Глава 28 Сама земля как будто проникла в легкие и душила его в тени горы Киферон. Мысль эта была неприятна Мардонию. Именно он назвал двести тысяч своих воинов великой бурей – и это было правдой, – но пришла другая буря, песчаная, и воздух в ней имел привкус металла. Даже сидя верхом на прекрасном персидском жеребце, Мардоний видел не более чем на сотню шагов в любую сторону – дальше взгляд упирался в кружащие пыльные вихри. Иногда в просветах мелькали колонны, идущие громить врага. Где-то еще дальше, на флангах, наверняка скакала конница, хотя ее уже не было видно. Мардоний искал глазами «бессмертных». Ими командовал Гидарнес, и опасность заключалась в его излишней торопливости, опрометчивости, из-за чего храбрость «бессмертных» могла сыграть с ними злую шутку. Однако такой гнев можно обуздать. Мардоний дал им возможность вернуть былую честь и очиститься от бесславья. Накануне Гидарнес пообещал, что завтра наденет красный плащ, а потом сделает его частью экипировки «бессмертных» в знак признания этой победы. Мардоний стиснул зубы, щурясь от пыли. Он не любил хвастунов. Прежде чем наслаждаться трофеем, его нужно добыть. Немного отстав, за ним следовали посыльные на жилистых пони. Но никаких новых приказов не поступало. Хороший полководец выводит армию в поле в нужное время, когда враг наиболее слаб. Что он, несомненно, и сделал. А дальше… В полках есть свои командиры, и они знают, кто их враг. Подумав об этом, Мардоний посмотрел вправо, где шли фиванцы. Они носили такие же бронзовые поножи и шлемы, что и греки, и только копья у них были короче, чем у афинян. Никаких знамен, никаких длинных лент, в отличие от некоторых его полков. Фиванцы выглядели почти так же, как и враг, и Мардоний спрашивал себя, будут ли они стоять или побегут в переломный момент. Царь Дарий доверял тем грекам, которые перешли к нему, как доверял мидийцам и лидийцам, египтянам или горцам Индии. Ксеркс сделал то же самое, приняв чужие языки и чужую кровь из любви к отцу. Мардоний скрипнул зубами. Нет, он не проиграет битву из-за детской веры в честь союзников. У него есть персидские полки, готовые вмешаться, если греки подведут его. Мардоний чувствовал, что обливается потом, мучимый старым проклятием, безумием полководца. Обо всем ли он подумал? Все ли предусмотрел? Не упустил ли из виду какую-то мелочь? Он молился о том, чтобы помрачения рассудка не случилось. Ему удалось раскусить первую уловку, когда десятки тысяч греков вышли строем на равнину. Дома, в Персии, водится птица, которая волочит по земле крыло, когда хочет отвлечь хищника от гнезда. Крысы иногда гоняются за мелкой живностью, но лисы, видя такую обманщицу, ищут яйца. Все изменилось, когда его конница, рискуя собственной шеей, подошла ближе, чтобы по-настоящему оценить силы греков. Их было, конечно, много, но они были вооружены, как какие-нибудь рыбаки или крестьяне, и не имели тех бронзовых доспехов, из-за которых гоплита так трудно победить. Мардоний увидел свой шанс, но не забыл и об опасности получить удар с фланга от тех греков, что, как волки, наблюдали за ним с горы. Полководец фыркнул. Его армия не какой-то деревенский сброд, а обученные и дисциплинированные воины сорока языков. Чтобы обезопасить себя от фланговой атаки, он намеревался оставить сто тысяч, а с остальными собирался разгромить спустившихся на равнину. Но стоило ему привести войско в движение, как спартанцы и их союзники устремились вниз по склонам! Мардоний предполагал, что они атакуют его, но вместо этого они поспешили дальше, опережая его полки. Пыль сгустилась, он потерял их из виду, но узнал кое-что очень важное. Спартанцы ценили тех, кто противостоял ему. Ценили настолько, что, рискуя собой, спустились на равнину, отказавшись от преимущества, которое имели, оставаясь наверху. Его пехота встретила врага оглушительным шумом, раскатившимся эхом колокольного звона. Мардоний выехал вперед – поддержать дисциплину, сохранить порядок строя. Его люди убивали этих греков, безоружных и без доспехов, сотнями. Пыль поглотила своих и чужих, скрыв доблесть немногих. Битва представала перед ним мертвыми телами, сваленными в кучи и рядами, отдающими кровь земле. Они являлись из клубящейся пыли, словно вызванные им, и от этой мысли ему стало не по себе. Многие, прежде чем испустить дух, страшно кричали от нестерпимой боли. Некоторые корчились и царапали пальцами землю, напоминая крабов, которых он ловил в детстве. Ему почти не попадались на глаза убитые в персидских доспехах. Ценой малой крови он поднял дух армии, и его воины шли гордо, высоко держа оружие и высматривая врага в облаках пыли. Мардоний вспомнил, что любил другую мглу – далекой родины осенние туманы. Он посмотрел влево и вытянул шею, услышав шум новой схватки. С порывами ветра доносились странные звуки. Он свистнул, подзывая посыльного. Подъехал юный всадник, едва ли не мальчишка, с покрасневшими глазами и пятнами на лице от пыли и пота, прикоснулся рукой ко лбу и губам и поклонился. Мардоний намеревался отправить часть людей из центра на поддержку левого фланга. Он уже начал говорить, когда пыль впереди рассеялась и ему открылась полная картина. Слова застряли в горле. Из бледной вихрящейся дымки появились, как скала из сияющего моря, несметные шеренги в полный рост. Бронзовые круглые щиты… золотистые шлемы и копья… красные плащи. Мардоний попытался сглотнуть, но во рту пересохло. Он уже видел, какую бойню устроили триста таких воинов. Эти стояли неподвижно, как скалы, но их были тысячи и тысячи. Они не побежали от него. Они также не пытались ударить ему во фланг, как он предполагал. Нет, они вырвались вперед и встали у него на пути, спокойно ожидая, когда он доберется до них. Снова закружилась пыль, но он еще видел их и различал очертания. Они стояли, как призраки в карауле. Справа от него раздался дикий вой. Какой-то полк учуял запах крови и увидел врага. Мардоний и сам присоединился к ним, прогоняя собственный страх. Внезапно вся персидская армия взревела разом, и этот рев заполнил мир. Тысячи стрел прорезали пыльную завесу, оставляя за собой шелестящие вихри. И словно золотая рябь накрыла спартанские шеренги, когда они подняли щиты. Первый беспомощный шепот коснулся ушей полководца. Он уже видел одного спартанского царя, противостоявшего лучшим лучникам, воинской элите. В сравнении со спартанцами все остальные выглядели слабаками. Мардоний сделал над собой усилие, придушив поднимающиеся сомнения. Бог света услышит молитвы его людей. Полководец поднял и уронил руку, посылая их вперед. Он знал, что там будут и другие греки, но тех он не боялся. Нет, страх внушали только демоны в красных плащах, которые сражались так спокойно, с невозмутимыми каменными лицами, но при встрече с ними его воины захлебывались собственной кровью. Мардоний пошел вперед вместе с остальными, выхватив на ходу меч. Быстрее, быстрее. Пыль сгустилась, и спартанцы то исчезали, то снова возникали, но все равно стояли неподвижно, ожидая, что море обрушится на них. На расстоянии двадцати шагов его полки с ревом бросились в атаку. Мардоний видел, как передние шеренги достигли спартанских копий. Тем первым храбрецам не повезло. Они рвались вперед, пытаясь отбросить вражеские копья, проскользнуть между ними, но листовидные наконечники пронзали плетеные щиты и доспехи и находили плоть. Мардоний слышал, как широкогрудые спартанские командиры отсчитывают такт ударов. Их голоса звучали совершенно спокойно, словно при исполнении учебного ритуала. У них были длинные копья, и за каждым ударом стояли вес и сила. Раны, которые они наносили, лишали людей жизни, оставляя стоять уже мертвых. Спартанцы выдержали тот мощный первый приступ. Они, казалось, не поддались панике, когда персы обошли их с флангов и поглотили со всех сторон. Мардония учили, что ни одна армия не может сражаться в окружении. Люди пугались, видя, что враг не только впереди, но и слева, и справа, и даже с тыла. Тем не менее спартанцы сохраняли строй, и Мардоний снова вспомнил ту решимость и твердость, свидетелем которых был при Фермопилах. Тогда они не сдались, несмотря на то что никаких шансов у них не оставалось. Ему показалось, будто холодная рука коснулась живота, вызвав болезненное ощущение. Нет. У него еще были «бессмертные». Он отправил посыльного за Гидарнесом. Парнишка умчался, проклиная тех, кто попадался ему на пути. Спустя недолгое время басовитый рев подтвердил, что «бессмертные» приближаются. Мардоний ухмыльнулся. Как бы что ни складывалось, в конце концов империя всегда брала верх. Бог свидетель, они и раньше попадали в переделки, но всегда выходили из них. Одерживали верх за счет золота, крови или страха – это не имело большого значения. Важен был результат. Отдавшись наступательному потоку, он позволил себе приблизиться к спартанскому строю, привлеченный звуками смерти – лязгом металла и криками боли. Безумное движение, мелькание золотистого и красного – в этом было какое-то ужасающее очарование. Он подал коня вперед и вдруг понял, что подошел слишком близко. Какой-то спартанец поднял голову – посмотреть, кого принесло волной, – и по доспехам и шлему узнал во всаднике военачальника. Мардоний не мог отступить – кругом убивали его людей. Если бы он повернул назад, они бы подумали, что он струсил, и обратились бы в бегство. Спартанцы вселяли ужас. Мардоний застыл на месте и понял, что даже не пытается сдвинуться. Все больше и больше глаз смотрели на него. Он не заметил брошенного с двадцати шагов копья. Посланное сильной рукой, оно угодило между шлемом и нагрудником, во впадину над ключицей. С десяток других пролетели мимо, но роковым оказалось одно. Мардоний свалился на землю с разорванным горлом. Схватившись рукой за шею и пытаясь дышать, он кое-как поднялся, объятый ужасом. В панике почувствовал, как колотится сердце, и не смог произнести ни звука. Мимо, через расстроенные шеренги соплеменников, прошли «бессмертные». Увидев красные плащи, они прибавили шагу. Мардоний поблагодарил небеса. Он стоял, держась одной рукой за луку седла, а другой удерживая жизнь. Спартанцы узнали «бессмертных» по белым одеждам и поняли, что это значит. Каким-то образом им удалось развернуть строй лицом к атакующим. Противники сошлись, и Мардоний почувствовал, как чахнет и умирает в нем надежда. Словно в танце, греки блокировали выпады персов и наносили удары копьями. Почти неуловимо они уклонялись от атак, заставляя противника впустую растрачивать силы. Попасть в них было почти невозможно, они же пользовались своим оружием с наибольшей пользой. Шеренги «бессмертных» едва успевали осознать угрозу, как их уже пронзали копьями, рубили и сбивали с ног. Когда ломались копья, спартанцы обнажали мечи, и смерть становилась еще страшнее. Они, казалось, не уставали, как обычные люди. На глазах у Мардония его «бессмертных» убивали шеренгу за шеренгой. Вся персидская армия взяла их в кольцо, но сломать спартанский строй не получалось. Сражались и в других местах, но сердце противостояния билось здесь, как он и предвидел. Ему не хватило людей. Сам Гидарнес верхом попытался продавить их строй, но был встречен брошенными копьями и наткнулся еще на два. Кто-то закричал, то ли конь, то ли Гидарнес – Мардоний не разобрал. Он наблюдал и ждал, казалось, целую вечность, а его армия суетилась, паниковала, сражалась. Один за другим погибали командиры. Когда Мардоний понял, что они могут не сломить спартанцев, что в этот день победа будет за врагом, когда отчаяние надломило его, он опустил руку, зажимавшую рану на горле, и соскользнул на землю. Персидские полки осознали, что им отказано в милости божьей. Они уже потеряли начальника конницы Масистия, а теперь и Гидарнеса, вдохновлявшего «бессмертных». Когда же свалился Мардоний, у них не осталось воли к борьбе. В этой пыльной буре, когда простой вдох требовал напряжения всех сил, то боевое безумие, которое пронесло их через земли и море, испарилось. Мардоний открыл глаза. Люди, что склонились над ним, прошли долгий путь, чтобы оказаться в этом месте. Они дважды сожгли великий город, но его жители снова подняли оружие против них. Другие страны всегда знали, когда нужно отступить, а когда сдаться. Грекам об этом никто не сказал. Безумие, конечно, но им словно была ведома некая особенная сила. Пыль начала оседать на глаза, но Мардоний не моргнул. Глава 29 Воздух на площади нестерпимо смердел, и Ксантиппу казалось, что сама его кожа пропитана запахом гари и крови. Перед ним стоял на коленях мужчина в спальном халате, забрызганном кровью, капавшей с разбитых губ и носа. Это был местный правитель, и стратег смотрел на него сверху вниз. К югу от города, там, где Ксантипп побывал накануне вечером, в небо поднимался дым. Флот ждал его неподалеку от берега, но уже без кораблей Спарты и Коринфа. Союзники не поняли, как важно оставить неизгладимый отпечаток в памяти персов, который они никогда не забудут. Он пришел сюда не просто для того, чтобы сжечь флот! На всем пути за ним тянулся черный след. По его приказу люди отправились с юга на север – найти и разрушить легендарный корабельный мост. Но моста уже не было. Его украли у Ксантиппа. Осталось только несколько причалов да плавник вдоль берегов Геллеспонта. Ксантипп думал, что, возможно, вид горящего моста облегчит неутихающую боль. Но мост, эта связующая нить, не устоял под натиском штормов. Великий царь прошел по нему несколько месяцев назад и вернулся в свои дворцы и сады вдали от побережья. Там он обо всем забудет, в этом Ксантипп не сомневался. Если греки позволят ему это. Царь Спарты Леотихид считал, что они свое дело сделали. Ксантипп подробно объяснил, почему это не так, а когда закончил, спартанец как-то странно посмотрел на него, крепко сжал его руку и расцеловал в обе щеки. Утром его часть флота ушла. Корабли Коринфа и несколько союзников отправились вместе с ними. Ксантипп испытал досаду. Ему были не нужны греки, ориентирующиеся на Спарту. Он пришел на этот берег мстить – за все, что сделали персы, за их высокомерие, за убийства, насилия и порабощение людей. Он видел слишком много мертвых и порой думал, что никогда уже не сможет спать спокойно, без того чтобы метаться во сне и с криком вскакивать в холодном поту. Правитель города, стоявший на камнях со связанными руками, прекрасно говорил по-гречески, как и многие в этой части ионического побережья. Как-никак всего одно или два поколения назад они были потомками эллинов. Дети мужчин и женщин, приплывших сюда, чтобы работать на земле, строить новую жизнь и создавать такие города, как Афины. Потеряв свободу, они стали подданными империи. Заметив, что мужчина плачет, Ксантипп наклонился посмотреть на него. – Пожалуйста, куриос! – взмолился правитель. – Пощади моего сына. Позволь мне поклясться в верности тебе и Греции. Все, что захочешь! Только отпусти моего мальчика. Он ничего не сделал. Ксантипп огляделся. Повсюду на улице блестела под солнцем ярко-красная кровь. Он решил наказать город так, чтобы известие об этом дошло до ушей самого императора. Добраться до Ксеркса Ксантипп не мог – слишком велика была персидская армия. Вместо этого он прошел по побережью, предавая огню города и деревни. Грекам позволялось уйти, но имперских чиновников и сборщиков налогов Ксантипп вешал на площадях. Он уже не помнил, когда отдыхал в последний раз, и теперь смотрел на коленопреклоненную толпу покрасневшими от недосыпа глазами. Опустив голову и дрожа, горожане ожидали своей участи. – Вы, люди, вы принимаете персов в своих домах, воспитываете их детей как своих собственных, забываете наших богов, наш язык. Вы платите налоги чужестранному царю и забываете, кто вы и кем были. – Пожалуйста, куриос… Архонт… Отпусти моего сына. Он невиновен. Возьмешь ли ты плату за его жизнь? У меня есть двадцать талантов серебра. Я покажу тебе, где оно, куриос. Пожалуйста! – Нет, ты не купишь меня! – взревел Ксантипп. – Ты не купишь его жизнь… – Отец… Ксантипп резко обернулся. За спиной у него стоял Перикл, и Ксантипп почувствовал вспышку гнева, лицо его потемнело. – Я сказал тебе оставаться с кораблями! – крикнул он и, схватив сына за хитон, рванул на себя. – Сколько еще раз ты будешь своевольничать? – Хватит. Перестань, – сказал Перикл. – Арифрон умер. Давай просто вернемся домой. – На пепелище? В сожженный город? Нет, я оставлю след, который эти люди никогда не забудут. Возьмите его сына! Правитель завыл от страха и горя, и тогда вперед выступил Эпикл. Командир гоплитов стоял в полном вооружении, закованный в бронзу, с суровым и в то же время тревожным выражением лица. – Ксантипп… – сказал он. – В этом нет необходимости… – Мой приказ – пригвоздить его сына к дереву. Пусть это будет уроком для всех. Потом казни правителя. Не можешь выполнить приказ – сдай обязанности и возвращайся на корабль. – Пожалуйста, куриос! – не утихал несчастный отец. – Возьми меня, пощади моего сына! Словно подрубленный, он вдруг осел, уронив голову. – Если я откажусь выполнить приказ, мне не жить после возвращения, – тихо сказал Эпикл. – Если ты мой друг, не заставляй меня выбирать. Ксантиппом овладело безумие, и хотя Эпикл понимал причину, его передернуло. – Лучше прикажи отвести Перикла обратно на корабль, – настаивал он. Ксантипп посмотрел на Перикла. Юноша плакал, глядя на сына правителя. Мальчику было не больше восьми или десяти лет, и он дрожал от ужаса. – Ладно, – прохрипел Ксантипп. – Отведи Перикла на корабль. – Пойдем с нами, – уговаривал его сын. – Прекрати все это, отец, пожалуйста. – Уймись! – грубо оборвал его Эпикл и, крепко схватив за руку, потащил с городской площади. Оставив за спиной слезы, мольбы и плач, они направились к необычайно синему в тот день морю. – Почему?! – негодовал Перикл. – Почему он такой? Ведь Арифрона этим не вернуть. – Он запутался, – сказал Эпикл. – Или сломался. Часть его навсегда останется здесь, с твоим братом. Мне жаль. Твой отец был моим другом с самого детства. Я помню его в сражении и в изгнании. Он пережил большую потерю. Я никогда не видел, чтобы он был жестоким. Я… никогда не думал, что увижу его таким. Поздно вечером, когда взошла луна, Ксантипп вернулся к кораблям афинян и их союзников. Ушли только пелопоннесские триеры; тех, кто остался, было довольно много. На палубе он снял все доспехи и остался голым. Одно за другим ему поднимали ведра с водой. Он долго смывал сажу, кровь и пот, тер кожу пемзой.