– Да. Как и мне не следовало выкладывать то, что, как вам казалось, вы хотели обо мне знать, потому что потом у вас не хватило смелости это принять. Сегодня было сказано слишком много, миледи, но кто об этом узнает? Эти вышитые фигурки – молчаливые свидетели, а того, что сплетни могут пойти дальше, вам опасаться не стоит. Простите, если я вас смутил. Я не желал этого и никогда не повторю сказанного. Мне следует смириться с тем, что мое валлийское происхождение и зависимое положение лишают меня возможности делать выбор самостоятельно. А теперь мне пора; прошу извинить меня, миледи. Широкими шагами Оуэн Тюдор покинул комнату, оставив меня в смятении чувств; я пыталась мысленно сложить в единое целое обрывки этого захватывающего разговора. Что было сказано здесь за последние несколько минут? Что он хочет быть со мной. Что он желает и боготворит меня. Я открыла ему свое сердце и мысли – а затем из-за собственной слабохарактерности пошла на попятную и оттолкнула его. Он обвинил меня в недостатке смелости, но это ведь не так! И я это докажу. Я выбежала вслед за Тюдором в прихожую и дальше в галерею, где его, по-видимому, поджидал один из пажей, при моем приближении мгновенно сбежавший. Но даже заслышав мои шаги, Оуэн Тюдор продолжал удаляться в выбранном направлении. – Господин Тюдор! Он резко остановился и очень медленно повернулся ко мне лицом – лишь потому, что обязан был это сделать. Отбросив приличия, я подбежала к нему через всю галерею, но остановилась довольно далеко, давая ему возможность принять или отклонить то, что я должна была сказать. – Но госпожа тоже этого хочет, – как-то нескладно заявила я. – Я об отдельной комнате и запертых дверях… Тюдор выглядел опешившим, как будто я его ударила. – Вы правильно поступили, рассказав мне, что у вас на сердце, – торопливо продолжала я. – Потому что у меня на сердце то же самое. Он стоял, не шевелясь, а мое вышеупомянутое сердце уже, казалось, безжалостно колотилось где-то в горле. – Почему вы молчите? – Потому что вы вдовствующая королева. Вы были женой короля Генриха, и этот брак был воплощением могущества и пленительного блеска. И мне, вашему слуге, не подобает… – Хотите, я расскажу вам подробнее о своем пленительно блестящем браке? – перебила я его. И я рассказала. Рассказала обо всем том, о чем не говорила никому и никогда, кроме самой себя, и что осознала гораздо позже. – Я встретилась с Генрихом в королевском шатре – и мгновенно прониклась к нему благоговением. Да и кто бы перед ним устоял? Такой выдающийся, блистательный человек хочет взять в жены меня, младшую дочь французского короля. Генрих завоевал мое расположение, произнеся именно те слова, которые хочет слышать каждая юная невеста. Когда мы с ним познакомились, он был добр, участлив, по-рыцарски галантен – впрочем, и потом, разумеется, тоже. – Как трудно, оказывается, было все это объяснить. – Но понимаете, это было лишь внешнее проявление, парадный фасад. Мое расположение Генриху было вовсе не нужно, но он добился его, потому что хотел заполучить мое приданое. Он весьма серьезно относился к своему долгу. И к тому, как все выглядит со стороны. – Я усмехнулась с легкой печалью. – Он хорошо с вами обращался, миледи? К своему ужасу, я чувствовала, как к горлу подступает удушливый комок эмоций, но остановиться уже не могла. – Разумеется, хорошо. Генрих всегда относился к женщинам уважительно и куртуазно, как они того и заслуживали. Но он не любил меня. Будучи юной и наивной, я думала, что он по-своему любит меня, но это было не так. Генриху нужна была лишь моя королевская кровь, чтобы объединить короны и взять Францию под свой контроль. – Но это ведь цена, миледи, которую должны заплатить все знатные дамы, разве нет? – Тюдор поднял руку, словно хотел дотянуться до меня через разделявшее нас пространство; нежные, сочувственные нотки в его голосе подрывали мою решимость контролировать свои эмоции. – Они выходят замуж по расчету, ради высокого статуса и власти… – Да, конечно, это так. Но поначалу я была чересчур простодушна, чтобы поверить этому. – В моей памяти возникли гнетущие печали первого замужества, и я облекла чувства в слова. – Генрих никогда не был жесток со мной, если только не считать жестокостью полное пренебрежение. Но ему было все равно. И знаете, что причиняло мне самую сильную боль? Стремительно угасая в последние дни своей жизни, уже зная, что смерть вот-вот заберет его, он даже не подумал послать за своей женой. Не счел нужным попрощаться со мной или хотя бы дать мне шанс с ним проститься. Не знаю только, зачем я вам все это рассказываю… Нахмурившись, я опустила взгляд на свои сплетенные пальцы, уже побелевшие от напряжения. – Я думала, что любила Генриха, но это чувство было построено на девичьих мечтах, и мой муж его разрушил. Оно походило на зерно, засыхающее и умирающее без живительной влаги. Генрих не дал мне ничего, что помогло бы моей любви дать ростки, – вот она и погибла. Я тогда была очень юной… – Я подняла глаза на своего невозмутимого распорядителя. – Видите ли, я не такая уж сильная. И мне пришлось копить силу постепенно. – Мне очень жаль, миледи, – пробормотал Тюдор, не сводя с меня глаз. – Я ничего не знал. – Вы и не должны были знать. Надеюсь, я хорошо это скрывала. И сейчас рассказываю вам об этом, чтобы вы поняли: в моем браке не было никакого блеска и чарующей силы. – Его лицо выражало сочувствие, и при виде этого мои глаза тут же наполнились слезами, но я быстро вытерла их ладонью, твердо решив не позволить себе отступить. – Понимаете, моя смелость тут же исчезает, когда я чувствую себя нелюбимой, нежеланной. Когда не вижу тропы, по которой мне идти, когда понимаю, что окружена зарослями чертополоха и колючего кустарника, царапающего и ранящего меня своими шипами. Но сегодня я нашла в себе смелость сказать вам об этом. Сказать, что в моем сердце происходит то же, что и в вашем. И я хочу того же, чего и вы. Оуэн Тюдор медленно шагнул обратно и, остановившись передо мной, снова взял меня за руку, но уже совсем не как слуга. Я подумала, что так ведет себя мужчина с желанной женщиной, ведь затем он перевернул мою ладонь и нежно поцеловал ее в самую середину. В этом поцелуе не было и намека на прежнюю холодность. – Может оказаться так, что госпожа будет сожалеть о своем желании до конца дней, – предупредил Тюдор. – Но как ей об этом узнать, если она не позволит себе попробовать желание на вкус и насладиться им? – Наверное, слуга все-таки ошибался, обвиняя свою госпожу в излишней робости. – Да, думаю, ошибался. Наши пальцы переплелись; Тюдор пристально смотрел на меня, и яркий свет из окон галереи, озарявший нас, почему-то совсем не отражался в его темных бездонных глазах. – А хватит ли у вас отваги, Екатерина, ухватиться за то, чего вы желаете? – спросил он. – Да, Оуэн, – сказала я. – Отваги у меня достаточно. – Так вы бы пошли со мной? В комнату с запирающейся дверью? – Да. А вы бы меня туда пригласили? Вместо ответа он поднял наши переплетенные руки к моей щеке, и его губы слегка изогнулись в улыбке. – Каково будет наказание для лишенного гражданских прав валлийского слуги, встречающегося с королевой Екатериной в интимной обстановке? – Этого я не знаю. Хоть это и может показаться эгоистичным, но мне было все равно. – Так что, не побоимся наказания? Вы придете? – Когда? – Сегодня ночью. Сердце мое уже стучало, будто молот, но я не отступала. – Куда? – В мою комнату. Притянув меня к себе вплотную, так что мои шелка зашелестели по его шерстяной тунике, Тюдор наклонил голову, как будто собирался поцеловать меня в губы. Я застыла. В этот миг в дальнем конце галереи послышались шаги, сообщающие о возвращении моего пажа Томаса, несшего закрытый крышкой кувшин и чашу. Юноша не успел преодолеть и половины разделяющего нас расстояния, а Оуэн уже отошел от меня. – Все будет так, как вы пожелаете, – громко сказал он, как будто заканчивая обсуждение моего поручения. – Я направлю то, о чем вы просили, юному королю. И если вы соблаговолите рассмотреть мое предложение… В его словах невозможно было уловить даже намек на что-либо неподобающее. – Я уже рассмотрела его, господин Тюдор. И считаю, что оно заслуживает одобрения; так мы и поступим. – Тут я с улыбкой перевела взгляд на пажа. – Доброе утро, Томас. Ты искал меня? – Миледи, господин Оуэн велел мне принести вам вина в комнату для аудиенций. Выходит, Тюдор помнил обо мне даже тогда, когда злился. – Это было очень мило с его стороны, но я уже передумала. Проводи меня в мои покои, а по дороге расскажешь… Позже я уже не могла вспомнить, о чем болтала тогда со своим пажом. Главное, я все-таки сделала это. Согласилась встретиться с Оуэном Тюдором. Между нами существовала связь, которую невозможно было отрицать, несмотря на разделявшую нас пропасть. Я шагнула через нее и теперь не ощущала ничего, кроме ни с чем не сравнимой радости. Только у дверей в свою комнату я обнаружила, что на мне до сих пор его плащ, хранивший дурманящий запах своего хозяина, лошадей и камина, растопленного дровами из яблони. В общем, от него пахло мужчиной. Я с удовольствием втянула в себя этот аромат, после чего неохотно расстегнула фибулу, позволив этой тяжести соскользнуть с моих плеч, и стала рассматривать застежку, которой был закреплен плащ. Она была серебряная, без драгоценных камней, немного потертая от частой полировки, но присмотревшись получше, я увидела, что она изображала какое-то свернувшееся в клубок существо – судя по всему, дракона. Крылья его были наполовину расправлены, как будто он в любую минуту мог взлететь, если бы не сжимал собственный хвост в пасти. Резьба была очень искусной, и во всем этом бесхитростном изделии чувствовалась мощь и какая-то мистическая сила. Я подумала, что вещица эта не очень дорогая, – откуда у слуги возьмутся дорогие ювелирные украшения? – но этот маленький дракон определенно нес на себе печать чего-то древнего и бережно хранимого. Возможно, когда-то он принадлежал семье Оуэна и передавался из поколения в поколение. Я осторожно провела пальцем по очертаниям крыльев. Разительное отличие от изображения фамильного герба Бофортов с дорогой эмалью и сияющими драгоценными камнями, и тем не менее… – Миледи? Томас стоял за моей спиной в ожидании распоряжений. Я подняла плащ, сложила его и протянула пажу. – Верни это господину Тюдору, – приказала я. – И передай ему мою благодарность за то, что он меня выручил. А что же с серебряной фибулой? Я оставлю ее себе. На некоторое время. Мне подумалось, что, судя по вдумчивой силе, которую я за ним сегодня заметила, в Оуэне Тюдоре есть что-то от дракона. Я оставлю эту вещицу у себя совсем ненадолго. Мне просто хотелось иметь хоть что-то, что напоминало бы о Тюдоре. Я села на его кровать – просто потому, что больше здесь сесть было не на что. Я никому не говорила о своих намерениях. Да и кому я могла бы о них сказать? То был безумный шаг, и я не смогла бы поделиться этим даже с мадам Джоанной. Я отослала придворных дам и отпустила Гилье – сказала, что сама улягусь в постель. Неужели я не способна сделать это самостоятельно? Когда же служанка все-таки удивилась вслух такому решению, я объяснила ей, что хочу побыть одна, что мне необходимо уединиться для молитвы и спокойного размышления. И вот теперь я, укрытая темными тенями, сижу одна в комнате человека, которому плачу деньги за то, чтобы он вел мое хозяйство. Свидание со слугой. Я судорожно сглотнула. Я ужасно нервничала, и от этого мой желудок дергался и подскакивал, точно расшалившаяся лягушка в пруду теплой летней ночью. Одета я была в самое простое из своих платьев. Если бы кто-нибудь встретил меня, когда я шла через холл и по лестнице, он бы просто не обратил внимания на женщину, одетую во что-то темное. Волосы мои были собраны и спрятаны под капюшоном накидки. Всего лишь одна из королевских камеристок, спешащая куда-то по своим делам. А если она направлялась к какому-нибудь мужчине, на которого положила глаз, – что ж, можно было пожелать ей удачи. Итак, я сидела на кровати Оуэна Тюдора, не касаясь ногами пола, и оглядывалась по сторонам. Увиденное меня удивляло. Не то, что помещение было маленьким, – Оуэну вообще повезло, что у него была отдельная комната. Здесь едва хватало места для узкой кровати, простого стула, ящика для личных вещей, сундука для одежды и подсвечника. Если бы я стала в центре комнаты и расставила руки в стороны, я бы почти коснулась противоположных стен кончиками пальцев. Удивление вызывало то, что помещение это было очень опрятным и чистым – как и его фибула. Оуэн Тюдор тщательно следил за своим имуществом, и я снова подумала, как мало о нем знаю. Здесь не было разбросанной одежды, все лежало на своих местах. Я провела ладонью по грубому покрывалу на кровати. Ничто не указывало на то, что тут живет дворцовый распорядитель королевы. Комната почти ничего не могла рассказать мне об этом человеке, поскольку с таким же успехом могла бы быть и монашеской кельей. Взгляд мой скользнул по сундуку и остановился на стоявших на нем красивой миске и керамическом кувшине, украшенном обливной глазурью. Я не смогла сдержать улыбку: там же были глиняные чаши и бутыль – видимо, с вином. А еще свеча. И книга. Ценные вещи, которые Оуэн, зная, что может задержаться, оставил для меня, чтобы я скоротала время. Какая предусмотрительность! Книга, свеча и чаша вина. Я тихо усмехнулась, несмотря на мучившие меня сомнения и неуверенность. Выходит, он понимал, что я буду нервничать, несмотря на отвагу, о которой я ему говорила? Видимо, да, понимал и сделал все, что мог, чтобы помочь мне справиться с волнением. Открыв книгу, я тут же узнала один из своих часословов – как дальновидно со стороны Тюдора попытаться успокоить меня с его помощью. Листая страницы, я дошла до любимой иллюстрации с прекрасными, выразительными, нарисованными яркими красками персонажами, – это был свадебный пир в Кане Галилейской. Но затем я резко захлопнула книгу. Мои помыслы были не о священном обряде бракосочетания, совсем наоборот – о греховном торжестве плотских желаний. И если Оуэн Тюдор не появится здесь в самое ближайшее время, вся моя хваленая смелость просто растает, превратившись в жалкую лужицу у моих ног. Я услышала на лестнице его уверенные шаги. Все ближе и ближе. Оуэн Тюдор шел быстро и решительно, как человек, который спешит. И я затрепетала. Это было ошибкой… Когда дверь отворилась, я вскочила на ноги. На миг Оуэн замер в дверном проеме, загораживая свет, падающий из коридора. Такой же хмурый и серьезный, как всегда, и такой же привлекательный в конце дня, как и в начале. Если Оуэн и заметил мою нерешительность, то виду не подал и лишь улыбнулся мне; дверь за ним плавно закрылась, и все мои мысли о бегстве исчезли сами собой. – Прошу простить меня, миледи, – сказал он и низко поклонился с таким видом, будто мы с ним встретились где-то на людях, а недавнего разговора между нами никогда не было. – Я опоздал. У моей госпожи нашлись для меня поручения. Я редко могу распоряжаться своим временем.