Я задумалась. Они действительно прекратились, однако мои женские отправления никогда не отличались регулярностью, из-за невнимательности моя память в последнее время заметно ухудшилась. Ну да, выходит, в последний раз это было месяца два назад. Или даже три. Значит, я ношу ребенка от Оуэна. Ребенка Оуэна… Краткий всплеск восторга, а затем – леденящий душу страх; по коже побежали мурашки, и я вдруг задрожала, несмотря на то что комната была жарко натоплена. Алиса взяла меня за руки и сжала их в своих ладонях, как будто это могло заставить меня сосредоточиться. Впрочем, вопросы ее, конечно, никак не могли повлиять на мое затруднительное положение. – Вы не соблюдали мер предосторожности? – Нет, соблюдала. – Но похоже, не слишком усердно. Горячая кровь ударила мне в голову, и я густо покраснела. На самом деле я была безрассудно беспечна. Во время короткой супружеской жизни с Генрихом моей главной целью было поскорее забеременеть, и я нисколько не препятствовала зачатию. Учитывая мои собственные «впечатляющие познания» по этому вопросу, дополненные отрывочными воспоминаниями о совете Гилье – принимать для этих целей настоянные на вине семена дикой моркови, можно сказать, что я угодила в сети, в которые попадают все женщины, поддавшиеся плотским желаниям и вступившие в греховный союз, не освященный благословением Святой Церкви. – Вам следовало обратиться ко мне, – строго сказала Алиса. – И признаться в том, что я погрязла в грехе? – Лучше уж погрязнуть в грехе и уберечься от беременности, чем понести незаконнорожденное дитя от слуги! Услышав столь резкие слова, я судорожно глотнула воздух. – О чем вы только думали? Нужно ли мне спрашивать, кто отец этого ребенка? Вряд ли. – Алиса покачала головой, еще крепче сжимая мои запястья; в ее голосе слышалось страдание, и я решила, что она тревожится за меня, – ничего другого мне в голову не приходило. – Как вы могли так поступить, миледи? Связь со слугой из собственной свиты. С человеком безродным, без доходов, без положения в обществе. Как вы могли даже помыслить об этом? А теперь еще и ребенок, ребенок вне брака! Что на это скажет Глостер? – Ее глаза округлились от ужаса. – И главное – что он сделает? – Мне все равно, что скажет Глостер. Я высвободила руки и, широко раздвинув пальцы, принялась внимательно изучать свои ладони, как будто рассчитывала прочесть там ответ. Я носила ребенка от Оуэна, и мое будущее было покрыто завесой неопределенности; тем не менее меня не покидало странное ощущение счастья. Слегка нахмурившись, я подняла глаза на собеседницу: – Что мне делать, Алиса? Последовала продолжительная пауза. – А вы не рассматривали возможности прервать… Я решительно подняла руку, останавливая ее: – Нет, это исключено. Ни за что. Это было единственное, в чем я не сомневалась. Какие бы жизненные сложности ни сулило мне это дитя, я доношу его до срока. После смерти мужа я вынуждена была смириться с мыслью о том, что, кроме Генриха, у меня больше не будет детей. А теперь была беременна от мужчины, которого обожала. – Никогда не предлагайте мне ничего подобного! – гневно воскликнула я. – Я хочу этого ребенка. Алиса тяжело вздохнула, но закивала: – Так я и думала. Глостер взвалил на вас слишком тяжкое бремя. Это было бы против природы… – И все-таки, что мне делать? Посоветуйте что-нибудь, Алиса. Она задумчиво поджала губы: – Некоторое время вы сможете скрывать свое положение. Упелянды бывают весьма полезны, даже если выглядят чересчур объемными. Но потом… – К моему изумлению, глаза Алисы наполнились слезами. – Так что же потом? – Не знаю. Правда, не знаю. Я не вижу счастливого исхода. Как так? Что самое ужасное может сделать Глостер? Отобрать у меня ребенка сразу же после родов? Разлучить нас с Оуэном? С него станется: такое действительно могло произойти. – Глостер будет настаивать на том, чтобы вы сохраняли безупречную репутацию. – Слова Алисы перекликались с моими мыслями. – Вместо того чтобы позволить мне выставить себя потаскухой, забеременевшей от слуги, – продолжила я; от страха моя речь стала недопустимо грубой. Я посмотрела на Алису, на слезы у нее на щеках и задала вопрос, хотя и знала на него ответ: – Так мне обо всем ему рассказать? – Да. Расскажите. В любом случае вы не сможете долго хранить все в тайне – даже если не намерены больше делить с ним постель. Ах, миледи… Почему вы это сделали? Я ответила без колебаний: – Потому что люблю этого человека и не сомневаюсь в его чувствах ко мне. Это не подлежит обсуждению. Я еще никогда не испытывала такого счастья. Алиса засопела и утерла слезы. – А что будет, если Глостер настоит на том, чтобы вы прогнали его со службы? Ответ был рядом, прямо передо мной. Я никогда ни за что не боролась, но ради человека, которого люблю, буду сражаться за свои права. Я чувствовала в себе небывалый прилив энергии; ничего подобного я прежде не испытывала. И в этой решающей битве я не позволю, чтобы кто-то диктовал мне свою волю или как-то мной манипулировал. – Я не уволю его, – тихо сказала я и сама удивилась гордости, прозвучавшей в моем голосе. – Он исключительный человек. И я его не предам. Я вдовствующая королева. Королева-мать. Как может Глостер заставить меня выгнать слугу из моего окружения? Я не уволю его. Я не смогу без него жить. Алиса сначала нахмурилась, но затем слабо улыбнулась сквозь вновь выступившие слезы: – Будь я снова молодой и незамужней, я поступила бы так же. Мы ни разу не упомянули вслух его имени, но оно бережно хранилось в моем сердце, словно благословение свыше. Когда я вновь осталась одна, в моей голове все еще звучали слова Алисы: Я не вижу счастливого исхода. К несчастью, по своей природе я тоже не была оптимисткой. Я ношу ваше дитя. Представив себе, как я говорю это Оуэну, я совсем упала духом. – Так что же нам делать? – Я снова задала этот вопрос Алисе перед самым ее уходом, но она в ответ лишь беспомощно развела руками: – Не знаю. Мне нечего вам посоветовать. Связь со слугой из собственной свиты. С человеком безродным, без доходов, без положения в обществе… От мрачных предчувствий у меня пересохло в горле, но я встала, надела свое любимое платье из изумрудного бархата, отделанное золотым шнуром и мехом горностая, и поручила Томасу организовать мне встречу с Оуэном в зале для аудиенций, где прозвучало наше первое пылкое признание в том, что мы значим друг для друга. Вместе с Гилье, сопровождавшей меня для приличия, я пришла туда раньше Оуэна и, чувствуя на себе пристальные недобрые взгляды вышитых на гобеленах фигур, села на одну из скамей, которые обычно занимали просители, явившиеся хлопотать о королевском заступничестве. Когда он вошел, я встала и подала Гилье знак отойти в дальний конец комнаты, к живописному изображению раскидистого лиственного леса. Но даже если бы она что-нибудь услышала, это не имело бы особого значения: она в любом случае очень скоро обо всем узнает. Я подумала, что Оуэн выглядит, пожалуй, слишком строго: одет официально и богато, наряд дополнен внушительной золотой цепью дворцового распорядителя, поскольку ожидалось, что сегодня Юный Генрих будет обедать вместе со мной. Но когда мой возлюбленный выпрямился, после того как по обыкновению учтиво поклонился, и посмотрел на меня, суровая линия его губ смягчилась. Я сдержалась и не выплеснула на него свои новости, чувствуя, как в волнении тревожно стучится мое сердце о ребра. Что он мне скажет? Что на его месте сказал бы любой другой мужчина, выслушав столь неловкое признание? Моя внутренняя уверенность грозила вот-вот испариться. – У вас есть ко мне какие-то поручения, миледи? – Нет, просто я хотела поговорить с вами. Не обращайте внимания на Гилье, – предупредила я, заметив, что Оуэн настороженно глянул в ее сторону. – Ее преданность не вызывает сомнений. Он подошел ближе, но не для того, чтобы коснуться меня, а словно стараясь получше рассмотреть мое лицо, как будто мог прочесть на нем все, что хотел узнать. Наконец Оуэн облегченно улыбнулся, словно с его плеч свалился нелегкий груз. – Вы выглядите окрепшей. Его красивый голос обволакивал и успокаивал меня, возвращая прежнее понимание того, чего я хочу и что будет правильно. – Так и есть. – Перед тем как вы упали, я подумал, что вы выглядите напряженной и печальной. – Голос его внезапно стал резким. – Бог свидетель, Екатерина. Я очень волновался, не зная, что с вами, и не имея возможности к вам прийти, и из-за этого у меня сердце разрывалось на части. – Я действительно была больна, но это уже в прошлом. – Я коснулась его рукава. – Мне сказали, что это вы отнесли меня наверх в мою комнату. Я в тот миг уже не различала, что происходит в реальности, а что мне лишь чудится… Оуэн взял мою руку и поцеловал ее: – Вы упали прямо к моим ногам. – Значит, это судьба. – Надеюсь, что ваша служанка осторожна. Потому что я уже не могу быть осмотрительным. Он не успел заключить меня в объятия, – хоть и явно собирался это сделать, – потому что я остановила его, упершись ладонью ему в грудь. – Оуэн… Я мысленно переставляла простые слова, которые хотела ему сказать. Наконец они выстроились у меня в голове в четкие фразы и я произнесла: – Я ношу вашего ребенка. И упала как раз поэтому. Его лицо тут же побледнело, взгляд потух, тело замерло. Он медленно опустил руки, и они безвольно повисли. – Оуэн… – прошептала я. Он резко отвернулся от меня и широкими шагами отошел к окнам, расположенным напротив стены с огромным гобеленом, изображавшим охотников и их дичь в живописном дремучем лесу. Но взгляд Оуэна был направлен не на внутренний двор, как я ожидала. Вместо этого он повернулся спиной к быстро бегущим по небу тучам, предвещавшим приближение бури, и посмотрел на меня. Он просто стоял молча; его мысли были скрыты от меня: было невозможно прочесть хоть что-нибудь на его застывшем лице. Медленно направившись в его сторону, я обратила внимание на то, что грудь его при дыхании почти не движется, а драгоценные камни на тяжелой золотой цепи, казалось, потемнели и потеряли прозрачность. Раскрытыми ладонями Оуэн опирался о каменную стену у себя за спиной. – Вы рассержены? – спросила я.