– Моя возлюбленная… Ярчайшая звезда на небосводе… Сердце моего сердца… Оуэн говорил со мной, даже когда голос его становился хриплым, а дыхание – сдавленным. Его ласки заставляли меня дрожать, а нежные губы, скользившие от моей шеи к груди, пробуждали во мне чувства, о которых я даже не догадывалась. Потеряв контроль над собой, я вскрикнула. А потом нас захлестнула реальность, осознание того, что мы создали, и тут уже никакие слова были не нужны. Его спутанные волосы черным шелком лежали на моей груди, и, пораженная этим, я вдруг заплакала, а когда это тоскливое чувство стало невыносимым, уткнулась лицом в плечо Оуэна, намочив его слезами. – А теперь поспите, – прошептал он мне. – Ваш путь был долгим, и проделали вы его одна. Но теперь вы не одиноки, моя прекрасная Екатерина. Так что можете отдохнуть. Сердце мое успокоилось, а заоблачный восторг и изумление, вызванное тем, что мы все-таки вместе, теснились в моей груди. – О чем вы думаете? – спросила я, когда мы немного пришли в себя и восстановили контроль над собой. Слезы мои высохли, и я была благодарна Оуэну за временное убежище, которое он предоставил мне в своих объятиях. Его глаза были закрыты, лицо во время передышки вновь стало аскетически суровым, но затем губы его дрогнули, а пальцы переплелись с моими. – Думаю, что, будь я человеком практичным, я бы забрал вас отсюда и увез за Вал Оффы. – А что такое Вал Оффы? – Это старая граница между Уэльсом и Англией, отмеченная насыпями и рвами, которые возвел король Оффа, чтобы защищать Уэльс от Англии. – В свете свечи я увидела на его лице грустную улыбку. – Но это никогда не срабатывало. У валлийцев была традиция устраивать приграничные вылазки и угонять английский скот. – А мне бы там понравилось? Я имею в виду за Валом Оффы. – Конечно. Это же моя родина. И как только мы бы там оказались, я бы сразу на вас женился. Я подумала, что он сказал это просто так, в полудреме. – Нет, вы этого не сделаете, – прошептала я. – Почему? – Потому что, будь вы человеком практичным, вы бы потеряли все, что у вас есть. Это окончательно разбудило Оуэна. Он резко открыл глаза, потемневшие от эмоций; губы его сжались в узкую полоску. – Вам ведь прекрасно известно, что терять мне совершенно нечего. Я не хотела провоцировать в нем такую горькую реакцию и даже не совсем поняла, чем она вызвана, но, пожалев о собственной неосмотрительности, попыталась перевести разговор на менее болезненную тему: – Расскажите лучше, каково это – быть валлийцем, живущим в Англии? Есть ли какая-то разница между тем, чтобы, например, быть французом? В ответ Оуэн лишь небрежно бросил: – Думаю, мы все для них иностранцы, компания, не слишком достойная уважения. Больше ничего мне добиться не удалось. – Тогда расскажите о своей семье, – продолжала я. – О моей вы знаете все. Поведайте мне о своих валлийских предках. Вопрос был направлен на то, чтобы загасить слабые проблески его самоуверенности. Но Оуэн не поддался. – Это все равно что искать мясо в пироге, испеченном во время Великого поста! Оставим это, Екатерина, – прошептал он. – Все это не важно. И не имеет к нам никакого отношения. Мне не удалось также узнать хоть что-нибудь о его жизни до появления при дворе Генриха. Тогда я сдалась и полностью погрузилась в ощущение текущего момента, отдавшись радости; но был еще один вопрос, который я, вопреки доводам разума, считала необходимым задать. Но сначала я положила ладонь Оуэну на грудь – там, где стучало его сердце. – Вы ведь не любили Эдмунда Бофорта, верно? Злобный призрак моего бывшего поклонника незримо витал между нами, и я чувствовала, что должна изгнать его, даже если Оуэн осудит меня за необъективность. Я вспомнила презрительное выражение, появившееся на его лице, когда я упомянула об Эдмунде в прошлый раз; тогда я не поняла причину. Словно почувствовав мое волнение, Оуэн перекатился на бок и притянул меня к себе так, чтобы можно было заглянуть мне в глаза. Его ответ удивил меня своей беспристрастностью. – Это человек большого ума и способностей, с громким именем и богатым наследством. Думаю, он станет великим политиком, отличным солдатом и гордостью Англии. – Его руки обняли меня чуть крепче. – Да, я ненавидел его. Потому что, заметив вашу уязвимость, он увидел в этом выгоду и устроил осаду. Прижатая к его груди, я повернула лицо к Оуэну. – Простите меня. Он прижал меня еще крепче. – Я ни в чем вас не виню. – Зато я себя виню. Мне следовало вовремя разглядеть, что он собой представляет, чего добивается. Ведь меня не раз об этом предупреждали… – Вы просто потеряли голову. Я хотела было возразить, но Оуэн закрыл мне рот поцелуем. – Откуда вам было знать? Бофорт способен обольстить даже зажаренного речного карпа, лежащего на блюде вкупе с гарниром и соусом. – Он немного помолчал. – На меня его чары не действовали. Зато они действовали на вас, ngoleuni fy mywyd. Его губы снова закрыли мне рот; мужское тело опять требовало моей покорности, и я охотно ему повиновалась. Мы больше ни разу не говорили об Эдмунде Бофорте. Этот человек перестал быть частью моей жизни и никогда уже в нее не вернулся. – А когда вы меня полюбили? – спросила я; наверное, это интересует любую женщину, впервые обуреваемую столь сильными чувствами. – Как только присоединился к вашей свите. Я уже не могу вспомнить времена, когда не любил вас. Находясь в полудреме, мы оба понимали, что минуты, которые нам удалось урвать, чтобы побыть вместе, неминуемо подходят к концу. Приближение финального вечернего богослужения, входившего в ежедневную рутину Виндзорского дворца, призвало нас из светлой идиллии в реальность. – Почему я об этом не знала? – снова спросила я, силясь вспомнить Оуэна в те дни, вскоре после смерти Генриха. Его губы мягко прижались к моим волосам на виске. – Вы тогда скорбели. Разве могли вы обратить внимание на какого-то слугу? Я поднялась на локте, чтобы видеть его лицо. – И тем не менее вы согласились смиренно служить мне, даже зная, что я вас не замечаю. Улыбка Оуэна была такой же горькой, как и последующие слова. – Смиренно? Никоим образом. Иногда мне хотелось закричать о своей любви с крепостной стены или торжественно объявить о ней прямо на помосте у вашего стола, поднося вам заздравную чашу. Но у моей любви не было будущего – по крайней мере, я так думал. Я просто был рядом, чтобы повиноваться вашим приказам и… Я остановила Оуэна, приложив пальцы к его губам. – Мне стыдно, – прошептала я. Однако его поцелуй смыл стыд с моей души. Я сияла, ступая легкой походкой и слушая, как поет мое сердце. Оуэн называл меня светом своей жизни. Прежде я и представить себе не могла столь ослепительного счастья. – Похоже, благодаря ему вы довольны, миледи, – осторожно заметила Беатрис. – Да. – Я не стала делать вид, будто не понимаю, что она имеет в виду. – А что, уже поползли сплетни? – Нет. Каждый день я горячо благодарила Пресвятую Деву Марию за Ее безмерную доброту, с нетерпением дожидаясь момента, когда Оуэн задует свечу и мы с ним снова окажемся в собственном мире, который не был ни английским, ни французским, ни валлийским. – Какое будущее нас ожидает? – спросила я однажды утром; двор еще не проснулся; Оуэн при свете единственной свечи напряженно сражался с туникой и шоссами, тихо поругивая одежду, которая отказывалась его слушаться. – Не знаю. Я не обладаю даром предвидения. – Надевая в полумраке пояс, он бросил взгляд на постель, где я лежала на смятых простынях, но, заметив страх в моих глазах, оставил в покое пряжку и присел на край кровати. – Мы с вами будем жить сегодняшним днем. Это все, что у нас есть, и этого достаточно. – Вы правы. Этого достаточно. – Я приду к вам, как только смогу. С великой нежностью он завладел моими губами. Я достаточно любила его и достаточно ему доверяла, чтобы поручить его заботам самое себя и наше неопределенное будущее. Мы были безнадежно глупы, поверив, будто можем управлять судьбой. Глава четырнадцатая