— А как же?! Два класса кончила. Но читать плохо умею. Дома-то тоже за меньшими братишками ходить надо было. — С супругом своим где, когда познакомились? — А где? Здесь в доме и познакомились. Он мальчиком рассыльным в магазине у барина служил. Ну и по дому что надо делал. Разнорабочий, как теперь называют. Но приходилось ему опять же и потяжелее работу справлять. Зимой снег убирать, летом сад весь лопатой вскапывать. Словом, когда что. А мы в двадцать шестом с ним поженились. Тогда барин нам и комнату выделил. Пали, муженек мой, прихрамывает на одну ногу. В малолетстве еще телега колесом задела. Ну, таким бездольным, как я, хоть и увечный муж — находка. Пускай будет хоть косой, хоть хромой. Но мой-то муженек, он не калека. Чуток только припадает на левую ногу — и все! И человек он добрый, смирный. — Стало быть, всю жизнь здесь живете? — Тут и живем. — Пятьдесят лет? — Так. Сначала нянькой, потом в горничных. А уж во время войны поварихой меня сделали. Ну а после войны — служанкой-экономкой. Дети бариновы выросли, поженились да замуж повыходили, по своим домам-квартирам разъехались. А мы с мужем здесь вот остались. Как барин заведение свое закрыл, мы оба по дому у него работать стали. — Какое же «заведение» было у господина Колечанского? — Торговля кожами. От отца в наследство досталось. Потом автомашинами занимался, ремонтировал. Чипил, значит. В этом он тоже толк знал. Но и это занятие бросил. С капитала стал жить. — Женат был? — Был. Но жена давненько уж как померла. С той поры вдовствовал. Как раз снова жениться собирался. — А когда он оставил ремонтное свое дело? — Ремонтное-то? А лет шесть тому будет. — И с чего, говорите, жил? — решил повторить свой вопрос Зеленка. — У него же книжки сберегательные. Вот на проценты с капитала и жил. — Где его книжки хранились? — В шкафу в несгораемом. Богатый человек был хозяин-то наш. Ой какой богатый! — Дети у него есть? — Они с супружницей только три года и прожили. Не обзавелись детишками, не успели. — Брат и сестры живы? — Все трое. — Родители? — Оба родителя погибли. При бомбежке. — Значит, сестрам и брату наследство причитается? Завещание ваш хозяин оставил? — Мне о том барин ничего не говорил. Как я знаю, не делал он никакого завещания. — А каков человек был господин Колечанский? — Одно скажу: хороший был человек. Жаль нам беднягу. — Может, недруги у него были? — Так ведь они у каждого богатого человека имеются… — Вы кого-нибудь знаете? — Да как вам сказать. Вот хотя бы взять Михая Галамбоша. Здесь живет. Неподалеку. Много раз говорил он и мне и самому барину, что ежели б мог — удушил бы. — За что же он так зол был на него? Старушка заколебалась, не зная, как лучше ответить. — Теперь уж господину Колечанскому вы все равно никакого вреда не сделаете, если и скажете правду… — подбодрил ее Зеленка. — Дочка Михаева сюда ходила. К барину. Потом она на Запад сбежала. А там на себя руки наложила. Галамбош уверяет — не знаю так или нет, — будто из-за господина Леринца. — Ну да? — Говорю: не знаю, так ли оно. — Ну а еще были у него недоброжелатели? — Господин Силади, учитель, не очень жаловал покойного. Потому… — Старушка Кечкешне вдруг умолкла. — Да не бойтесь вы, тетушка Мари. Если это к Колечанскому отношения не имеет, то так и останется все между нами. — С месяц будет, как они поссорились. Господин Леринц даже из дома прогнал господина учителя. Чтобы, сказал, ноги твоей тут не было. — Отчего так? — А барин тогда с Гизушкой обручился. — С Гизушкой? Кто такая? — Гизела Литваи. Ну я ее просто Гизушкой зову. Прежде-то за ней господин Силади ухаживал. — Как звать господина учителя по имени? — Мартон. — А до ссоры они дружили? — Вот-вот, дружили. Вместе рыбачили. — Еще кого можете назвать? — Больше никого, пожалуй. — А сестер и брата вы знаете, тетушка Мари? — Как же их не знать. На моих руках выросли. — Они чем занимаются? — А чем? Брат старший, господин Янош, председателем в кооперативе. Сын ихний — инженер. Дочка — в университете учится. Красивая барышня. А жена еще до замужества на мебельной фабрике работала, так и по сей день там. Все очень славные люди. — Сюда наведываются? — Не-е, никогда. Я сама к ним хожу изредка. — А сестры? Те где? — Барышня Адель в сороковом замуж вышла. За офицера одного, господина Радачи. Его на войне убили. Уже в Будапеште. Остались они вдвоем с сыном, с Балинтом. Он здесь, в этом доме рос. А как женился осенью, съехал отсюда. Сама-то Адель в горсовете работает. Сынок же ее шофером заделался. Сейчас в отпуску. На отдыхе. — Давно? — В среду вечером заходил сюда. Сказал, что в четверг уезжают с женой. Другая сестра баринова, барышня Эдит, вышла замуж за Арпада Паланкаи. Он чиновником служил в городской ратуше, но в конце войны сбежал на Запад. Бросил тут жену с двумя малыми детишками. Молодая барыня Эдит — та учительницей в гимназии стала работать. Теперь уж скоро на пенсию ей. Бегут годы-то, для всех бегут, милый человек… — А эти родственники часто навещали господина Колечанского? — Барышня Адель заглядывала сюда как-то на Новый год. А Эдитку — что-то и не припомню. С каждым новым ответом тетушки Кечкешне капитан Зеленка все больше приходил к убеждению, что знает она, по-видимому, куда больше, чем рассказывает. Он обдумывал, как бы повернуть их разговор в нужное русло, как вдруг, громко хлопнув дверью, на пороге появился старик Кечкеш. — Мари, неси скорее ключи от несгораемого. Господам из милиции ключи надобны. Я им сказал, что барин всегда у тебя ключи свои сберегал… — Несу! — поднимаясь со стула, ответила ему жена. — Неси и сама побудь там с господами. А то я устал. Да и поесть хочется. — Завтрак-то вот он, на столе, — проговорила Кечкешие и пошла к себе в комнату за ключами. — Если позволите, я тут у вас побуду, — попросил разрешения Зеленка, когда Кечкеш начал наливать себе чай.