– Даю тебе слово и клянусь честью отца, – сказал Кимон, – я не опасен ни для тебя, ни для твоих близких. – Он снова поднял руки в благодушном жесте. – Я принес новости от твоих друзей в Афинах. При упоминании о городе Фемистокл едва заметно прищурился. Вдалеке от сердца мира он прожил всего лишь год. Возможно, здесь, в тиши и заботах о винограднике, время тянулось медленнее. Кимон видел, что Фемистокл принял решение, и невольно напрягся, когда тот негромко сказал что-то сыновьям. Они повернулись и вошли в дом. Фемистокл улыбнулся, приглашая гостя войти: – Прости за осторожность. Увидев тебя… Не ожидал, что кто-нибудь из Афин пустится в такую дальнюю дорогу. Кимону пришлось пригнуться, чтобы пройти под притолокой. Внутри было заметно прохладнее – истинная благодать после беспощадной жары снаружи. Ни жены, ни дочерей видно не было, и Кимон догадался, что они спрятались наверху. Ему даже показалось, что он слышит чей-то шепот. С ним остались только Фемистокл и один юноша. – Кимон, это Диокл, мой сын. Если передашь ему свое оружие, мне будет легче наслаждаться твоим обществом. Выбирать тебе. Не выпьешь ли вина? Угощайся, здесь сыр и инжир. Почти готова тушеная рыба. Его сын протянул руку открытой ладонью вверх, и Кимон притворно улыбнулся. Когда-то Фемистоклу приходилось доверять ему. Он предпочел бы не оставаться безоружным в доме с троими мужчинами. С другой стороны, он все же был гостем. Кимон развязал пояс, положил на обращенную к нему ладонь меч и добавил сверху копис. – Ты теперь спартанец, раз носишь эту штуку? – спросил, усмехнувшись, Фемистокл. – Они предложили мне быть их человеком в Афинах, – ответил Кимон. – И прислали вот это. После того, как ты ушел. Фемистокл нахмурился: – Что по этому поводу сказал Ксантипп? Или Аристид? – Ничего, поскольку я их не спрашивал, – со сдержанным достоинством ответил Кимон. – Спарта – наш союзник, не забывай. Как и Аргос, который дал тебе убежище. Я встретил кое-кого из их людей, когда ездил туда с Ксантиппом… – Он замолчал. – Я пришел не для того, чтобы обсуждать это. – Тогда сядь и расскажи. Гостя усадили на лавку за тяжелым деревянным столом, подняться из-за которого было совсем не просто. Фемистокл налил воды из кувшина, предложив Кимону умыться и вытереть лицо и руки чистой тряпицей. Потом он поставил на стол чашки и налил разбавленного водой вина, а Диокл принес блюдо с козьим сыром, оливками и хрустящим хлебом. Кимон склонил голову, и они с Фемистоклом помолились богине Деметре, поблагодарив ее за щедрость. Кимон провел в дороге несколько дней и довольствовался лишь сушеным мясом и фруктами. Теперь, пробуя все подряд хозяйские угощения, он особенно налегал на хлеб, утоляя голод. Фемистокл настаивал, чтобы он съел еще, и в конце концов они разделили трапезу. Завершив обед, Фемистокл выпрямился и положил руки на стол. Кимон благодарно кивнул. Правила вежливости были соблюдены. – У Аристида еще есть друзья среди эвпатридов, во всех благородных семьях, – начал гость. – Я приехал по его просьбе. Он сам подтвердил это… Они собираются послать людей арестовать тебя. – В чем еще они могут обвинить меня сейчас? Неужели им мало того, что я в изгнании? Кимон поморщился. Фемистокл жил с семьей в тишине и покое, и он знал, что вторгся в их мир, как нарушает гладь пруда брошенный в воду камень. Ему очень не хотелось сообщать эту новость, но выбора не было. – Некоторые землевладельцы до сих пор винят тебя в своих потерях. Есть такой Тимодем, который даже имя твое слышать не может – сразу багровеет. – Что, опять те обыски на причалах?! – рявкнул Фемистокл. – Отчасти, – махнул рукой Кимон. – Утверждает, что ты забрал у него личные вещи и оставил их себе. Кимон огляделся, словно ожидая увидеть золотые украшения, и вздохнул: – Думаю, дело связано с тем серебром из рудников в Лаврионе, которым ты расплатился с рабами, освобожденными Ксантиппом. Говорят, это незаконно, потому что в тот момент они все еще были рабами. Кимон почувствовал, что краснеет от смущения. Все это больше напоминало преследование, а не правосудие. Он даже не мог поднять взгляд на Фемистокла. – Очевидно, они просто хотят меня сломать, – сказал изгнанник. – Аристид говорил что-то в этом роде. Он посчитал, что может мне доверять, и послал предупредить тебя, прежде чем они придут. Это будут скифы – по меньшей мере десяток. Тебя задержат от имени собрания. – Если я пойду добровольно, они скажут, что я нарушил условия изгнания, – устало произнес Фемистокл, – а это карается смертью. Если же окажу сопротивление, меня просто убьют… Осушив кубок, Кимон заметил, что частички пыли въелись в его кожу, будто клеймо раба. Он скакал как сумасшедший, рискуя своей шеей на бездорожье, чтобы выиграть для Фемистокла время и сообщить новости, заставившие его устыдиться того, что он афинянин. – Надежда еще есть, – сказал Кимон. – У тебя в Афинах союзники. Аристид, конечно, выступит за тебя, и Ксантипп тоже, хотя он болен уже несколько месяцев. – Нет… – тихо произнес Фемистокл. – Нет, теперь я и сам вижу. Они слишком многим мне обязаны и поэтому всегда будут меня ненавидеть. Я даже не могу остаться и спокойно жить здесь. Им всегда будет мало. Он пребывал в задумчивости, а когда встряхнулся, глаза его прояснились, голос окреп. Протянув руку, он схватил гостя за запястье. – Прими мою благодарность, Кимон. Я знаю, твой отец Мильтиад гордился бы тобой. – Ты выступал на его похоронах, – сказал Кимон, – когда мир отвернулся от него. Я остаюсь твоим вечным должником. – И теперь весь мир отвернулся от меня, – горестно добавил Фемистокл. Поднявшись из-за стола, он принял оружие гостя из рук сына и передал Кимону. – Как дела в Афинах? – внезапно и как будто с неохотой спросил Фемистокл. – Город растет и полон жизни. Эсхил написал новую пьесу о Марафоне. Ты, конечно, в ней тоже присутствуешь. Фемистокл застонал: – С удовольствием бы на это посмотрел. Можно ли попросить переписчика прислать ее мне? Кимон кивнул: – Я довольно хорошо его знаю. Думаю, он сделает мне такое одолжение. – Он поднял ладони, останавливая протесты Фемистокла. – Пожалуйста, для меня это честь. Фемистокл с благодарностью взял его за руку: – Ты не представляешь, как мне приятно это слышать! Я не получаю здесь ничего – ни пьес, ни стихов. Аполлон счел бы это место пустыней. Человеку нужно больше, чем только рыба и хлеб… Он замолчал, уставившись в невидимую даль, снова обдумывая доставленные Кимоном нерадостные вести. Гость пристегнул к поясу оружие и застыл в нерешительности. – Что ты теперь будешь делать? – спросил Кимон, не услышавший чего-то важного. – То, что должен, – твердо ответил Фемистокл. – Как всегда. Я сделаю то, что должен, чтобы выжить. Кимон вернулся к лошади, которую оставил у ворот. Кое-где на земле темнели уже подсыхающие на солнце лужицы. Пока он был в доме, животное напоили и почистили. Кимон огляделся, но не увидел никого, кто мог это сделать. Он был благодарен. А еще ему стало намного легче, потому что он выполнил поручение, передав возложенное на него бремя другому. Кимон уехал, и Фемистокл вернулся в тенистую прохладу дома. Дочери и сыновья спустились вниз, наполнив главную комнату жизнью и звуками. Его жена Никомаха уже была там, и ее глаза блестели от слез. Конечно, она все слышала. – Нам придется уехать отсюда, – сказала она. – После всего, что мы здесь сделали. – Боюсь, что так, – тихо ответил он. – Мне очень жаль. Мы прожили здесь счастливое время. Но если я уйду один, те, кого они пошлют за мной, могут выместить злобу на вас. – Куда мы отправимся теперь? – спросил младший сын. Фемистокл взъерошил парню волосы. Он уже принял решение, хотя и не придумал, как лучше сказать об этом. – Вы сопроводите мать в безопасное место. Думаю… в Аргосе. Жена кивнула, и Фемистокл с облегчением вздохнул. Аргос находился всего в одном дне пути отсюда, и там их знали не очень хорошо. Он посмотрел на сыновей и дочерей. За прошедший год они провели вместе больше времени, чем за десять предыдущих лет. И хотя в маленьком доме бывало тесно, он очень привязался ко всем. – А как же ты? – спросила жена, которая хорошо его знала. Он улыбнулся и прижал ладонь к ее лицу. Никомахе нужны были его объятия, он чувствовал это. – Есть одно место, где мне могут быть рады, – место, недоступное для всех моих врагов. Я отправлюсь туда и посмотрю, стоит ли чего-нибудь мое имя. Если меня это устроит, я позову вас всех, и вы присоединитесь ко мне! Если нет, выжду год и найду вас в Аргосе. – Какое место недоступно для твоих врагов? – спросила его дочь. Вместо него ответила мать, и ее глаза потемнели от печали. – Персия, – сказала Никомаха. Фемистокл кивнул. – А ну-ка, все! – хлопнул он в ладоши; звук получился такой громкий и звонкий, что дочери вздрогнули. – Соберите все, с чем не можете расстаться. Возьмите двух мулов… Веселей! Не стойте там и хватит разговаривать! Ступайте! Через несколько мгновений он остался наедине с женой, матерью примерно половины его детей. Никомаха бросилась в его объятия, поцеловала в щеку и прижалась лицом к его груди. – Мне так жаль, – вздохнула она. – Люди должны воздвигать статуи тебе, а не… – Я слышал, Ксантиппу статую поставили! – сказал он, усмехнувшись. – Мне следовало догадаться, что просто так они меня не отпустят. В мгновения гениальности я совершил слишком много ошибок. Он усмехнулся про себя, но глаза остались серьезными. Дети уже проходили, мимо, нагрузившись любимыми вещами. Он моргнул и вытер ладонью глаза. – Идите сюда, мои малыши, мои щенки! Я не смогу уйти, пока не буду уверен, что вы все в безопасности. Хочу увидеть вас на дороге в Аргос, вооруженных, как гоплиты!