Но когда я направлялась в свою спальню, прикрывая ладонью пламя свечи от сквозняков, я вспомнила, что при расставании наши взгляды на краткий миг встретились. В ту ночь мой валлийский дворцовый распорядитель прокрался в мое сознание, несмотря на то что я это запретила. Он проник в мои сны, и ближе к рассвету я уже оплакивала крушение своих надежд. Как могло случиться, что я жаждала Оуэна Тюдора, в то время как он вообще не видел во мне женщину? Это было несправедливо, и я ругала себя, одновременно презирая за то, что не в силах его отвергнуть. «Прогони его, уволь!» – настойчиво шептал мне внутренний голос. Но я не могла даже помыслить об этом. * * * Я честно старалась не смотреть на Оуэна Тюдора. Старалась не позволять своим глазам следить за тем, как он пересекает Большой зал, – получалось это у меня так же, как у Юного Генриха, когда его взгляд застывал при виде подаваемого в конце трапезы блюда с любимым пюре из густого меда и хлеба. Я изо всех сил старалась не обращать внимания на очертания тела Тюдора, угадывавшиеся под безукоризненным нарядом. Но оказалось, что это невозможно. Был ли Тюдор облачен в черный дамаск с золотой цепью на шее, в котором присутствовал на пиру, или в обычные повседневные одежды из шерсти и кожи, я видела, как играют его мышцы, живо представляя себе их контуры и форму. Оуэн Тюдор надежно поселился в моем сердце, став настоящей занозой. Я поймала себя на том, что невольно перебираю в уме то немногое, что знаю о нем. Как долго он уже занимается моими делами? Думаю, лет шесть, но, поскольку Тюдора назначили, а не я сама его выбрала, я прежде обращала на него мало внимания и ничего не знала ни о его семье, ни о предыдущей жизни. Знала лишь, что он пользовался покровительством сэра Уолтера Хангерфорда, служил стюардом при дворе Генриха и находился во Франции в свите Генриха, когда я выходила замуж. После смерти Генриха, когда все мое окружение полностью укомплектовали бывшими людьми моего мужа, господина Тюдора назначили моим дворцовым распорядителем. Я знала лишь, что со своими обязанностями он справлялся безупречно и без всякого вмешательства с моей стороны: Оуэн научился этому у настоящего мастера своего дела. Но что мне было известно о нем как о человеке? Ничего. Я не знала о Тюдоре ничего, кроме того, что, если я отдавала какой-то приказ, он исполнялся немедленно, без каких-либо возражений – иногда даже прежде, чем я высказывала его вслух. Я вдруг осознала, что за все эти годы Тюдор не произнес в моем присутствии и дюжины слов, которые не касались бы моего приказа. Я была подавлена тем, что так мало знаю о человеке, который столь усердно мне служит. Но сейчас я хотела от Тюдора большего, чем просто безучастно точное выполнение обязанностей. Как я могла опуститься до того, чтобы провожать своего слугу страстным взглядом, точно томящаяся от преданной любви собака, тоскующая по отсутствующему хозяину? Я спешно отвернулась и направилась к лестнице в свои покои, чтобы не видеть, как Тюдор вытянул вверх руку, помогая молоденькой служанке с кухни заменить свечи в одном из канделябров, а потом рассмеялся, когда она неловко уронила одну из них. Во рту у меня пересохло, будто после длительной жажды. Я что, всю жизнь провела в пустыне? Почему этот огонь зажегся во мне от такой банальной, казалось бы, вещи, как мужской смех, от которого по коже пробегали мурашки? Это ничем не лучше, чем позволить увлечь себя в объятия Эдмунду Бофорту. Неужели ты так ничему и не научилась, Екатерина? Однако это вовсе не было похоже на мою влюбленность в Бофорта. Эдмунд намеренно старался меня очаровать, завоевать своими подарками и экстравагантными поступками, увлечь задушевными разговорами и нелепыми проявлениями якобы высоких чувств, которые заставили меня настолько забыть о своем возрасте и статусе, что я вообразила себя молоденькой девушкой, которая вольна потакать своим эмоциям. Я подверглась искушению, была околдована и настолько увлечена, что не смогла рассмотреть под внешней позолотой неприглядную ржавчину откровенных политических амбиций. А вот Оуэн Тюдор совершенно не стремился меня очаровать. Мне даже казалось, будто все наоборот, – он пытается оттолкнуть меня. Когда бы и о чем бы я с ним ни заговорила, он неизменно держался с подчеркнутой сдержанностью, речь его была краткой и немногословной. Тюдор, должно быть, заметил мой интерес, решила я, и теперь пытается его пресечь – ради своего и моего блага. Я вынуждена была предположить, что мой слуга более проницателен, чем я, ведь он держал меня на дистанции умело и настойчиво. Интересно, все ли женщины чувствуют себя такими же несчастными, как я, столкнувшись с мужчиной, который их не хочет? Однажды, встав утром с постели после беспокойного сна, я непонятным образом, словно в миг ослепительного озарения, вдруг поняла, что за лихорадочный жар преследовал и мучил меня. Это было не физическое желание, отличающееся нетерпеливостью. Не потребность в восхищении и поклонении, не реакция на утонченное соблазнение. Я не хотела этого, не искала, однако вопреки доводам разума безнадежно влюбилась! Мне казалось, будто я лечу, падаю в бездонный колодец. И как мне теперь с этим жить? Вечно любить, оставаясь нелюбимой? Прогони его! Но при мысли о том, что я никогда больше не увижу Тюдора, я вся сжималась. – Есть ли какое-то средство, чтобы унять любовный пыл, Гилье? – спросила я, не обращая внимания на то, что при таком неожиданном вопросе у нее полезли глаза на лоб. – Говорят, в таких случаях полезно натереться мазью из мышиного помета. Я отвернулась, чтобы случайно не встретиться взглядом со служанкой. Нет уж, лучше я буду жить с этим желанием и болью, которое оно мне причиняет, пусть даже без взаимности. Мой ритуал отречения был притворством, насмешкой над правдой жизни, ведь разве может молодая женщина, в жилах которой играет горячая кровь, всерьез полагать, будто ей удастся прожить без мужчины? Я вся пылала при мысли о Тюдоре, и от языков этого огня вспыхнула крошечная искорка мятежного сопротивления. Я поняла, что должна сделать. Моя мать пошла на поводу у своих низменных страстей; с ее дочерью этого не случится. Я буду играть роль вдовствующей королевы с достоинством и рассудительностью, которых от меня ожидают. И увольнять господина Тюдора нет никакой необходимости, ведь я не стану искать с ним встречи, даже если в глубине своего сердца буду продолжать любить его. Я торжественно поклялась себе в этом, стоя на коленях перед образами. А затем Оуэн ко мне прикоснулся. Я подумала, что прежде такого не случалось. Слуга вообще не мог прикоснуться к королеве, если она его об этом не попросит, но на сей раз вышло так, что я оказалась в его объятиях, хотя ни я, ни он этого не планировали. Произошло это в один из неожиданных моментов, когда Уорик вдруг решил, что Юному Генриху пора приступить к освоению танцевального искусства. Для этого мы воспользовались большим залом, где прежде ужинали; убрали столы и помост, а затем для организации этого действа тут собрали всех – слуг, менестрелей, пажей и моих придворных дам. Танцы выбрали самые простые, учитывая ограниченные способности самого младшего участника, хоть у него и были весьма опытные партнеры; нужно было ходить вереницей и хороводом, и наивная простота движений должна была привлечь интерес мальчика. Мои пажи энергично взялись за дело и так старались, что Юному Генриху все это очень понравилось, однако я готова поклясться, что никогда еще не видела более неуклюжего ребенка, чем мой восьмилетний сын. Как можно так искусно владеть пером и заучивать сложные тексты, но при этом оказаться не в состоянии передвигать ноги по паркету хоть сколько-нибудь точно и аккуратно? Его энтузиазм не знал границ, но способность следовать ритму или выполнять даже самые простые па оказалась прискорбно низкой. – Он еще слишком юн, – заключил Уорик. – Но все равно должен учиться. Юный Генрих подпрыгивал. Скакал на месте. Ему не удавалось сделать и трех шагов величественной походкой. Уорик, наблюдавший за этим, мужественно скрывал отчаяние и в конце концов покинул нас, отойдя в сторонку. Тогда я, вооружившись нечеловеческим терпением, сама стала в круг танцующих. Придворные дамы и пажи решили самоустраниться. Юный Генрих с усердным старанием продолжал свои неуклюжие попытки, пока наконец во время очередного бойкого хоровода не потерял равновесие, не выпустил руку своей партнерши и не упал на меня, наступив при этом на край моей юбки, так что я тоже споткнулась. Мальчик растянулся на полу и захохотал, а я опасно покачнулась, изо всех сил стараясь не последовать за ним, и в этот миг меня подхватила чья-то сильная рука. В следующую секунду я снова стояла прямо, опираясь на крепкую мужскую ладонь. Меня тоже разбирал смех, и я уже подняла было голову, чтобы поблагодарить своего спасителя. И вдруг задохнулась, чувствуя, как остатки воздуха покидают мои легкие. Все мое тело напряглось и изумленно застыло. – Вы не упадете. Вот так прямо он и сказал, без всяких вежливых обращений. Это была всего лишь констатация факта. Мы стояли так близко друг к другу, что наши дыхания смешивались и я видела собственное отражение в его глазах. Ладонь Тюдора скользнула по моей руке и сомкнулась на пальцах. Мягкие, музыкальные валлийские модуляции его голоса, казалось, приятно щекотали мне кожу, словно меховая пелерина. Я потеряла дар речи, а Оуэн Тюдор добавил: – Вам уже ничего не грозит, миледи. Ваш сын тоже не ушибся. Но мои мысли были заняты вовсе не Юным Генрихом. Они были полностью сосредоточены на державшей меня ладони, на прохладных пальцах, сжимавших мои, на другой руке, поддерживавшей меня за талию, чтобы мой сын, до сих пор лежавший на моих юбках, не опрокинул меня своей тяжестью. А еще мои мысли были обращены на жар, возникший где-то в области солнечного сплетения и теперь мягкой волной разливавшийся по телу. Мог ли Тюдор не ощутить этого? Мог ли не почувствовать лизавших меня языков внутреннего огня? Его рука оставалась прохладной, моя же была обжигающе горячей, как и едва ли не кипевшая кровь, которая сейчас тяжело пульсировала где-то у горла. Неужели его не тронуло страстное желание, которое струилось во мне, словно бурная река в половодье? Ведь ошибиться было просто невозможно. Я чувствовала, что от охватившего меня смущения заливаюсь густой краской от подбородка до корней волос, однако хуже всего было то, что мой язык отказывался произнести хоть что-нибудь, чтобы снять неловкое напряжение. Я зачарованно смотрела Тюдору в глаза и не могла придумать, что бы такое сказать. Ни единого слова… Мои придворные дамы ринулись спасать Юного Генриха, точно стая испуганных квочек, бросившихся на помощь цыпленку. Уорик тоже подошел, чтобы дать какой-нибудь совет, тогда как меня по-прежнему прочно удерживала тонкая сеть любовной страсти, в которую я угодила. – Вы можете стоять, миледи? – тихо спросил Оуэн Тюдор. – Да, – с трудом выдавила я из себя. Когда я уже открыла рот, чтобы попытаться поблагодарить его за помощь, Тюдор вдруг отпустил меня, резко убрав руки назад, как будто его застигли за каким-то неподобающим занятием. Он тут же отвернулся от меня, чтобы помочь поднять с пола моего хохочущего сына, и я осталась стоять в одиночестве. Самой мне почему-то показалось, что это длилось целую вечность. На самом же деле на все это ушло не больше времени, чем нужно, чтобы задуть пламя свечи. Заметил ли кто-нибудь рыцарский поступок Тюдора? Обратил ли внимание на мою реакцию? Думаю, нет. Было решено, что на сегодня с Юного Генриха довольно танцев, и его проводили на вечернюю молитву, чтобы затем уложить в постель. Остальные же мои домочадцы устало разошлись, чтобы поболтать напоследок. В общем же можно было считать, что вечер удался. Но когда я ела свой вечерний хлеб, запивая его вином из чаши, я нервно дрожала, вспоминая прикосновение рук Оуэна Тюдора, которые вовремя подхватили меня и уберегли от падения. – Вы очень напряжены сегодня вечером, – заметила Гилье, снимая с меня широкий пояс и развязывая шнуровку упелянда. – Да уж, – тихо усмехнулась я. – Думаю, я просто устала. Нельзя сказать, что мой сын прирожденный танцор. Тяжелый дамаск платья скользнул на пол; я переступила через него и подняла руки, чтобы Гилье удобнее было добираться до боковых шнурков на моей нижней тунике. – Зато вы хорошо танцуете, миледи, – сказала служанка, склонив голову над завязками. Я хотела бы потанцевать с Оуэном Тюдором, промелькнуло у меня в голове, и тут же возникла следующая мысль. Он не для тебя и никогда не будет твоим. Вам не танцевать вместе. Я задумалась над этим. Но он мужчина, который по каким-то непонятным мне причинам живет в моем сердце. Прозвучавший в моей голове ответ – в стиле Алисы, всегда выражавшейся без обиняков, – мне не понравился. Ты не можешь выйти за этого человека. А кто говорит о женитьбе? Так ты хочешь взять дворцового распорядителя себе в любовники? Осуждающий тон больно задел мои обнаженные чувства. Как бы я могла это сделать? Он ничего ко мне не испытывает… Тогда зачем вообще мучить себя мыслями о нем? Ну коснулся он твоей руки один разок… И талии тоже! – уточнила я. А потом отдернул руки, будто от горячей сковородки. Ты просто глупа, Екатерина. Я сердито нахмурилась, вместо того чтобы ответить своей невидимой Алисе. Да, глупа, видимо, так. Я с надеждой искоса посмотрела в сторону Гилье. Не смей спрашивать у нее, что она думает обо всей этой жалкой ситуации! Если не хочешь, чтобы твои домочадцы дружно восхитились нелепыми выходками своей королевы, ты не скажешь ей ни слова. Захочу – и скажу. Я еще раз оглянулась через плечо на Гилье; та, сопя от усердия, продолжала возиться с упрямым узлом. Голова ее была опущена, а все внимание поглощено непростой задачей. – Гилье, как по-твоему, было бы неправильно, если бы знатная дама… – Уф, это было не просто сложно, а ужасно сложно. – Вдруг пожелала поговорить наедине со своим слугой? Служанка подняла голову; ее брови напряженно сошлись на переносице – только что не завязались в узел, вроде того, что был на моей шнуровке. Затем Гилье вновь вернулась к своему занятию. – Ну, я бы сказала, что все зависит от обстоятельств. – От каких обстоятельств?