Часть 16 из 40 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Кимон обменялся взглядом с Ксантиппом, явно довольный тем, что его соотечественник не пошел на уступки. Вместе с Реласом и Онисимом они не склонили голову, хотя и чувствовали молчаливую враждебность спартанцев. Кимон не собирался подчиняться. Павсаний не был его царем.
– Если ты уезжаешь сегодня, – сказал Ксантипп, – я вернусь с тобой. Мне было поручено донести до вас нашу озабоченность и объяснить, почему Афины считают, что мы должны бороться вместе. Картина моего города расскажет обо всем яснее, чем смог бы сделать я.
Павсаний повернулся к нему – бровь регента так и осталась в приподнятом положении, как будто лицо застыло с одной стороны. После паузы, настолько продолжительной, чтобы все присутствующие поняли, что его не принудили к этому решению, он кивнул:
– Очень хорошо. Приведите своих лошадей. И постарайтесь не отставать. Мы не будем ждать тех, кто не готов.
В том, что Павсаний не преувеличивал, Ксантипп убедился довольно скоро. В отличие от других царей, этот не придерживался церемоний и не отправлял вместо себя послов. Спартанский регент гнал коня так, словно от этой скачки зависела его жизнь, и лишь изредка ронял слово-другое, когда Ксантипп пытался вовлечь его в разговор. В путь отправились, когда солнце едва поднялось над горами, а затем с десятком личных стражей регент повернул на север, на дорогу к перешейку. В небольшом городке Аргос, куда они прибыли около полудня, им разрешили сменить лошадей. Тисамен поделился сушеным мясом, которое держал под седлом, и потому оно оставалось теплым от лошадиной плоти. Четверо афинян с аппетитом съели свою долю – к тому времени голод придал восхитительный вкус даже старому мясу.
Уже на северной дороге Ксантипп положил кусочек за щеку с расчетом пососать подольше. Он заметил, что и Павсаний сделал то же самое. Регенту определенно не понравилось поведение Кимона, который достал мех с вином и, подняв над головой, вытряхивал из него последние капли.
Ночь провели у дороги, стреножив лошадей. Тисамен достал еще одну пригоршню сушеных мясных палочек. Костер не разводили, и готовить на ужин что-то еще никто, похоже, не собирался. Животные дремали чутко, чтобы предупредить путников о волках или других хищниках. Как оказалось, спать на пыльной земле было не намного удобнее, чем на жалком тонком матрасе. Павсаний и спартанцы легли, завернувшись в плащи. Ксантипп знал, что их и хоронят в этих плащах на скромных участках с могильным камнем, на котором высечено одно только имя. А вот илоты не удостаивались даже могильного камня. Кладбище с безымянными могилами всадники миновали на выезде из Спарты – ряды невзрачных земляных холмиков. На одном Ксантипп заметил высушенный ветром букетик цветов амаранта.
Когда отряд добрался до стены на перешейке, снова взошло солнце. Афиняне к этому времени выглядели усталыми и растрепанными, а вот спартанцы – так же, как и всегда. Спешившись, они двигались легко и уверенно.
Они едва разбили лагерь на спартанской стороне, когда разведчики предупредили о приближении вооруженного отряда. Павсаний понаблюдал за ними и направился в самую большую палатку.
– Куда он? – спросил Ксантипп у Тисамена.
Из всего спартанского отряда разговаривать с прорицателем было легче, чем с другими, возможно, потому, что он был не их крови и не прошел три стадии агогэ, жестокого воспитания, обязательного для каждого спартанского мальчика с семи до двадцати девяти лет. Подтянутый и сильный, он не изнурял свое тело ежедневными упражнениями, ведя его через муки к совершенству. Многие потерпели неудачу на этом пути и покинули Спарту. Некоторым особо отличившимся разрешалось жениться, завести детей и жить на положении периэка. Они не были спартиатами и не могли стать частью элиты. Тисамен занимал некую промежуточную, почти уникальную позицию. Спартанцы относились к нему с уважением. И Павсаний, конечно, тоже. Но он все равно не был одним из них и мог позволить себе улыбаться, когда они сурово хмурили брови.
Тисамен ненадолго задумался, решая, стоит ли отвечать Ксантиппу, и, пожав плечами, негромко произнес:
– Он навещает своего отца Клеомброта, брата царя Леонида.
Услышавший это спартанец обернулся на голос, но Тисамен проигнорировал молчаливое предупреждение. Он знал свой статус.
– Того, кто будет править, пока Павсаний с нами, – кивнул Ксантипп.
Подчинившись пристальному взгляду Тисамена, хмурый спартанец нехотя отвернулся от них.
– Может быть, – сказал прорицатель. – Он очень болен. Возможно, сын Леонида станет военным царем еще до нашего возвращения. Хотя он и молод, многие приветствовали бы такой поворот.
– Нам не следует обсуждать наши дела в присутствии посторонних, – прошипел спартанец Тисамену.
Прорицатель со вздохом кивнул и замолчал. Других вопросов Ксантипп задавать не стал.
Скоро Павсаний вернулся, и отряд быстро прошел через ворота в стене. На другой стороне все спартанцы сели на коней и уже приготовились ехать дальше, когда Ксантипп услышал, как за его спиной прочистил горло Релас.
– Подожди, куриос, я ненадолго, – обратился он к стратегу.
– Что такое?
Релас не ответил. Бросив поводья Кимону, он спешился и прошелся вдоль стены, глядя вверх. Ему пришлось немного подождать, прежде чем тот, с кем они уже познакомились, спустился, стоя одной ногой в веревочной петле.
– Что за задержка, афинянин? – подал голос Павсаний.
Ксантипп уже немного подустал от его высокомерия.
– Вопрос долга, очевидно, – сказал он, посылая богам молитву, чтобы все закончилось хорошо, и надеясь, что Релас знает, что делает.
Спартанский стражник снял плащ, свернул его и, положив на камень, посмотрел на Реласа. Внезапно, не издав ни звука, мужчины рванулись навстречу друг другу. Ксантипп и Кимон вздрогнули от удара кулака о плоть. Замелькали, сцепившись, колени и локти, и Релас обрушился головой в лоб противника. Он в кровь разбил себе лицо, зато поверг спартанца на землю.
Релас стоял, тяжело дыша. Схватка была короткая и закончилась так же быстро, как и началась. Однако афинянин держал кулаки наготове, опасаясь нового взрыва. Спартанец поднялся на колено и взглянул на Павсания, прекрасно понимая, кто здесь в зрителях. Воспользовавшись недолгой передышкой, он вытер кровь с носа и губ. Один глаз у него уже заплыл и закрылся. Спартанец встал в полный рост, и, как показалось Ксантиппу, его ярость только разрослась вместе с ним.
Гнев породил шквал ударов с обеих сторон. Афинянин получил по плечам, затем увернулся и нанес спартанцу перекрестный удар над ухом. Ноги у стражника подкосились, он пошатнулся. Релас продолжил атаковать, снова и снова молотя кулаками по голове спартанца, пока тот не рухнул на спину. Стражник остался лежать в пыли, без чувств, с открытым окровавленным ртом.
Релас подождал, убедился, что противник больше не поднимется, и, отвернувшись, забрался на лошадь. Лицо и руки его были в крови. Ксантипп заметил, что Кимон смотрит на друга с плохо скрываемым восторгом.
Павсаний с отвращением во взгляде ткнул бока коня пятками, и конь поскакал.
Ксантипп подъехал к своей маленькой группе, когда Кимон хлопал афинянина по плечу.
– Было красиво, Релас, – негромко сказал Ксантипп. – Ты меня удивил.
– Не только тебя, но и этого высокомерного сукина сына, – заявил во всеуслышание Кимон.
Один из спартанцев обернулся на эти слова, но промолчал.
Ксантипп поморщился – неужели Кимон снова выпил? Разве он не выцедил последнее?
– Если бы ты не был в изгнании несколько лет, – продолжил Кимон, – ты бы знал, что Релас – человек известный.
– Да, многое пропустил, – признался Ксантипп. – Я должен тебя знать? – спросил он у самого Реласа, который замялся от смущения.
За него ответил Кимон:
– Следил бы за кулачными боями, не спрашивал бы. В Афинах он первый. Никогда не думал, что увижу, как он укладывает спартанца. Если эта проклятая война когда-нибудь закончится, ты, Релас, должен вернуться сюда и принять участие в Олимпийских играх. Возможно, сегодня ты понизил ставки, но я все равно заработал бы целое состояние.
Выезжая на дорогу следом за Павсанием, Ксантипп ненадолго прикрыл веки, полагая, что лошадь не собьется с пути. Все тело ныло, он устал и умирал с голоду, сопровождая спартанского регента, который уже не мог спокойно смотреть на афинян. Кимон, казалось, совсем и не думал о том, какие чувства испытали спартанцы, на глазах у которых повергли на землю одного из них. Наверное, он прав! Превыше всего этот народ ценил мужество и бойцовское мастерство. В Спарте не делали горшков, не занимались резьбой по дереву и камню. Такого рода работу полностью выполняли илоты.
Ксантипп снова открыл глаза и сощурился от солнечного света. Релас и Онисим ехали по обе стороны от него, Кимон немного впереди. Они не выглядели измученными и на лошадях сидели ровно, не сутулясь. Нет, дело не в этом, понял Ксантипп. Просто раньше они робели, побаивались спартанцев, а теперь ехали как мужчины, как афиняне.
Спартанцы только воевали или обучались воевать. По сравнению с обычными людьми они казались бешеными псами, неудержимыми и свирепыми. Ксантипп ощутил, как победа афинянина над одним из них поднимает дух.
Глава 15
Вооруженные всадники не могли приблизиться к Афинам незамеченными. Поскольку город предупредили об опасности со стороны персидских войск, небольшую группу из Спарты обнаружили сразу после того, как только она покинула перешеек. Вслед за тем разведчики понеслись галопом по холмам, чтобы поскорее оповестить афинян. Видя их расторопность, Ксантипп испытал гордость.
Павсаний вел их на восток, и у Элевсина дорога повернула к побережью. В море непрерывно патрулировали галеры, высматривая врага и охраняя склады с продовольствием, приобретшим вдруг первостепенное значение. Ксантипп с удовлетворением подумал, что созданная им система сигналов позволяет собрать корабли в одно место, если вдруг возникнет необходимость в срочной эвакуации. Кроме того, экипажи могли приходить домой для участия в собрании.
В Афинах не было «правителей и управляемых», по крайней мере больше не было. Город сам управлял собой, и если такие люди, как Фемистокл и Аристид, могли вызвать уважение на Пниксе, то подобная возможность была и у сотен других, которые умели хорошо и убедительно говорить. Сам эпистат занимал эту должность только от заката до заката. Все назначения проводились по жребию из выдвинувших себя кандидатов, достигших тридцати лет. В Афинах говорили, что любой может править городом, если захочет, – хотя бы один день.
И вот теперь к разрушенным стенам приближался отряд спартанцев, потных, покрытых пылью всадников. При лунном свете сам Аристид вышел им навстречу недалеко от того места, где стояли когда-то священные Триасские ворота. Дорогу позади него блокировали сто двадцать гоплитов. Если кому-то и показалось нелепостью охранять несуществующие ворота посреди разрушенных стен, спартанцы предпочли не комментировать это.
Аристид стоял в свете факелов, и город за его спиной мерцал искрами кухонных костров. В воздухе витал запах мяса и мяты, и Ксантипп подумал, что никогда больше, наверное, не испытает такого голода.
С заходом солнца и по мере приближения к Афинам они с Кимоном незаметно отстали, решив держаться на небольшой дистанции от спартанцев. За весь день они прошли огромное расстояние, причем почти за то же время, что и молодые разведчики. Павсаний либо не замечал усталости спутников, либо забавлялся их страданиями. В этом Ксантипп так и не разобрался. Афиняне поняли, что остановок в течение дня не будет и поесть не получится. И вот тогда они решили, что их долг – сжать зубы и продержаться, не подвести никого. Кимон понимал все без слов и относился к происходящему как к состязанию, и в этом не было ничего удивительного. Релас и Онисим пострадали больше всех. Оба привыкли к многочасовым вахтам на галере, но не к скачке верхом. Когда Павсаний позволил себе короткую передышку, чтобы опорожнить мочевой пузырь и раздать мехи с разбавленным вином, Онисим спешился и сразу же упал – ноги затекли и одеревенели. Никто не засмеялся. Релас помог ему подняться и снова забраться на лошадь.
Если Аристид и удивился, увидев самого регента Спарты, он ничем этого не выказал. Выцепив острым взглядом Ксантиппа и Кимона, он едва заметно кивнул в знак приветствия.
– Благодарю и радуюсь твоему приезду, регент Павсаний, – сказал Аристид.
Не веря своим глазам, Ксантипп стал свидетелем того, как человек, которого он считал неспособным к проявлению эмоций, здоровается за руку или даже приобнимает каждого спартанца. Павсания он поцеловал в щеку, Тисамена – в губы, также обратившись к нему по имени. Когда дело дошло до Ксантиппа и Кимона, Аристид схватил их за шею и поцеловал в макушку, почти в ухо. Ксантипп даже ожидал услышать переданное шепотом сообщение, но его не последовало.
Теплый прием несколько растопил холодок враждебности в поведении спартанцев, готовившихся, возможно, к другой встрече. Рассчитывал на это Аристид или нет, но решение принять спартанцев как союзников и родных привело к тому, что необходимость в сдержанности отпала, а напряжение разрядилось. Прибывшие переминались, ожидая, что же будет дальше, а один даже позволил себе зевнуть и прислонился головой к шее лошади. Дорога далась им так же нелегко, как и афинянам, они тоже были не каменные.
– Рад видеть тебя в добром здравии, архонт Аристид, – сказал Павсаний.
Полностью расслабиться он не мог. Бровь осталась в приподнятом положении, и его сдержанность послужила сигналом для остальных. Только стоявший рядом прорицатель Тисамен ухмыльнулся, как мальчишка.
– И я рад, регент. Ждал тебя раньше. Говорил своим людям, что спартанская честь не пустой звук.
Ксантипп заметил, как напрягся рот Павсания, когда он понял, что имеет в виду афинянин. Похоже, Аристид думал, что регент прибыл для обсуждения совместных действий весной. Или же умышленно хотел создать такое впечатление. Ксантипп спрятал улыбку.
– Входите, – жестом пригласил всех Аристид. – Вы почетные гости.
Он махнул гоплитам, и те отступили в сторону, но от внимания Ксантиппа не укрылось, что они тут же построились в колонну позади гостей. Топот ног и звон оружия будут сопровождать спартанцев по пути в центр города.
Аристид вышел вперед, и посольский отряд последовал за ним с лошадьми на поводу – мимо разрушенных стен и дальше, по дороге к агоре.
– Афинскому совету сообщили о вашем прибытии, – бросил Аристид через плечо. – Для вас приготовлены помещения, где вы можете смыть дорожную пыль и отдохнуть. Мои рабы позаботятся о вас, подадут воду для умывания, фрукты, рыбу и вино. Восходит луна… Встретимся, скажем, через два часа?
– Что с македонцем? – спросил Павсаний.
Аристид в замешательстве нахмурился, и Ксантипп поймал себя на том, что наслаждается представлением.
– Царь Александр? – уточнил Аристид и подождал, пока спартанский регент кивнет. – Он все еще здесь. Остался в городе. Удивительно, что весть о его присутствии дошла до Спарты.
– Вы не заключили с ним никакого соглашения или договора? – спросил регент.