каким он был на самом деле, разглядела его притворство и живописную фальшь (направленные на то, чтобы завоевать мою благосклонность), а также его неуемные амбиции и стремление играть важную роль в английской политике. Он был Бофортом до мозга костей, но тем не менее выглядел достаточно впечатляюще, чтобы мое глупое сердце в очередной раз встрепенулось. Эдмунд улыбался, уверенный взгляд его ясных глаз пытался встретиться с моим, но… Мое сердце вдруг перестало испуганно трепетать, и я никак не отреагировала на эти ухищрения. Я даже не подумала о том, чтобы ответить ему реверансом, а лишь стояла, гордо выпрямив спину и аккуратно прижав руки к талии, и ждала, что он скажет в свое оправдание. Вчера Эдмунд держался со мной подчеркнуто официально, как с вдовствующей королевой. А сегодня я и сама буду вести себя соответствующим образом и обуздаю ярость, горячим клубком засевшую у меня внутри. – Королева Кэт. Вы, как всегда, восхитительны. Эдмунд был жалок. Неужели он считал меня настолько поверхностной и думал, будто меня можно успокоить пустой лестью? – Почему вы ничего мне не сказали? – требовательным тоном спросила я. Я несколько потрясла его своей прямотой, однако Эдмунд ответил без колебаний: – Я скажу вам все сейчас. Но сначала должен заметить, что вы по-прежнему самая красивая женщина, которую я когда-либо встречал. Он был сама надменность и самомнение. Мне казалось, что я вижу, как лихорадочно работает хитрый мозг истинного Бофорта, пока его хозяин обаятельно улыбается мне, изливая льстивые речи. Мой гнев не исчез, он варился на медленном огне. Я не стала понижать голос: сегодня я была не в настроении для компромиссов или осмотрительности. – Вам следовало приехать ко мне и сказать, что вы больше не можете на мне жениться. Вы должны были лично явиться в Виндзор. – Не можем ли мы с вами поговорить наедине? – вкрадчиво поинтересовался Эдмунд, со знанием дела, очаровательно выгнув красивые брови. – Нет. Его улыбка – тоже весьма впечатляющая – сменилась выражением смиренного раскаяния. – Да, мне следовало приехать. Это было ошибкой, весьма прискорбной. Я заслуживаю вашего презрения, миледи, и теперь могу лишь молить о прощении. Я думал, вы все поймете… Таким образом Эдмунд пытался вызвать у меня сочувствие. Он протянул руку вперед, рассчитывая, что я дам ему свою, как бывало прежде. Но я не поддалась: мои пальцы оставались сцепленными. – Этим вы не облегчите мое и без того тяжелое положение, – заметил Эдмунд. – Так будет и впредь, – ответила я. – А еще я хотела бы услышать от вас об обстоятельствах, которые заставили вас нарушить обещание вечной неугасимой любви. Мне было не слишком приятно узнать об этом от Уорика под любопытными взглядами придворных. Пожалуй, так же неприятно, как и ощущать отсутствие вашего внимания во время приема. Я сама удивилась. Откуда только взялись эта непоколебимая уверенность, эта впечатляющая гладкость речи, это мстительное желание причинить боль? Порождено это было тем, что мой возлюбленный публично отрекся от меня; я больше не была обходительной и утонченной. Я была нечувствительной и равнодушной к тому, что происходило вокруг нас. Мне хотелось услышать правду из уст Эдмунда, увидеть его смущение, когда он станет объяснять, что из-за его политических амбиций я вдруг стала не нужна ему. Мой тон привлек внимание окружающих: на нас начали оглядываться; Эдмунд помрачнел, и раскаяние на его лице сменилось гримасой гнева. Он очень нелюбезно – совсем не так, как подобало бы вести себя с возлюбленной, – схватил меня за руку и утащил с прохода в нишу у амбразуры окна, жестом запретив Гилье следовать за нами. – Совершенно незачем делать достоянием собравшихся наши личные разногласия. Я видела, что Эдмунд пытается сдержать раздражение, и восхищалась тем, с каким успехом ему это удается: черты его подвижного лица смягчились от фальшивого сочувствия. Это выглядело потрясающе правдоподобно. Почему я прежде не подозревала в нем таких талантов и верила каждому произнесенному им слову? – Я понимаю, что разочаровал вас. – Нет, не понимаете, – резко ответила я. – К тому же я не знала, что у нас с вами имеются личные разногласия. Все наши разногласия, насколько я понимаю, относятся к области политики. Эдмунд вздохнул. Это был вздох глубочайшего раскаяния. Как же здорово он все-таки справлялся со сложной гаммой собственных эмоций. – Вы очень точно выразились; согласен. Но тем не менее… я думал, что вы меня поймете. – Он апатично, безнадежно взмахнул элегантной рукой, чем разозлил меня еще больше. Потому что никакой апатичности в Эдмунде Бофорте не было и в помине. Все это делалось лишь для внешнего эффекта, он опять играл роль, чтобы как-то успокоить свою совесть – если таковая у него вообще имелась. – Так что я должна была бы понять, Эдмунд? – будничным тоном поинтересовалась я. – Думаю, это очевидно, Екатерина. – Наконец-то в его голосе появились резкие нотки. – Я никогда не считал вас глупой. Эдмунд умышленно назвал меня по имени, но если раньше это заставляло меня трепетать от желания, то теперь нисколько не тронуло. Я поймала себя на том, что бесстрастно наблюдаю за ним – с таким же видом Юный Генрих часами безмолвно следил за муравьями, суетливо сновавшими по плиткам мощеных дорожек в саду Виндзорского замка. Вне всяких сомнений, Эдмунд мастерски владел словами и эмоциями, сплетая из них канву, необходимую для достижения собственных целей. Однако мое сердце, которое он раньше заставлял пылать огнем, теперь оставалось холодным, как кусок льда. – А я считаю, что именно сейчас оцениваю ситуацию здраво, – сообщила я ему, не теряя самообладания. – Я верила, что вы любите меня, но вчера эта вера была уничтожена. Уничтожена добрым отношением Уорика и вашей отчужденностью, граничившей с высокомерием… – Нет, Екатерина, только не это! Вы должны понять… – Его мягкий голос звучал обольстительно, и предполагалось, что это должно меня покорить. – Я и понимаю. Причем с поразительной отчетливостью. Полагаю, я вообще должна быть польщена, что вы нашли для меня время. Внезапно все его обаяние исчезло и вновь вернулось раздражение. – Но если вам уже сообщили о положениях нового закона, что такого я мог бы вам сказать, чего вы еще не знали? – Действительно – что? Я, например, думаю, что вы должны были честно признаться мне в том, что ставите политику выше любви. – Впервые в жизни я ощущала, что полностью владею своими чувствами, приводя в ярость мужчину, которого когда-то любила. – И мне жаль, что вы не смогли объяснить даже самому себе, что желание добиться чинов и карьерного продвижения в вас сильнее, чем стремление добиться моей руки. Лицо Эдмунда побледнело, губы судорожно сжались, что было особенно заметно в уголках рта. – Они сделали так, что я не мог поступить иначе, – отрывисто произнес Бофорт. Он явно злился, но и я тоже!