Часть 4 из 25 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Макс кивает, откусывая кусочек яичницы.
— Да, это дом моей семьи. Я не был здесь с тех пор, как умерли мои родители.
— Их обоих уже нет? — Я смотрю на него с сочувствием. — Мне так жаль.
— Прошло много времени. — Макс машет рукой, как будто отмахиваясь от этого. — Мой отец не был самым теплым человеком, а у моей матери было много собственных проблем, но она старалась быть хорошей женой и матерью. Мой отец регулярно разбивал ей сердце своими любовницами, и она изливала всю свою любовь на нас, но временами это было немного душно. В детстве были некоторые трения, особенно между ней и моим старшим братом, и мой отец обвинял ее в том, что она нянчится с нами.
— Значит, у тебя есть два брата? — Я откусываю еще кусочек яйца, смотрю на одно из фруктовых пирожных и пытаюсь решить, не будет ли это слишком обременительным для моего сморщенного желудка. — Один брат и…
— Еще один брат, — говорит Макс, делая глоток воды. — Честно говоря, моя мать, вероятно, была бы намного счастливее, если бы у нее была дочь. По крайней мере, одна. Но в итоге у нее родилось трое мальчиков, а это значит, что наш отец постоянно говорил ей, что она губит нас своей мягкотелостью.
— Твой другой брат был младше или старше?
Рот Макса слегка кривится, и он откладывает печенье, которое взял, выражение его лица внезапно становится напряженным.
— Младший, — говорит он наконец. — Я средний ребенок. В чем проблема всего остального.
— Что ты имеешь в виду? — Я с любопытством смотрю на него.
— Разумеется, старший должен был наследовать. И в семье Агости всегда, пока существовала фамилия, существовала традиция, чтобы младший сын становился священником, таков порядок вещей. Старший наследует, средний сын, если он есть остается, чтобы занять место старшего, если наследников нет, а младший ходит в церковь.
— Но этого не произошло?
Макс качает головой.
— Это не сработало.
— И это досталось тебе?
Он кивает.
— Мой младший брат Артуро и я были разлучены много лет. Виктор помог мне узнать, где он был, по крайней мере, пару лет назад, и что он жив. Но я с ним не общался. Я пытался, но… — Макс пожимает плечами. — Эти усилия остались без ответа. Он работает моделью в Европе, как и хотел. Я уверен, что у него нет желания возвращаться в семью, которая хотела убедиться, что его мечты никогда не осуществятся.
Я моргаю, глядя на него, мой аппетит внезапно пропал, когда до меня доходит реальность ситуации Макса.
— Значит, тебе никогда не суждено было стать священником. Это должен был быть твой брат. Разве ты никогда не...
— Злился? — Макс поджимает губы. — Что хорошего это дало бы? Арт выбрал свой путь, а я выбрал свой. Я выбрал свою семью. Я предпочел долг собственному счастью. Это всегда было моей жизнью, Саша. Моим путем.
И это не изменится. Я слышу то, о чем он умалчивает. Что он всю жизнь исполнял свой долг, и теперь это не прекратится. Что это тот, кто он есть, и кем он всегда был.
Это разбивает мне сердце больше, чем когда-либо, потому что так не должно было быть. Какое это имеет значение? Яростно говорю я себе, откусывая еще кусочек. Если бы он прожил жизнь, предназначенную ему как среднему сыну, я бы никогда его не встретила. Сейчас он был бы женат на ком-то другом и никогда бы не появился в твоей жизни. Так что же лучше?
У меня нет ответа на этот вопрос.
— Тебе нужно отдохнуть, — наконец говорит Макс, когда становится ясно, что я больше не смогу есть. — Поспи немного, Саша. Ты все еще восстанавливаешься. Я приду и проверю, как ты.
Он наклоняется, и на одно затаенное мгновение мне почти кажется, что он собирается поцеловать меня. Он делает это, в некотором смысле, его губы касаются моего лба. Я чувствую, как у меня перехватывает дыхание от прикосновения, мое сердце бешено колотится, но я знаю, что на этом он остановится. И это работает. Он берет поднос, ободряюще улыбаясь мне.
— Здесь ты в безопасности, Саша. Я больше ничему не позволю случиться.
Я верю ему. Но когда он уходит, я знаю, что он не сможет уберечь меня от боли, не совсем. Он может сделать все возможное, чтобы помешать кому-либо еще причинить мне боль, но он не может остановить боль, которую причиняет то, что я вижу его каждый день, нахожусь так близко к нему и знаю, чего мне не хватает.
Боль, которую причиняет любовь к кому-то, кого я никогда не смогу иметь.
4
МАКС
Облегчение, которое я испытал, проснувшись и увидев, что Саша тоже не спит, было ощутимым. Последняя неделя была одной из самых тяжелых в моей жизни. Я каждый день задавался вопросом, вплоть до вчерашнего дня, когда она, казалось, не идет на поправку, будет ли этот день тем, когда я потеряю ее. Несколько дней она страдала от лихорадки, неспособности принимать что-либо, кроме небольшого количества воды и костного бульона, ее тела трясло лихорадкой, граничащей с судорогами. Я ужасно боялся за нее, и моя ревность по поводу доктора Гереры быстро превратилась в то, что я надеялась на него в ее спасении. Он показал себя знающим и компетентным, но не был уверен, справится ли и она.
— Джиана! — Когда я достигаю нижней ступеньки лестницы, я зову, и она появляется мгновенно, как будто мой голос вызвал ее по волшебству. — Не могла бы ты позвонить доктору Герере и сообщить ему, что Саша проснулась? Сейчас она снова отдыхает, но я уверен, что он захочет зайти позже и проведать ее. — Я передаю ей поднос, чувствуя, как усталость пробирает меня до костей. — Мне нужно в душ.
Я уже несколько дней не принимал душ и не переодевался. Честно говоря, я поражен, что Саша вообще захотела быть рядом со мной, не говоря уже о том, чтобы прикоснуться ко мне. Даже когда Джиана или Томас предложили занять мое место у ее постели, я не смог им позволить. Это моя вина. Поэтому я продолжал свое бдение. Я остался с ней, молясь, умоляя, обещая, и она проснулась. Она далека от ста процентов, но она будет жить. И теперь для меня наступает время снова сдержать клятвы, которые я дал.
Я знаю, что она не поймет. Я видел надежду в ее глазах, когда проснулся, и опустошение в них, когда я повторил, что ничего не изменилось. Я знаю, что она хотела, чтобы я сказал. Я бы хотел, чтобы она поняла, как мне каждый раз тяжело уходить от нее. Мне потребовалось все мое мужество, чтобы не сказать ей прямо, что я чувствую, что я люблю ее так, как никогда раньше не испытывал и никогда не ожидал.
Я люблю ее до глубины души, безумно, неистово. И именно по этой причине я не могу позволить ей узнать. Я не могу держать ее здесь, со мной, крепче привязывать к этому смертельно опасному миру, в котором я живу. Независимо от того, возьму я имя Агости или нет, оно всегда будет преследовать меня.
Вздыхая, я снимаю грязную одежду, бросаю ее в корзину и включаю горячую воду в душе, выложенном кремовой каменной плиткой. Я не чувствую себя здесь как дома несмотря на то, что я вырос в этом поместье. Оно кажется слишком формальным, слишком холодным, в нем нет тепла или любви. Это похоже на музей искусств, книг, ковров и материалов, монолит старого способа ведения дел и старого образа жизни. Я ловлю себя на том, что мечтаю о своем маленьком гостевом домике на территории Виктора, скудно оборудованном, но гораздо более соответствующем моему вкусу. Возможно, я ношу имя мафиозной семьи старого света, но они позаботились о том, чтобы выставить меня из нее, и когда они попытались перезвонить мне, я больше не чувствовал, что мое место здесь. Сейчас я чувствую то же самое.
Я захожу в душ и стону, когда жар обжигает мои напряженные мышцы. Джиана позаботилась о том, чтобы в главной спальне было все, что мне может понадобиться. В душе для меня есть множество продуктов. Тем не менее, я долго стою там, прежде чем что-нибудь помыть, нежась в жаре и паре. Такое ощущение, что это смывает недельный стресс и напряженность, весь накопившийся страх. К тому времени, когда я на самом деле умываюсь и выхожу из душа, чтобы обсохнуть, я снова чувствую себя немного более человечным, а также лучше готов к тому, что меня ждет впереди. То, что я вернулся домой, не останется незамеченным. Необходимость обеспечивать дополнительную безопасность означает, что другие члены семьи будут знать, что я здесь. Тогда они зададутся вопросом, означает ли это, что я наконец решил, что готов заявить права на свое наследство. Собираюсь ли я стать Агости не только по имени.
Конечно, у меня нет абсолютно никаких намерений делать это. Но я знаю, что мне нужно действовать осторожно. Не только с другими членами семьи, если они протянут руку помощи или попытаются сделать предложение, но и с Виктором. Ни он, ни Левин не понимают моих доводов в пользу отказа от наследства. После нападения на Сашу они будут понимать это еще меньше.
Я не ожидал, что Джиана и Томас будут с нетерпением ждать меня. Однако, когда я спустился вниз, только что приняв душ и одевшись:
— Значит ли это, что ты останешься? — Джиана спрашивает без предисловий.
— Джиана! — Ее муж сердито смотрит на нее, его бело-седые брови хмурятся, но она игнорирует его.
— Я не хотела беспокоить тебя этим, пока малышка была в такой опасности. Но ты должен сообщить нам, о твоих планах, родной. Мы не видели тебя годами и ничего о тебе не слышали, ничего! А потом ты просто появляешься, вот так! — Она щелкает пальцами, и я слегка подпрыгиваю. — С девушкой на буксире, ни больше ни меньше. Девушкой, с которой, по твоим словам, ты не помолвлен и не женат. — Ее губы поджимаются. — Итак, ты остаешься? Она…
Я делаю глубокий вдох, фиксируя на Джиане самое суровое выражение лица, что сложно, поскольку она знает меня с пеленок.
— Во-первых, как я уже говорил ранее, Саша здесь для своей собственной защиты. Мы не вместе. Она работает на человека, который до сих пор обеспечивал мою защиту, пока я был в Штатах. Опасность, в которой нахожусь я, подвергла опасности и ее, и именно поэтому мы оба здесь. Не из-за чего-либо между нами.
Джиана приподнимает бровь, но муж дотрагивается до ее руки, и она обиженно вздыхает.
— Это не ответ на мой второй вопрос, родной.
— Мы останемся, пока опасность не минует. Когда Виктор сообщит мне, что для нас с Сашей безопасно возвращаться в Нью-Йорк, именно это мы и сделаем. Я не собираюсь здесь проживать или иметь какое-либо другое отношение к имени Агости, состоянию или семейному бизнесу, если это то, о чем ты спрашиваешь.
Я пытаюсь сказать это как можно любезнее, оставаясь при этом твердым, но ясно, что мой ответ, это не то, что Джиана надеялась услышать. Ее лицо слегка вытягивается, в слегка молочно-голубых глазах появляется грусть.
— Мы не всегда будем здесь, чтобы заботиться о поместье, родной. Что ты будешь делать потом, когда нас не станет? Что будет с этим прекрасным старым домом и всем наследием твоей семьи?
— Я надеюсь, что это не то, с чем мне придется разбираться очень долго, — мягко говорю я ей. — Но когда придет время, я займусь этим. Тем временем, я надеюсь, что мне не придется долго путаться у вас под ногами.
— О, родной. — Печаль Джианы, кажется, распространяется по ее чертам, старит ее и делает их тяжелее, чем раньше. — Ты никогда не был обузой. Но мы скучаем по тебе.
— И я скучаю по вам. — Я делаю шаг вперед, обнимая ее так, как, я знаю, она давно хотела меня обнять. Пока моя мать терпела все издевательства моего отца много лет назад, Джиана всегда была на ее стороне. Она поддерживала мою мать, не давала ей сойти с ума, и я многим обязан Джиане. Без ее и Томаса любящей заботы этот дом, территория и виноградники превратились бы в мавзолей, а не в практически функционирующее поместье. — Однако мне нужно позвонить, — добавляю я, наконец высвобождаясь из ее объятий. — Дайте мне знать, когда приедет доктор Герера.
— Мы так и сделаем, — обещает Джиана, и я удаляюсь от них обоих в сторону тишины и уединения кабинета.
Здесь все еще чувствуется, что это владения моего отца, как будто я маленький мальчик, пробирающийся сюда тайком, а не мужчина, которому все это теперь должно принадлежать. Обстановка полностью его. На паркетных полах из толстой кожи и дерева расстелены темные ковры. Перед камином рядом с кожаными креслами стоит позолоченная барная тележка с тяжелыми хрустальными бокалами. Когда я вдыхаю, для меня это все еще пахнет им, хотя я знаю, что это воспоминание, а не реальность.
Я никогда не чувствовал, что мое место в огромном кожаном кресле за его столом, как будто все это было моим. Это похоже на игру, когда я опускаюсь в одно из кресел перед камином, смотрю на виски, несмотря на ранний час, и тянусь за телефоном.
— Макс, — отвечает Виктор после первого звонка. — Дай мне переговорить с Левиным, дай мне секунду.
Я слышу шелест бумаг и закрывающиеся двери, пробормотанную просьбу о конфиденциальности, прежде чем Виктор возвращается к телефону.
— Я не получал от тебя известий целую неделю, Макс, — мрачно говорит он, и в его тоне слышится нотка упрека. — Что происходит?
— Совсем немного. — Мой голос столь же мрачен, когда я рассказываю ему о прошедшей неделе, нашем приезде в Италию, отравлении Саши и последовавшей за этим неделе работы. — Ясно, что привести ее сюда было ошибкой.
— Я не собираюсь с этим спорить, — сухо говорит Виктор. — Но решение принято. Какие шаги ты предпринял, чтобы убедиться, что вы в безопасности в поместье?
— Я утроил уровень безопасности. Я связался с семьей Д'Аньясио и попросил нескольких человек из их службы безопасности.
— И ты думаешь, им можно доверять?
— Они были близки с моим отцом. Я думаю, что имя Агости все еще имеет определенный вес.
— Но не тот вес, который ты собираешься использовать. — Тон Виктора подразумевает, что он уже знает ответ, но это не уменьшает разочарования, которое я слышу за ним.
— Нет. Я не собираюсь продолжать с того места, на котором остановился мой отец, только залечь на дно, пока мы с Сашей не сможем вернуться домой.
— С этой угрозой нужно разобраться в первую очередь, и тщательно. — Виктор делает паузу. — Ты знаешь, что ты очень много значишь для меня, Макс. Ты стал частью семьи, как и Саша. Но мне нужно подумать о жене и детях, которые и так через слишком многое прошли. Мы договорились, что если опасность приблизится слишком близко к моему порогу, если тебе будет угрожать кто-то, кто не соблюдает правила защиты, тебе придется установить дистанцию между нами.
— Я знаю.
— Серьезно? Но это расстояние не закончится, пока я не буду уверен, что угроза рядом с моей семьей исчезла. Это понятно?
— Конечно. — Я глубоко вздохнул. — Виктор, я не хочу, чтобы Катерине или детям причинили какой-либо вред. Я бы никогда не хотел подвергать их опасности. Я тоже не хочу подвергать опасности Сашу, вот почему… — Я с трудом сглатываю. — Мне не следовало позволять ей уговаривать меня на это.