Видимо, я и вправду выглядела подавленной. Я выдержала его тревожный взгляд, стараясь дышать ровно. – Нет. Мой односложный ответ произвел желаемый эффект. – Я пришлю сюда вашу горничную, миледи. Короткий поклон, и Тюдор уже развернулся, чтобы уйти и оставить меня один на один с проблемами. Но разве не этого случая я ждала? Я подумала, что бы посоветовала мне сейчас моя дорогая, безвременно ушедшая Мишель и что бы она сама сделала в сложившейся ситуации. – Господин Тюдор… Он остановился. – Да, миледи? – Вы умеете читать? – Господи, ну конечно умеет. Дворцовый распорядитель обязан уметь читать. – Я хотела сказать, вы хорошо читаете? – Да, миледи, хорошо. – Тогда не затруднит ли вас прочесть для меня вот это? Боясь передумать, я тут же порывисто протянула ему увесистый свиток. Прежде чем принять его, Тюдор раздумывал не дольше, чем я. Без каких-либо комментариев он сразу же нагнул голову над замысловатым манускриптом. Опасаясь заметить пренебрежение на его лице, я все-таки решила задать вопрос, хоть он и выставлял меня в невыгодном свете. – Вы не презираете меня за то, что я не смогла расшифровать этот текст самостоятельно? – Нет, миледи. – А вы где этому научились? Тюдор поднял на меня взгляд. – В свите сэра Уолтера Хангерфорда, когда только оказался при дворе, миледи. – В его глазах блеснул отсвет далеких воспоминаний. – Сэр Уолтер настоял на этом. Звонкая оплеуха бывает на удивление убедительной. Правда, к тому времени я, разумеется, уже умел читать на родном языке. – А насчет меня никто не побеспокоился, умею я читать или нет, – услышала я собственный голос. – Во дворце множество людей, которые с радостью сделают это для вас, миледи, – заметил Тюдор. – Думаю, они осудили бы мое невежество. Оуэн Тюдор снисходительно пожал плечами: – С чего бы? С этими словами он отошел к окну, где было светлее, и быстро пробежал глазами документ до конца; я задышала более спокойно. Вероятно, я ошибалась, ожидая от него порицания. – А новости самые хорошие, – наконец доложил Тюдор. – Милорда Генриха сочли уже достаточно взрослым, чтобы короновать на царство в Вестминстере уже в следующем месяце. А в следующем году – дата пока что не уточняется – он отправится во Францию и будет коронован и там как монарх этой страны. Это действительно были хорошие новости, разве нет? Юного Генриха коронуют и помажут на царство. А еще он поедет в Париж, будет сидеть на троне моего отца и в его короне, пусть пока что он еще ребенок. И меня внезапно унесло в прошлое, в тот день, когда я в последний раз ступила на берег родной земли, будучи еще женой короля Генриха… Вот только он к тому времени уже умер, а я еще ничего не знала. А потом мне, оцепеневшей от горя, оставалось лишь сопровождать его тело обратно на родину. Леденящий страх путешествия, охватившее меня тогда ощущение безнадежного одиночества, мучительные страдания, которые я испытывала, вдруг всплыли откуда-то из глубин памяти, настолько поразив меня четко запомнившейся болью, что пальцы мои сами собой судорожно сжались, сминая деликатную ткань юбок. Я-то думала, что окончательно справилась с обидой на Генриха, постоянно отстранявшегося от меня, но, оказывается, она до сих пор искусно пряталась где-то в уголках моего сознания – видимо, эта рана никогда не заживет. – Вы будете сопровождать юного короля, не так ли, миледи? Очнувшись от невеселых размышлений, я вернулась в настоящее и взяла у Тюдора документ. Мой дворцовый распорядитель помог мне прогнать мысли о Генрихе. – Да, до Лондона. – А потом и до Парижа. Это была еще одна одолевавшая меня тревога. – Этого я не знаю, – честно призналась я. Это не было секретом даже для моих слуг, и они, должно быть, обсуждали мою ограниченную жизнь везде, где только можно было посплетничать – в кухне, конюшнях, погребах. – Поеду я туда или нет, полностью зависит от воли лорда Глостера. Это также может зависеть от моего хорошего поведения… С другой стороны, герцог может решить, что, если он позволит мне отправиться с сыном, я захочу остаться во Франции и откажусь возвращаться в Англию. А так рисковать он ни за что не станет. Мне удалось улыбнуться, но я даже не пыталась скрыть горечь в голосе. – Впрочем, я не понимаю, какое это имеет значение. Я ведь уже не играю никакой роли в жизни собственного сына. После этих слов я прикусила язык. Что заставило меня обнажить свою душу перед Тюдором? Боясь открыться еще больше, я отошла чуть в сторону и повернулась к нему спиной. – Вы обязательно поедете в Париж, миледи, – произнес господин Оуэн, обращаясь к моему затылку. – Но Генриха сочли уже достаточно взрослым, для того чтобы появляться на публике самостоятельно, – уныло заметила я. – А когда его коронуют, необходимые наставления будет давать ему Уорик. Считается, что поддержка Валуа никакой ценности не представляет. – Вы сами величайшая ценность, миледи, – ответил Оуэн Тюдор. – Это понимает даже Глостер. Я быстро повернула голову и взглянула на него через плечо. – Похоже, вы очень хорошо информированы, господин Оуэн. – Быть хорошо информированным моя обязанность, миледи. – Он был совершенно невозмутим. – Вы поедете с Юным Генрихом в Париж, свидетельствуя своим присутствием, что в жилах этого мальчика течет кровь королевской династии Валуа. – Я безумно устала быть сосудом этой самой королевской крови Валуа, – отрывисто бросила я, и мои пальцы снова сжались, на этот раз сминая пергамент. Этим утром я как-то слишком быстро теряла контроль над эмоциями и потому должна была положить конец разговору. Вновь овладев собой и через силу улыбаясь, я бодро повернулась лицом к Тюдору. – Благодарю вас за участие, господин Оуэн. Вы, разумеется, правы. Кровь Валуа имеет очень большое значение. А еще, как вы правильно заметили, здесь слишком холодно, а вас к тому же наверняка ждут дела. – Я жестом указала на его тяжелый теплый плащ и сапоги. – На сегодня мои дела завершены, миледи. Я просто хотел убедиться, что у герольда есть все, что нужно для возвращения в Вестминстер. И теперь полностью в вашем распоряжении. – В этом нет необходимости. – Я начала удаляться от него. – Мне кажется, что необходимость есть, миледи. – Мне ничего не нужно. – Нужно, миледи. Просто вы не хотите в этом признаться. Тюдор не двинулся с места. Зато я резко остановилась и оглянулась на него. Внезапно наша беседа приобрела тревожный оттенок и я увидела все вокруг себя с поразительной четкостью. Резные панели, искусная лепнина, тканые гобелены – все засияло новыми, яркими красками. Казалось, изменился даже воздух в комнате, и теперь озноб пробирал меня еще сильнее, чем от холода, которым тянуло от каменных плит пола. Я вдруг остро почувствовала, как натянута кожа на моих щеках и мельчайшие нюансы текстуры ломкого пергамента под кончиками пальцев. А еще я не могла оторвать глаз от лица Оуэна Тюдора, словно надеялась разглядеть в его чертах, в этой решительной линии губ то, что не уловила в интонации последних слов. Не говоря больше ни слова, Оуэн Тюдор приблизился ко мне. Расстегнув фибулу у себя на шее, он плавным жестом сбросил с плеч плащ и, не спрашивая разрешения, накинул его на меня и снова закрепил. Все это было сделано молча и с подчеркнутым равнодушием, отчужденно, хоть я и знала, что это не так. Только закончив, Тюдор наконец сказал: – Позвольте помочь вам, миледи. Это защитит вас от холода. Благодаря такой последовательности действий он просто не дал мне возможности отказаться. Очень умно с его стороны, решила я. Толстая шерстяная ткань еще хранила тепло его тела, складки охватывали меня со всех сторон, а воротник прижимался к шее. Но меня все равно трясло, потому что, застегивая фибулу, Оуэн Тюдор невзначай провел руками по моим плечам, осторожно остановившись у горла. Потом он поправил воротник у меня на затылке и я задрожала еще сильнее, ведь это движение заставило меня заглянуть ему в глаза. – Вы очень добры, – тихо произнесла я. – Должность дворцового распорядителя предполагает, миледи, что я буду делать все, чтобы по возможности облегчить ваш жизненный путь. Для этого вы меня и нанимали. Его голос, такой же серьезный, как и лицо, звучал ужасно официально – но в то же время благородно и великодушно. В тот самый миг я вдруг поняла, что внимательность Тюдора не имеет ничего общего ни с его служебными обязанностями, ни с исполнением долга, которое от него ожидалось. В его действиях сквозило нечто гораздо более личное. К моему ужасу, мне на глаза навернулись слезы, горло сдавило спазмом. Видя это, Тюдор, смутив меня еще больше, вынул из складок своей туники лоскут ткани и спокойно, без суеты промокнул им слезы на моих щеках. Сначала я было отшатнулась, но потом замерла, позволив ему продолжать. Сердце мое стучало тяжело и гулко, и я была почти уверена в том, что Тюдор чувствует его вибрации. – Я готов на все что угодно, лишь бы унять вашу печаль, – тихо произнес он, закончив вытирать мои щеки и аккуратно промокнув напоследок кончиком ткани мои ресницы. – Зачем это вам? Я для вас ничего не значу… Интересно, кто и когда стал бы утирать мне слезы просто для того, чтобы, как он выразился, унять мою печаль? – Вы моя госпожа. Моя королева. И тут я резковато рассмеялась, горделиво подняв подбородок и стараясь не показывать, что разочарована его нежеланием признать более личные мотивы. Я ошиблась, оценивая возникшее между нами напряжение: оно существовало лишь в моем измученном воображении. – Благодарю вас за преданность, господин Тюдор. Утирание слез – это именно то, чего ожидает от слуги его госпожа. – А еще, – продолжал он, беря меня за руку, как будто и не слышал моих слов, – вы, миледи, очень много для меня значите. Мое дыхание замерло. – Господин Тюдор…