Мы подошли к берегу, где у излучины реки росла большая ива, широко раскинувшая выступающие из земли толстые корни, – идеальное тенистое место для отдыха, – и остановились. – Ну вот, как я говорила. Им просто делать нечего! – Беатрис презрительно задрала изящный носик. – Я по-прежнему считаю, что нам следует вернуться. – Пока что нет. – Я подняла руку, предупреждая возможные возражения. Горстка замковых слуг от души наслаждалась отдыхом от дворцовых обязанностей; одни сидели на жесткой скошенной траве, спускавшейся к самой воде, другие плескались в реке. Течение подмыло берег, образовав глубокий плес; это было уютное место, идеальное для купания летом и катания на коньках зимой (мне уже было известно, что, когда ударят морозы, тут появится просторная площадка из гладкого льда). Некоторых из этих людей я знала: среди них был мой виночерпий и резчик по камню. Не догадываясь, что за ними наблюдают, они сидели расслабленно, попивая что-то из глиняных кувшинов. Кое-кто был раздет до пояса, другие полностью обнажены. Мы стояли, не шевелясь и молча наблюдая за этой соблазнительной сценкой с участием нагих мужских тел, мокрых и блестевших на солнце. Мои придворные дамы были возбуждены, глаза их горели, как будто им принесли изысканное лакомство – полное блюдо поджаренного золотистого миндаля. – А если бы мы все-таки исключили из своей жизни не всех мужчин, кого бы из этих славных представителей мужской породы мы предпочли бы увидеть у себя в постели? – серьезным тоном задала вопрос Мэг; в конце фразы у нее от волнения перехватило дыхание. Я обернулась, чтобы с улыбкой ей ответить. Но внезапно во рту у меня пересохло, потому что в этот момент один из мужчин с мускулистыми бедрами и плечами рывком поднялся на ноги, застыл на мгновение, чтобы, обернувшись назад, усмехнуться в ответ на какой-то непристойный комментарий, после чего ловко нырнул с обрывистого берега, войдя в воду без единого всплеска. Его кожа загадочно блестела, пока он плыл под водой, быстро и изящно, точно лосось. Вынырнув через несколько ярдов, мускулистый мужчина встал на неглубокое дно, и капли воды засияли на его волосах и плечах, словно россыпь бриллиантов. Я медленно втянула воздух, только теперь сообразив, что от этого зрелища у меня перехватило дыхание. Оуэн Тюдор. Дворцовый распорядитель королевы. Вода стекала по его торсу; он движением руки отбросил волосы с лица, и они тяжелой черной гривой упали ему на плечи, подняв веер заблестевших на солнце брызг. К своему стыду должна признаться, что я не могла оторвать от него глаз. Впившись в Тюдора взглядом, я, совершенно очарованная, медленно выдохнула и невольно задержала дыхание. Мне оставалось лишь молча восхищаться пропорционально развитым мужским телом, его прекрасной рельефной мускулатурой, придававшей безукоризненную форму торсу и плечам. А его лицо… Ах! Я опять глубоко вздохнула. Лицо Тюдора светилось беззаботной, ничем не омраченной радостью, глаза напоминали черный янтарь, а мокрые блестящие волосы – идеально гладкий венецианский шелк. Этот мужчина был великолепен. Тут я поняла, что мои разговорчивые придворные дамы притихли. – Ладно, – произнесла Беатрис, положив конец наваждению и разрушив заклятье. Но только не для меня. Не для меня. Я безнадежно попала под его чары. Мой дворцовый распорядитель выплыл на мель и пошел шагом, поднимая за собой небольшую волну и не обращая внимания на отсутствие одежды. У меня во рту по-прежнему было сухо; я поймала себя на том, что мой взгляд невольно скользит по дорожке черных волос, тянущейся от его груди к животу и ниже. Живот, кстати сказать, был плоский и подтянутый, на бедрах лоснились крепкие мышцы. Мне было жаль, когда, выйдя на берег, Тюдор подхватил холщовое полотенце и укрылся им, спрятав свое мускулистое тело, – впрочем, возможно, так он лишь еще больше его подчеркнул, поскольку тонкая ткань вскоре пропиталась водой и плотно облепила его. Дамы вокруг меня тихо застонали. Этот великолепный мужчина мало чем напоминал господина Оуэна Тюдора, ежедневно принимавшего решение, какие блюда будут поданы к моему столу. Строгого, молчаливого, сурового господина Оуэна, следившего за тем, чтобы полы подмели, а свечи заменили, контролировавшего состояние моих финансов и качество вина, наливавшегося в моей гостиной. Как могли одежда и холодная сдержанность в манерах скрывать под своим покровом столь неотразимого мужчину? Его улыбка нашла отклик в моей душе, будто одинокий призывный удар колокола. – Королева! Нас наконец заметили. Все мужчины до единого схватили свою одежду, и каждый попытался изобразить нечто вроде поклона, что выглядело довольно нелепо, однако выражение их лиц трудно было не понять. Они негодовали из-за моего внезапного появления, моего вмешательства в их дела во время, которое они справедливо считали свободным от какого-либо надзора. Оуэн Тюдор быстро надел рубашку через голову, как будто это могло каким-то образом восстановить его статус; по-видимому, в конце концов это сработало, поскольку до меня вдруг дошло, что, чем бы я ни восхищалась, мне определенно не следовало здесь находиться. И тем более оставаться. Для меня было унизительно подглядывать за слугами, равно как и для них было унизительно, что за ними следили. Угрызения совести подпортили удовольствие, которое доставили мне невинные наблюдения. – Оставим их, пусть отдыхают, – сказала я, поворачиваясь спиной к реке и взволновавшей меня фигуре Оуэна Тюдора с шикарными черными волосами, блестевшими на солнце точно дорогой атлас. – Их бесхитростные удовольствия не должны быть предметом нашей забавы. – У нас этих самых бесхитростных удовольствий было бы больше, если бы мы остались, миледи! – усмехнулась Мэг, когда мы шли обратно. – У вас – да, – ответила я, удивившись холодности собственного тона. – А вот мне оставаться там было бы неправильно. – Да, миледи, они не хотели бы, чтобы вы там остались. Это был шок – но его можно было бы избежать. Как могла принцесса Валуа и королева Англии не понимать столь простых вещей? Но легкомысленное замечание Мэг и торопливость слуг показали непреодолимую пропасть, существовавшую между мной и теми, с кем я жила под одной крышей, лучше проповеди о женской благопристойности или святости королевской крови. Мои дамы могли бы оставаться там и дальше, наслаждаясь живописной сценой, и мужчинам, почувствовавшим их внимание, определенно понравились бы такие зрители. Но чтобы за ними наблюдала вдовствующая королева? Это противоречило устоявшемуся порядку. Они были слугами, а я – избранницей Господней, помазанной на царство. Когда-то я делила ложе с королем, а теперь вела чистую, целомудренную жизнь. И мне было не к лицу совать нос в их приземленные дела. Для мужчин с высоким титулом – для Генриха или Эдмунда Бофорта, например, – это было бы вполне приемлемо. Они присоединились бы к слугам из простого любопытства или ради забавы. Мужчины среди мужчин, различие в статусе было бы стерто во время состязания или благодаря какому-нибудь вызову, брошенному одним другому. Даже Юного Генриха, пусть совсем еще ребенка, они охотно приняли бы в свой круг – просто следили бы за речью и, наверное, поощряли бы попытки мальчика научиться плавать и изображать взрослого мужчину. Но я была женщиной, изолированной от других королевским происхождением, и положение мое было неприкосновенным и даже священным; в этом смысле я недалеко ушла от Девы Марии – по крайней мере, в глазах своих слуг. Так что мне приходилось соответствовать образцу чистоты и добродетели. Я шла обратно в окружении придворных дам, пытаясь обуздать обескураживающую вспышку гнева на них. Они что, думают, я не знаю, каковы особенности мужского тела? Но как бы я тогда зачала ребенка? Я была женщиной с желаниями и потребностями, характерными для представительниц моего пола. Но никто бы с этим не согласился. Думая, что мой королевский статус не имеет особого значения и я буду лишь одной из дам среди своих придворных, я глубоко и безнадежно заблуждалась. Однако кое в чем ошибки быть не могло: когда Оуэн Тюдор низко мне поклонился, спрятав тело за приличествующей ему одеждой, он словно вновь надел обычную маску и живость, всего мгновение назад бурлившая в нем, угасла. Он тоже считал, что я не имела права там находиться, вероятно, даже презирал меня – ведь я, по сути, призналась, что мне не чужды интересы простых смертных. Так что же увидел Тюдор на моем лице? Я не умела притворяться. Заметил ли он мое обнажившееся желание? Меня испугала мысль, что я могла открыть ему слишком много. По дороге в замок, где можно было спрятать от посторонних глаз мои пылающие щеки, мне не удавалось прогнать его образ из памяти. Линия бедра и ноги, изгиб икры и ягодицы, блестящая влага на припорошенной черными волосами груди… При этом я точно знала, что больше всего одурманило меня при этой демонстрации мужской мощи. Генрих, при любых обстоятельствах остававшийся королем, прекрасно понимал, какое впечатление должен производить на окружающих; он знал, что я могу лишь воздавать должное его монаршему величию. Эдмунд был изумительно и продуманно обольстителен, стремился сразить меня с ног своим великолепием и очень возбуждался, в то время как мне не оставалось ничего иного, кроме как ответить на его страсть. А что же Оуэн Тюдор? А Оуэн Тюдор, даже зная о моем присутствии, вовсе не хотел пробудить во мне какие-то чувства. Но все-таки пробудил, клянусь Пресвятой Девой! Моя кожа горела от ярких воспоминаний. Это была шокирующая реальность, и ужас пронзил мою грудь с убийственной силой разительной валлийской стрелы. Нет! Нет, нет, нет! Будь я одна, а не в обществе придворных дам, я закрыла бы лицо руками. Одни и те же слова раз за разом повторялись в моем сознании и стучали в висках. Я не хотела этого. Со мной ничего такого не случится! Неужели опыт жизни с Генрихом ничему меня не научил? А эта быстротечная влюбленность в Эдмунда? О, я запомнила эти уроки, горькие уроки. Я больше никогда не позволю, чтобы мое сердце и сознание были на службе у кого-нибудь из мужчин. Не допущу, чтобы желание познать любовь лишило меня воли. Это вожделение было всего лишь проявлением физического влечения к крепкому телу и красивому лицу, не более. В конце концов, Тюдор был моим дворцовым распорядителем, человеком, которого я знала все годы своего вдовства. Это был каприз, привередливое, незрелое чувство. Разве я не убедилась на собственном опыте, что поверхностное желание – каким бы сильным оно ни казалось – очень быстро гаснет и умирает? Возвращаясь в замок, я злилась на свою слабость. А также на мужчин, нарушающих клятву. А еще на свою глупую выдумку с цветным шелком. Словно карп в одном из моих прудов, я попалась на крючок, увидев прекрасного мужчину, вышедшего из вод Темзы, – сцена, достойная романтической истории из Morte D’Arthur[38], где все женщины для собственного же блага неизменно глупы, а мужчины слишком благородны, чтобы понять, когда даме хочется чего-то большего, нежели целомудренный поцелуй кончиков пальцев. Мои придворные, не жалуясь, молча шли со мной, пока Мэри не вскрикнула, оступившись на неровной тропинке. Я сбавила шаг. Мчаться со всех ног было бессмысленно, ведь таким образом я все равно не могла сбежать от своих мыслей и внезапной несчастной одержимости. Оуэн Тюдор крепко-накрепко засел у меня в мозгу. Я что, всерьез обдумываю возможность вступить в связь с Оуэном Тюдором, своим слугой? Это падение. Он слуга. И связь эта будет неподобающей… Может, и неподобающей, однако я испытывала острое желание прикоснуться к нему, почувствовать, каково это, когда его руки меня обвивают. Мои щеки горели огнем, ноги подкашивались, несмотря на то что сердце саднило от стыда. Неужели моя жизнь теперь будет протекать вот так? В муках вожделения к слугам, потому что они молоды и красивы собой? Вернувшись в свою гостиную, я приказала Сесилии принести вина и лютню. Мы будем петь и читать истории о настоящих героях. Возможно даже, понадобится страничка из часослова, чтобы направить мои неподобающие мысли в более спокойное и благопристойное русло. Вдовствующая королева должна быть выше земных желаний. Она обязана быть печальной и недоступной ни для любви, ни для похоти. А что, если она такой не будет? «Подумай о сплетнях, – с намеренной жесткостью увещевала я себя, чтобы встряхнуться и вернуться к реальности. – Если никак не можешь прогнать Оуэна Тюдора из собственных мыслей, вспомни о неизбежных последствиях. Как ты будешь сносить пересуды Королевского совета, язвительные, злые замечания и коварные инсинуации? Если я сейчас поддамся своим желаниям, это сделает меня в глазах членов Совета еще более жалкой потаскухой, чем моя мать. А что скажет обо мне Глостер? Женщина, неспособная обуздать плотские страсти. Распутное дитя Изабеллы Баварской, королевы Франции, которая – это каждому известно – не в состоянии контролировать свои руки и губы и постоянно соблазняет молодых мужчин. Нет, я не смогла бы сносить многозначительные ухмылки своих придворных дам и осуждающие взгляды, которые будут обращены на меня, когда я стану сопровождать Юного Генриха при дворе. Моя репутация, и без того не безукоризненная и даже изрядно потрепанная в определенных кругах, в таком случае будет уничтожена окончательно. Но станет ли она намного хуже, если я буду смотреть на Оуэна Тюдора? По крайней мере, даже моя мать, несмотря на сладострастную натуру, не позволяла себе соблазнять собственных слуг. Нет, вы слыхали? Вдовствующая королева пригласила в свою постель дворцового распорядителя. Думаете, она хотела, чтобы он оценил свежесть ее постельного белья? Я сдержала готовый вырваться стон. Как стыдно, как унизительно! Да Глостер просто запрет меня на замок в моей спальне в замке Лидс, а ключ выбросит в реку! – С вами все в порядке, миледи? – с тревогой в голосе спросила Беатрис. – Все просто замечательно, – хрипло ответила я пересохшими губами. – Здесь очень жарко, – заметила она, протягивая мне свой веер. – Когда солнце сядет, станет прохладнее. – Да. Да, конечно. Царил зной, но я дрожала, хотя щеки мои горели, несмотря на ветерок от судорожно колыхавшегося в моей руке веера из павлиньих перьев. Если бы Беатрис знала, о чем я сейчас думаю, она не смотрела бы на меня с таким сочувствием. – Возможно, у вас жар, миледи, – участливо предположила Мэг. – Да, наверное. Жар! Да, именно так: меня вдруг ненадолго бросило в жар, но это ничего не значит, решила я. Я стала жертвой мимолетного приступа вожделения, примитивной физической тяги к красивому мужчине, вызванной зноем и неимением ничего лучшего, на чем можно было бы сосредоточить внимание. Наваждение уже закончилось. Должно закончиться, умереть. А если оно все-таки не умрет, я его уничтожу. С глаз долой, из сердца вон. Это ли не лучший рецепт в подобных ситуациях? По приказу Глостера я отправилась в Вестминстер вместе с Юным Генрихом, оставив всех своих домочадцев, включая Оуэна Тюдора, в Виндзоре. Целую неделю я наслаждалась торжествами при дворе, а также шумом и суетой Лондона. Каждый день я радовалась, видя, как мой маленький сын под чутким наставничеством Уорика становится все больше похож на настоящего короля. Я блаженствовала, надевая красивые платья и еще более красивые драгоценности, упиваясь тем, что уже успела позабыть в своей тихой, уединенной жизни. И каждый божий день я возводила новые бастионы против мыслей об Оуэне Тюдоре. «Я не буду думать о нем, – твердила я себе. – Он мне вовсе не нужен». Я улыбалась, танцевала, пела, весело смеялась выходкам придворного шута. Я должна была доказать себе поверхностность своего влечения к мужчине, который занимался обустройством моей повседневной жизни, с тех пор как умер Генрих. Когда мне наконец удалось прожить целый день, не вспоминая о Тюдоре, я вздохнула с облегчением. Это было серьезное достижение – моей одержимости пришел конец. Отчаянное одиночество, накатывавшее на меня во сне, можно было не принимать во внимание. Безрассудное наваждение закончилось. Однако в силу сложившихся обстоятельств нам пора было возвращаться в Виндзор. * * * Не прошло и часа с тех пор, как мы вернулись, а безнадежность моего плана проявила себя ярко, в полной мере. Домочадцы ненадолго собрались в конце дня, чтобы выпить последний на сегодня глоток эля, взять кусок хлеба и свечи. Все это происходило под зорким взглядом господина Тюдора, демонстрировавшего ту же точность и сдержанность, что и всегда в моем присутствии независимо от дел, которые он выполнял. Дворцовый распорядитель протянул мне свечу. – Доброй ночи, миледи. – Он был воплощением добродетели и благочестия. – Как хорошо, что вы вернулись и снова с нами. Мне же казалось, будто пространство между нами объято пламенем. Каждый мой вдох был наполнен жгучим желанием коснуться этих пальцев, держащих свечу, или как бы невзначай задеть Тюдора, отдавая ему чашу из-под эля. Мое недолгое отсутствие нисколько не утолило эту безумную жажду. – Да хранит вас Господь и все его святые, миледи, – тихо сказал он, напоследок почтительно склонив голову. Испытывал ли Тюдор ко мне хоть какие-то чувства? Очевидно, нет. Он видел во мне лишь вдовствующую королеву.