Когда пришла весна и на дубах уже начали распускаться почки, я вдруг почувствовала себя плохо. Это была не простуда, не отравление и даже не болотная лихорадка, которую частенько подхватывали обитатели Виндзорского замка с началом апрельских дождей и пронизывающих ветров. Это был не какой-то знакомый мне недуг, а скорее странная отрешенность от окружающего мира, которая все нарастала, пока в конце концов я не почувствовала себя полностью оторванной от каких-либо требований повседневной придворной жизни. Я словно застыла в самоизоляции и равнодушно созерцала, что происходит вокруг меня, не испытывая ни нужды, ни желания с кем-то говорить или что-то делать. Мои придворные дамы занимались обычными делами: вышивали, молились, пели; все домочадцы следовали традиционной дворцовой рутине, просыпаясь на рассвете и укладываясь спать с наступлением вечера. Я участвовала во всем этом, как бесплотное привидение, ведь для меня это больше ничего не значило. Окружающие казались мне далекими, как звезды на небе – молчаливые свидетельницы моих бессонных ночей. Людские голоса отзывались в моей голове гулким эхом. Поддерживала ли я беседу? Да, должно быть, поддерживала, но иногда забывала, о чем только что говорила. Когда я прикасалась к своим платьям или блюду, на котором подавали хлеб, кончики моих пальцев не всегда чувствовали, была ли эта поверхность твердой или мягкой, холодной или теплой. Яркий солнечный свет стал моим злейшим врагом: его лучи, казалось, пронзали мой мозг множеством острых осколков. Я стонала от боли и пряталась в гардеробной, где меня рвало до боли в желудке, а затем уходила в свою комнату с задернутыми шторами и в темноте ждала, когда снова смогу выйти на свет. Я как могла скрывала свои страдания от придворных дам. Никому не признаваясь в происходящем, я объясняла отсутствие аппетита превратностями погоды, необычно теплой, отчего мы все изнемогали от духоты. Или же зловонными испарениями из канализации, нуждавшейся в тщательной чистке. Или же съеденными устрицами, с которыми явно было что-то не так. Но обмануть саму себя с помощью отговорок я не могла. От страха по моей нежной коже пробегали мурашки, желудок сжимался спазмом, а мысли носились в голове сужающимися кругами непонимания. Впрочем, наверное, наоборот: я понимала все даже слишком хорошо. Я что, никогда прежде не сталкивалась с такими симптомами? Отдаление от людей, тяга к уединению, резкие смены настроения… О да, сталкивалась. Я видела все это еще в детстве и в страхе старалась спрятаться подальше. – Со мной все в порядке, – резко ответила я, когда Беатрис заметила, что я побледнела. – Может быть, вам нужен свежий воздух? Прогулка у реки? – предложила Мэг. – Не нужен мне свежий воздух. Я хочу побыть одна. Оставьте меня! Мои дамы всполошились, и было из-за чего – мое настроение стало непредсказуемым. Я не могла больше вышивать. Воображение рисовало всякие ужасы, и от этого стежки у меня перед глазами либо расплывались, либо налезали друг на друга. Тогда я закрывала глаза и отбрасывала рукоделие в сторону, не обращая внимания на взгляды придворных дам, с тревогой косившихся на меня. Внутренне сжавшись от охватившего меня ужаса, я извинилась перед Оуэном и попросила его не приходить ко мне в комнату, сославшись на женские недомогания, но в то же время пыталась заставить себя поверить, что мое плачевное состояние связано с тривиальной слабостью, которая со временем пройдет сама собой. А потом я упала. Упала при всех и совершенно неожиданно; только что я взялась рукой за пышную юбку своего упелянда и изящно приподняла ее, собираясь спуститься по пологим ступеням лестницы в Большой зал, а в следующий миг потеряла равновесие и покачнулась. Ткань выскользнула из потерявших чувствительность пальцев, и я протянула руку, ища опору. Но рядом ничего не оказалось. Раскрашенная плитка на полу, казавшаяся очень далекой, вдруг ушла у меня из-под ног, а узор на ней начал расплываться с головокружительной скоростью. Колени мои подогнулись, и я упала. Это было даже не падение, а унизительное перекатывание со ступеньки на ступеньку, но от этого не менее болезненное и позорное. Я слышала каждый толчок, каждый скрип, каждый удар, пока не оказалась в самом низу, в ворохе своих юбок и вуалей. Воздух покинул мои легкие, и несколько секунд я просто лежала, ничего не видя перед собой и мечтая, чтобы пол подо мной разверзся и поглотил меня целиком. Я много лет была принцессой и королевой и понимала, что нахожусь в центре всеобщего внимания, ведь свидетелями моего позора стали члены королевской свиты и домочадцы. Пол подо мной не разверзся, и окружающая действительность вновь ворвалась в мое сознание резкими неприятными звуками. Чьи-то руки подхватили меня, в поле моего зрения появились какие-то лица, которых я не узнавала, хотя, конечно, они были мне знакомы. Мозг улавливал чьи-то голоса, но они тут же стихали. – Я не ушиблась, – сказала я, но почему-то никто не обратил на это внимания. Впрочем, возможно, эти слова так и не были произнесены вслух, оставшись лишь в моих мыслях. – Отойдите. Я узнала этот голос, и мой мозг тут же начал вспоминать имя этого человека. – Принесите вина. И таз с водой в покои Ее Величества. Вызовите лекаря. А теперь позвольте мне… Распоряжения следовали одно за другим; чьи-то руки подхватили меня, подняли и понесли обратно вверх по лестнице. Я знала, кто это. Должно быть, он находился в Большом зале, когда я так неудачно оступилась. Я повернулась лицом к его груди, вдыхая его запах, но не проронила ни слова. Даже когда он прошептал мне на ухо: – Екатерина… бедная моя девочка… Его сердце стучало под моей щекой, и этот звук был гораздо громче, чем невнятный трепет у меня в груди. Я чувствовала непреодолимое желание сказать ему, что мне ничто не угрожает, но у меня не было на это сил. Я знала только, что нахожусь в безопасности и, что бы со мной ни произошло, это не причинило мне вреда. Странное ощущение, вдруг подумалось мне. Я что, не знаю, какими опасными могут быть симптомы? Скоро, очень скоро я оказалась у себя в комнате, где меня уложили на кровать; там уже были мой лекарь, Гилье, в отчаянии заламывавшая руки, и Беатрис, требовавшая объяснений. Даже Алиса, прослышав о случившемся, спешно спустилась ко мне. Их присутствие, нежные женские голоса успокаивали меня, но потом руки Оуэна отпустили меня и я почувствовала, как он тихо удаляется к двери. Затем он ушел. Я уткнулась лицом в подушку и окончательно лишилась сил. – Тяжелый случай женской истерии. Она чрезвычайно взвинчена. Мой лекарь, допросив Гилье и Беатрис, осмотрел меня, после чего нахмурился и строго глянул в мою сторону, как будто я сама была во всем виновата. – Миледи никогда не болеет, – заявила Алиса, словно на самом деле вина лежала как раз на моем лекаре. – Я знаю только то, что вижу, – ответил он с презрительной ухмылкой; насмешку в его голосе уловила даже я, несмотря на затуманенное сознание. – Нервный срыв, приведший к дрожи в конечностях, – вот что это было. Иначе с чего бы Ее Величеству падать? Меня раздели и бережно, как маленького ребенка, уложили в постель, дав выпить разведенный в вине порошок из корня валерианы и снабдив снадобье настоятельными требованиями избегать волнений до конца дня. Я и не волновалась, потому что все это время проспала тяжелым сном без сновидений. Когда я очнулась, был уже вечер и в комнате стоял полумрак. У моей кровати сидела Гилье и сонно клевала носом, забыв о лежащем на коленях рукоделье. Моя головная боль ослабла, и мысли приобрели некоторую ясность. Оуэн. Это была первая из мыслей. Первая и единственная. Но Оуэн ко мне не придет. Совершенно недопустимо, чтобы он появлялся в моей комнате, когда я больна и рядом со мной находятся мои придворные дамы. Я беспокойно заворочалась в постели. Что они сделали с моей фибулой в форме дракона, которую я теперь не снимала? Когда я приподнялась в тщетной попытке это выяснить, Гилье встала и подошла ко мне. – Где он? – шепотом спросила я. – Мой серебряный дракон? – В тот миг мне казалось, что для меня это самый важный вопрос в мире. Гилье успокоила меня и попросила выпить еще лекарства; я ее послушалась. Но уже забирая пустую чашу, служанка вместо нее вложила в мою открытую ладонь мистического зверя и сомкнула мои пальцы. Я счастливо улыбнулась. – А теперь поспите, – сочувственным тоном тихо посоветовала Гилье. Вы нужны мне, Оуэн! Это была последняя мысль, прежде чем я снова провалилась в сон. Проснувшись на рассвете, я почувствовала себя лучше, но все же еще была слишком вялой, чтобы двигаться. Утолив голод после ночного поста хлебом и элем, я откинулась на подушки, с удивлением отметив, что ко мне вернулся аппетит. – Ваши люди тревожатся о вас, миледи, – сообщила Гилье, положив рядом со мной на кровать книгу в кожаном переплете. – Это вам от юного короля, – объяснила она, явно впечатленная толщиной золотого теснения. – Его Величество сказал, чтобы я передала ее вам: как только закончатся его уроки, он помолится за вас. Но от себя должна добавить: думаю, вам еще некоторое время не следует ничего читать, миледи. Я тихо усмехнулась: приоритеты Юного Генриха всегда были предсказуемы. В то же время я жалела, что эта книга не от Оуэна; с другой стороны, он точно не прислал бы мне молитвенник. Он выбрал бы для меня книгу с красивыми любовными историями, наверное, валлийскими. И я бы обязательно ее читала, несмотря на то что столь трудное занятие отнимало у меня много времени и сил. В дверь постучали, и Гилье пошла открывать; мое сердце екнуло. Но оказалось, что это Алиса; она решительно подошла к моей кровати. – Могу я поговорить с вами, миледи? Я протянула к ней руку: – Ах, Алиса, конечно. Развейте мою скуку. Я чувствую себя немного лучше. Окружающий мир вновь приобрел четкие очертания, я чувствовала себя спокойно и уверенно. Из неприятных последствий вчерашнего дня остались только ушибы на бедре и плече. Больно, но не фатально. Недавние страхи из-за странных симптомов, похоже, исчезнувших после глубокого сна под действием валерианы, также развеялись, оставив лишь слабое напоминание о себе в виде легкого головокружения. По-видимому, я все-таки ошибалась. По-видимому, мои опасения были беспочвенными… Алиса пододвинула к кровати табурет и отмахнулась от Гилье, предложившей ей вина. Воспитательница моего сына подалась вперед, опершись руками на край кровати; глаза ее были на одном уровне с моими; она почти шептала. – Позвольте мне взглянуть на вас. – Чуть прищурившись, Алиса тщательно изучала мое лицо. – И что же вы видите? – Вы выглядите изможденной, едва не просвечиваетесь насквозь. – Я отдохну, и все станет гораздо лучше, – заверила я ее. – Мой лекарь сказал… – Ваш лекарь – просто тупица, не видящий дальше кончика своего носа. Потому я и пришла поговорить с вами, миледи. – Мне ничего не угрожает. – Неужели? Думаю, все дело в том, как на это посмотреть. Все мои страхи, которые я так беззаботно отбросила, тут же вернулись, став в четыре раза сильнее. Если подозрения о том, что проклятье моего отца в какой-то степени лежит и на мне, были обоснованными… Неужели Алиса тоже это видит? Неужели она заметила, что иногда я словно теряю рассудок? – Если то, о чем я думаю, правда, – продолжала она, – вам определенно нужен совет, миледи. Причем от человека, который не станет выбирать выражения. – Так чего же вы опасаетесь? – спросила я, боясь услышать ответ. Должно быть, Алиса заметила мою рассеянность, обратила внимание на вспыльчивость и резкие смены настроения, как ни старалась я это скрыть. Видимо, мои дамы в последнее время так часто сплетничали о моем непостоянстве, что это дошло и до ушей воспитательницы моего сына. Я поймала себя на том, что в испуге схватила ее за руку. – И что же за недуг гложет меня, Алиса? – Думаю, вы носите ребенка. Шок, казалось, разом прогнал мысли из моей головы: ошеломленная, я села на кровати и оторопело уставилась на Алису. Ребенок. Я беременна. Значит, это все-таки было не то, чего я боялась больше всего на свете, – не приступы унаследованного безумия, от которого мне было бы ни за что не избавиться. Возможно, все дело в этом непредвиденном ребенке: именно беременность тревожила мой ум, выворачивала тело приступами рвоты и вызывала смену настроения. Однако я не могла припомнить у себя ни одного из этих симптомов в то время, когда носила под сердцем Юного Генриха. Тогда я излучала здоровье, была спокойна, полна надежд на прекрасное будущее; я не имела ничего общего с постоянно хнычущим, капризным созданием, настолько чахлым, что оно в прямом смысле валилось с ног. Да, вне всяких сомнений, причиной моих страданий было крошечное дитя, которое уже росло во мне. В миг прозрения я испытала столь сильное облегчение, что невольно рассмеялась. – Не вижу в этом ничего смешного, – назидательным тоном заметила Алиса. – Так что, миледи? Вас угораздило забеременеть? – Не знаю. Она пренебрежительно прищелкнула языком, словно услышала объяснения нерадивой служанки. – А что с регулами? Когда они были у вас в последний раз?