Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 5 из 40 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Взгляд Агаристы скользнул вдаль и остался прикован к столбу дыма над горящими Афинами. – Возможно, все закончится здесь, – прошептала она, ни к кому не обращаясь. Она не хотела, чтобы кто-нибудь ее услышал, но Перикл каким-то чудом уловил эти слова и твердо сказал: – Нет. Наши гоплиты разобьют персов. Они не подведут. Они афиняне. – И пристально посмотрел на мать, словно ждал ее возражений. Агариста только кивнула в ответ. Вдалеке строй персидских кораблей начал едва уловимо меняться. Это не было похоже на боевое перестроение, и поначалу понять его было трудно. Галеры, уже готовые вступить в сражение, внезапно тронулись с места. Издалека это выглядело как сползание подмытой морем песчаной дюны или разделение пчелиного роя. Агариста молчала, гадая, что бы это могло значить. Вместе с другими афинскими женщинами и детьми она медленно поднялась, наблюдая за тем, как корабли выходят из пролива, взбивая белые волны. Елена и Перикл посмотрели на нее вопросительно, но ответов у Агаристы не было, и она только покачала головой, прикусив губу. Между тем почти половина персидского флота отделилась и направилась вокруг острова Саламин. Глава 5 Передача приказов в разгар бушующего морского сражения была бы невозможна, если бы не нововведения Ксантиппа. Вскоре после возвращения из изгнания он пришел к выводу, что союзный флот слишком велик и громоздок, чтобы командовать им с одного корабля. Формально навархом считался спартанец Эврибиад, но на деле получалось, что его приказам подчинялась только спартанская часть флота, да и у них это получалось не всегда из-за постоянной перетасовки капитанов. Ксантипп ввел флажковую сигнальную систему и стал назначать командиров эскадр. Тем не менее они продолжали делать вид, что во главе флота стоит спартанец, по крайней мере, до того момента, когда Эврибиад приказал флоту уйти из Афин и отступить к Пелопоннесу. В ту ночь, неделю назад, Фемистокл с видимой неохотой и тяжелым сердцем сообщил собранию военачальников, что не будет подчиняться этому приказу. Афиняне будут эвакуированы, а сражение будет дано в проливе. Фемистокл также сказал разъяренному Эврибиаду, что спартанские корабли вольны уйти, но если персов не остановить у Саламина, то дальше перед ними открытое море до Пелопоннеса, родины Спарты и Коринфа. Дюжина спартанских кораблей не сможет противостоять восьмистам персидским, если не войдет в состав объединенного греческого флота. Свое неповиновение Фемистокл постарался выразить по возможности в мягкой форме, но и не оставил места для недомолвок. Афины предоставили двести триер с экипажами из свободных людей и освобожденных рабов, тех, кто был готов сидеть на скамье и грести, не жалея самой жизни. По сравнению с кораблями Спарты и даже сорока экипажами, предоставленными Коринфом, афинский флот выглядел намного внушительнее. Фемистокл посмотрел на развевающееся над палубой черное знамя – длинную полоску ткани на двух связанных вместе копьях-дори. Известие распространится сразу же, как его увидят. Они с Ксантиппом договорились о сигнале заранее, но условились, что прибегнут к этой мере в самом крайнем случае, когда выбора уже не останется. Он подождал, наблюдая, как некоторые капитаны пытаются избежать столкновений. Задача была не из легких, если учесть, сколько персидских галер стремилось их уничтожить. Прежде чем поднять флаг, Фемистокл подтянул к себе шесть афинских кораблей, выстроив их по примеру Ксантиппа в подобие небольшой эскадры. Всякий раз, когда вражеская галера подходила слишком близко, они атаковали ее группой. Тактика оказалась успешной, и, пока Фемистокл ждал ответа, они успели протаранить еще два персидских корабля. Галеры перевернулись, подставив днище небу, и никто не всплыл. Гребцы у персов были прикованы к скамьям, а воинов тянули на дно тяжелые доспехи. Время шло, и Фемистокл чувствовал, как гулко колотится сердце. Война на море идет гораздо медленнее, чем на суше. На нижних палубах афинские гребцы либо дремали на лавках, либо заправлялись тушеной фасолью, запивая ее разбавленным вином из ходившего по кругу меха. Фемистокл уже начал беспокоиться, когда увидел впереди перемену. Ксантипп не был его другом, во всяком случае после изгнания. Однако эти двое испытывали взаимное доверие во всем, что касалось сопротивления врагу. Пока горят Афины, о мелких разногласиях можно забыть, так они решили. Но не Ксантипп был первым, кто ответил на поданный сигнал. Группа кораблей напоминала акулу, уверенно прокладывающую путь в массе дрейфующих обломков и тел. Фемистокл узнал молодого человека на палубе первого корабля. Кимон стоял у высокого носа триеры, слегка расставив ноги, сцепив руки за спиной и ловко балансируя в такт движению. Стратег унаследовал руководящий талант отца или, может быть, просто семейное богатство и имя. Нет, решил Фемистокл, думать так недостойно. Кимон отличался не только уверенными движениями, но и тем, что взвешивал свои слова, прежде чем заговорить. Не важно, какое качество характера давало ему власть. Важен был результат, а для этого было нужно, чтобы люди слушались его. По правде говоря, мнение Фемистокла о ком-либо из соотечественников никакого значения не имело, пока они боролись за выживание, сражались на глазах у народа, наблюдающего за происходящим с голого острова. Он прикусил губу, подумав о людях. А есть ли вода на Саламине? Есть ли еда? Он не помнил, что когда-либо высаживался на острове, хотя сто раз ходил к нему на веслах ловить крабов. Отделенный от Афин нешироким проливом, Саламин был единственным убежищем для всего народа, когда персидский флот гнался за греческим по пятам вдоль побережья. Сам Фемистокл и другие капитаны спасли своих близких, но, может быть, только на один день. К сожалению, у них не было другой возможности бежать куда-либо еще, не задерживаясь на острове, который с таким же успехом мог стать тюрьмой. Когда триера Кимона уже поравнялась с ними, они оба увидели приближающуюся галеру Ксантиппа. Став борт к борту, афиняне образовали в центре пролива что-то наподобие огромного плота, окруженного проверенными командами, готовыми отразить внезапную атаку неприятеля. Сражение продолжалось, и союзники понесли очередные потери – из строя выбыли три капитана. Общее напряжение нарастало, и Фемистокл почувствовал это, когда Ксантипп подошел к краю палубы. Весла втянули внутрь, с борта на борт перебросили канаты, чтобы корабли могли двигаться вместе. «Не так ли и Ксеркс построил знаменитый мост через Геллеспонт, по которому его армия переправилась из Азии в Европу?» – подумал Фемистокл. На мгновение он представил вытянувшуюся по воде змею из сотен галер с проложенным по палубам настилом, и вот по этой широкой дамбе персидская армия двинулась на запад. Кормчие Кимона подвели его триеру с другой стороны, так что Фемистокл оказался зажатым посередине. Не дожидаясь приглашения, Кимон перепрыгнул с палубы на палубу, причем опасный маневр выглядел в его исполнении легким и непринужденным. Человек с седыми висками и характером, выправленным горьким опытом, вряд ли пошел бы на такой риск ради того, чтобы испытать радость молодости. Фемистокл заметил, что рука у Кимона перевязана, а на лбу большая припухлость, по всей видимости от сильного удара. Воткнувшиеся в палубу стрелы напоминали стебли какого-то странного сорняка. На молчаливый взгляд Ксантиппа он ответил таким же взглядом, в котором не было ни стыда, ни извинения. Все они сражались в тот день, шли на абордаж и убивали людей – персов, намеревавшихся сделать то же самое с ними. Ксантипп всем своим видом выражал нетерпение. Он откликнулся на призыв и теперь спешил вернуться в битву. – Эй, отец, я пришел, – сказал Кимон, вставая рядом с Фемистоклом. Тот посмотрел на шутника раздраженно – ну нет, не настолько уж он и стар! Впрочем, знал отца Кимона. Он сделал глубокий вдох, чтобы донести свой голос до Ксантиппа, галера которого опускалась и поднималась на волнах с опозданием на такт. Пауза затягивалась, и Фемистокл сглотнул. Слова давались труднее, чем ему представлялось. – Я отправил письмо персидскому царю Ксерксу. Ксантипп, и без того выглядевший суровым, вскинул насупленные брови: – Что ты сделал?! Не спросив меня? – А что за письмо, старина? – поинтересовался Кимон. Голос его прозвучал с мрачной угрюмостью, а рука легла на рукоять висевшего на поясе короткого меча.
Фемистокл расправил плечи и переменил позу, чуть шире расставив ноги для лучшей устойчивости. С ранней юности он занимался кулачным боем и борьбой. И не важно, что Кимон был моложе и ценен как командир, Фемистокл уже решил, что, как только юнец вытащит клинок, он сбросит его в море. На палубу, под ноги ему, упали веревки. Гоплиты подтащили галеру, на которой находился Ксантипп, борт коснулся борта, и теперь перейти с корабля на корабль можно было одним длинным прыжком. – Ну что, Фемистокл? – требовательно спросил Ксантипп. – Что ты сделал? Он и Кимон стояли по обе стороны от него, как будто столкнулись с врагом. Защитит ли его команда, если он подвергнется нападению? – спрашивал себя Фемистокл. – Я послал к нему парнишку, туда, на берег, куда Ксеркс пришел посмотреть, как мы сражаемся, будто все здесь атлеты на Олимпийских играх. Я сказал ему, что мы сдадимся… Кимон зарычал и потянулся к нему одной рукой, одновременно вытаскивая меч другой. Фемистокл повернулся спиной к Ксантиппу, доверившись зрелости человека, с которым они хорошо знали друг друга много лет, и схватил Кимона за запястье. Шанс сделать подсечку и сбросить мальчишку в море исчез, когда корабль Ксантиппа ткнулся в его галеру бортом. К своему ужасу, Фемистокл почувствовал, что не может сдержать Кимона. – Я сказал Ксерксу, чтобы он разделил свой флот и направил половину вокруг острова Саламин и что, если он так сделает, нам придется сдаться. – Предатель, – прохрипел Кимон. – На глазах у всего народа? Я прибью твою голову к своему тарану. – Молчи, щенок! – прорычал Фемистокл. – Если Ксеркс сделает, как я просил, он разделит свой флот, ты понимаешь? Воспользуйся умом, который унаследовал от своего настоящего отца. В нынешнем положении мы победить не можем. Они перемалывают нас, как камень железо. Рано или поздно камень сотрется в пыль. Ксантипп, скажи ему, пока мальчишка не убил меня в приступе гнева. Кимон вырвал меч из ножен, и Фемистоклу пришлось уступить. Но молодой человек все же был сыном Мильтиада, который сражался в битве при Марафоне бок о бок с Ксантиппом и Фемистоклом. И он не потерял рассудок в пылу момента. Кимон посмотрел на Ксантиппа. Фемистокл отступил, украдкой потирая пальцы. – О Фемистокле много чего можно сказать, – заметил Ксантипп. – Но я не верю, что он предатель. – Стратег бросил взгляд через пролив, туда, где по меньшей мере половина персидского флота ждала своей очереди, чтобы вступить в бой. – Хотя я и спрашиваю себя, не решил ли он даже в разгар войны позаботиться о собственном будущем. Если Ксеркс сделает, как ты предлагаешь, и победит, будет ли он благосклонен к тебе, Фемистокл? Думаю, будет. – Если он примет мое предложение, то разделит флот, – отрезал Фемистокл. – Вот что важно. Мы с тобой испытывали новые корабли в водах возле Саламина. Насколько я помню, нам потребовался почти целый день, чтобы обойти его на веслах и парусах. Восемь или десять часов. Имея в своем распоряжении столько времени, мы получим шанс… И тогда ты, Ксантипп, будешь у меня в долгу. – Я буду у тебя в долгу? – тихо спросил стратег. – У человека, стараниями которого меня изгнали из Афин? – У человека, который вернул тебя из изгнания, хотя мне пришлось согнуть ради этого половину собрания! – воинственно выдвинув подбородок, заявил Фемистокл. Пока эти двое рычали друг на друга, Кимон напрягся, всматриваясь в даль, а потом вдруг схватил Фемистокла за плечо, развернул его и поднял свободную руку: – Посмотри туда, Фемистокл! Они заглотили твою наживку. Кимон взирал на него с благоговением, забыв о недавних насмешливых обращениях «отец» и «старина». Вдали от шума битвы сотни кораблей отделились от основной группы и медленно двинулись на юг. Фемистокл наблюдал за ними с лихорадочным блеском в глазах, не веря себе и опасаясь, что вот сейчас они остановятся и разрушат его надежды. Три афинянина молча ждали, наблюдая за персидскими галерами, пока те не обогнули Саламин и сомнений в их намерениях уже не осталось. – Нам не на что было рассчитывать, Ксантипп! – заговорил Фемистокл. – Но сейчас – если повезет – у нас есть восемь или десять часов до рассвета. Если бросим все силы, то, возможно, сумеем прорваться через оставшихся. Афина и Посейдон смотрят на нас. – Надеюсь, что так, – согласился Ксантипп. – Хорошо. Он кивнул, обдумывая возможность, которую дала им эта уловка. Ксеркс отослал свежие корабли далеко от места битвы. Если сражение можно выиграть до того, как они вернутся, разве важно, откуда они придут? Союзники, пусть и ненадолго, получили небольшое преимущество, и обеспечил его Фемистокл. Ксантипп сжал руки товарищей. Каждый знал, что́ поставлено на карту, и они не произносили речей. Пока еще пролив кишел персидскими кораблями, как креветками. Повернувшись, Ксантипп шагнул на палубу своей триеры, где его поддержали гоплиты. Келейсты на кораблях слышали каждое слово только что состоявшегося разговора и уже прокричали гребцам команду приготовиться. Внизу загремели весла. – Отпустить канаты! – проревел Фемистокл. – Приказ – атаковать! Передать всем! Каждой группе, каждому кораблю – всем атаковать. Без остановки! Выполняйте! Не останавливаться, пока все не закончится. Выполняйте приказы! Пощады не давать! Драться, пока не победим! Кимон перепрыгнул на галеру, его люди оттолкнулись веслами от корабля Фемистокла и собрали канаты. Триеры разошлись. Команды смотрели одна на другую в мрачной сосредоточенности. Враг группировался в устье пролива. Получив четкие приказы, три эскадры выстроились навстречу противнику, подбирая по пути отдельные корабли. Фемистокл и спартанцы составили правый фланг численностью в шестьдесят галер. Ксантипп оказался в центре, имея примерно такие же силы. Кимон сгруппировал слева потрепанных коринфян и добавил к двадцати своим галерам. Они собрали все, что еще плавало, всех слабых и измотанных, объединив тридцать небольших государств. Приказы передавались голосом, от корабля к кораблю, и были просты и понятны: атаковать строем, пока вторая половина персидского флота идет вокруг Саламина. Это была гонка со временем, и греки, налегая на весла или склоняясь навстречу ветру, обращались к своим богам. На берегу Ксеркс с растущей тревогой наблюдал за перемещающимися массами кораблей. Он поднялся со своего места, когда весь греческий флот, держась единым строем, подошел ближе. И вдруг они устремились вперед – в белых брызгах, оставляя за собой кильватерный след из обломков и мертвецов. Некоторые его капитаны пытались свернуть от надвигающейся эскадры. Другие попробовали прорваться через нее, рискованно подставляя грекам бока. Маневры персидских кораблей напоминали нервные рывки и беспорядочные метания. Не понимая, как действовать против плотного строя и не получая четких приказов, они не знали, что делать. Царь в ужасе наблюдал, как его флот терпит поражение от врага, не превосходящего его численно, но каким-то образом оказавшегося способным на невероятные подвиги. Что подтолкнуло греков? Безумие их собственных богов? Дым над Афинами? Народ, ожидавший исхода сражения на острове по ту сторону пролива? Ксеркс не знал. Греки и раньше сражались с отчаянием обреченных. За последний час что-то изменилось. В безумной надежде узреть чудо и триста военных кораблей, стремительно приближающихся к проливу, Ксеркс посмотрел на запад. Солнце опускалось, и он прикрыл глаза ладонью от яркого красно-золотого неба. Море было чистым до самого горизонта, если не считать мертвых. Внезапно почувствовав слабость в ногах, царь рухнул на сиденье трона. Воздух наполнился щепками и обломками досок, и Фемистокл взвыл от восторга. Треск и грохот напоминали раскаты грома. Он видел, как персы в панике мечутся туда-сюда по палубе. Некоторые, пользуясь тем, что корабли проходили мимо друг друга, пытались перепрыгнуть на палубу греческой триеры. Одних убили закаленные в боях гоплиты, другие были отброшены щитами на сломанные весла. Столкновение – и струя морских брызг, холодный ад острых осколков и треск бревен, как скрежет зубов, перемалывающих персидских гребцов. Словно отмахиваясь от воробья, Фемистокл отбил летевшую в него острую щепку. Проходя мимо персидского судна, бронзовый таран его триеры ломал весла, калеча гребцов. За треском и хрустом дерева, за плеском волн Фемистокл слышал их крики и ликовал. Тройной строй уже нанес непоправимый урон вражескому флоту, отправив на дно десятки кораблей. На его глазах персидский корабль перевернулся, когда капитан слишком резко вильнул от греков. Весла с одной стороны ушли внутрь, и судно отправилось на дно, не получив ни единого удара. Впрочем, как это произошло, значения не имело. Те, кто был внутри, все равно утонули. Сражение продолжалось, и результаты его становились все явственнее. Фемистокл боялся поверить, в какой хаос повержен вражеский флот и насколько хорошо все получается, когда они трое – он, Ксантипп и Кимон – действуют согласованно, когда есть ясный приказ и четкая стратегия. Фемистокл испытал дикую радость, оставив без весел еще одного перса, которого отправила на дно следующая шеренга. Восемь спартанских кораблей шли в его кильватере, и он надеялся, что на одном из них под красными парусами плывет сам Эврибиад и собственными глазами видит результаты афинского командования, афинского серебра, афинской хитрости! Фемистокл посмотрел на берег – молодой царь поднялся с места и вышел из воздвигнутого специально для него шатра. Будь у них лучник, достойный своего жалованья, смогли бы они подвести афинский корабль поближе к берегу? Конечно, Ксеркс отступил бы, едва заметив угрозу, но, может быть, лучник успел бы сделать первый выстрел? Идея выглядела заманчивой, но Фемистокл вздохнул, посмеиваясь над собственным безумием и усталостью. Голова шла кругом от изнеможения, и ему хотелось кричать, смеяться или плакать.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!