– А чё ты пела там, на железке? – Тогда нам вдвоём петь придётся… Что-то там такое про две зимы и четыре весны… Мы расхохотались. Захар забросил мои руки себе на плечи, и мы потанцевали под спокойную, про любовь, песенку. В ней говорилось о том, что девушка ищет любовь, чтобы согреться зимой, но главное, чтобы согреть того, кого любит. Ох, я так обрадовалась Захарычу, просто непередаваемо. Он был сейчас в футболке, тоже в синей, знает, что ему идёт этот цвет. Его привёл сюда приятель из спортивного клуба, Данила Коноплёв, Данила подсказал, что на Alai Oli нужно сходить, что группа классно поёт и всякое такое. Захар сообщил, что музыканты в первый раз в нашем городе, а девчонки, стоя практически под ногами певицы у сцены, подпевали, значит, знали слова её песен… значит, группа была уже вполне раскрученной. Наверное, ей Интернет помог раскрутиться. Вот чего я сижу дома с этим Лёвой и Цоем, отстаю от жизни, ходить надо во все места, включая злачные. Захар по-прежнему непередаваемо хорош, ресницы, конечно, укоротились со времён детского сада, потому что лицо выросло, но они по-прежнему пушились и затеняли глаза. Спорт расширил его плечи, а лицо было до сих пор нежное, и только по краям верхней губы стали пробиваться чёрные усики. Говорят, девчонки любят парней мужественных, а этот… с нежным лицом… Что я нашла в нём, что?.. Ругаю себя, а что толку. Захар слинял так же внезапно, как и появился, вместе со своим Данилой. Мог бы попрощаться вообще-то… Но, несмотря на то, что он не попрощался, в тот вечер я испытала настоящий кайф… Я с ним танцевала. И не знаю, чего больше было в этом кайфе: самообмана, равновесия, счастья, спокойствия. Нет, только не спокойствия. Я долго не могла заснуть в эту ночь. На следующий день я снова оказалась в подъезде «хрущёвки». Еле дождалась, когда уроки закончились, а потом ждала, когда кончится его тренировка. И дома я всё время взглядывала на часы. За полчаса до того времени, когда он был должен, по моему мнению, вернуться, помчалась в знакомый подъезд. Не могла я дома сидеть. Какое-то неведомое предчувствие гнало меня прочь. Захар возвращался с тренировки с огромным рюкзаком за спиной. Там его форма, бутсы. – Покровская, ты зайдёшь? – он даже не поздоровался. Ну да, в школе ведь виделись. Но он вообще не удивился, он как будто ожидал меня тут увидеть. Привык к этому, что ли? Я его к этому приучила. – Нет. Мне страшно хотелось зайти и одновременно страшно было заходить. Предчувствие не уходило и какое-то незнакомое волнение ощущалось во всём теле. И поэтому я боролась с собой. – Заходи, я один. – Я знаю. Нет. Он подошёл к дверям, открыл ключом. – Считаю до трёх… Раз… два… Зайдёшь? Я медленно поднимаюсь по лестнице. На моём лице гордая маска верблюдицы. Я не ждала приглашения, и вообще я просто прохожу мимо его квартиры, прохожу на пятый этаж постоять там у подоконника. Но раз уж он зовёт меня, то сделаю одолжение, зайду на минутку. Захар стоит в дверях, ждёт. Рукой опёрся о косяк. Чёрные волосы собраны в хвост. Лицо серьёзное, без улыбки. Ему стало жалко стоящую у окна девушку. Вдруг она и ночью тут стоит. Он же не знает. Бездомная! Бездомная и безмозглая! Мне стыдно тут быть. Мне стыдно, что я зашла. Поэтому хочется плакать. И бежать на улицу. Но я захожу. – Проходи. – Я тут постою. – Проходи, говорю! – Спасибо, не надо. – Ну, и стой в прихожей! Он резко повернулся и ушёл в комнату, а я стояла, прислонясь к входной двери спиной, и вдыхала воздух, которым он дышит. Захар прошёл в кухню, слышно было, как зашумел чайник. В прихожей на вешалке тёплые куртки. С полки для шапок свесился вязаный шарф с бахромой. Этот шарф Захар носит под курткой в крутые морозы. А пока он обходится без шарфа. Я его хорошо помню. Я потрогала бахрому, погладила шарф. Потянула его и, когда он оказался в моих руках, укутала им шею. – Держи. Захар принёс чай. Он был горячий. Не Захар, чай. Из чашки поднимался пар. – Спасибо. У него в руках чашка – точно такая же, как у меня, с цветочками с двух сторон. Мы стояли друг против друга в тёмной прихожей и отхлёбывали чаёк. – Тебе чё, холодно? – Тепло. – А зачем шарф взяла? – Так просто. Он был рядом, и меня трясло от его близости. Я передала ему пустую чашку. – Спасибо. Я пойду. – Ну, ладно. Давай, дуй. Он приблизился ко мне, чтобы открыть двери, и взялся за замок. Его пальцы крутили колёсико замка, я стояла рядом и слышала его дыхание. – Захар… Он оглянулся. – Чё? И вдруг моя голова оказалась на его плече. Я не владела собой, понимаете, да? – Ты чё, Покровская? Ты больная, точно. Он говорил это, обнимая меня. Мы обнимались, как ненормальные, и целовались в тесной прихожей под куртками и шапками и шарфами, а потом я сделала усилие над собой и заставила выскользнуть из его объятий. За мной захлопнулась дверь. Без «пока», «прощай», «до свиданья». Я прислонилась к ней спиной, закусила губу, закрыла глаза. Боже! Боже! Боже! Что это было!!! Стала медленно, ступенька за ступенькой, как будто читала страницу за страницей, спускаться с лестницы. На лестничной площадке второго этажа сидела кошка. Она смотрела на меня с подозрением. – Что? – тихо спросила я кошку. – Да, да, да! Целовалась, да! Я засмеялась, а потом заплакала. Я шла по улице и ревела от счастья. Я целовалась! С Захаром! Прохожие не обращали на меня никакого внимания. Да и я на них – никакого! Брела тихонько по направлению к центру. Берегла внутри себя, как хрустальную вазу, то волшебное состояние, ту невесомость, которые были в той близости… Улицы становились всё многолюднее, всё шумнее. На местном «Арбате» – толпы людей. Фотографировались у ярко раскрашенных пластмассовых медведей в рост человека, болтали по мобильным телефонам. Дети носились с мороженым в руках. Влюблённая парочка плавно двигалась под тучей воздушных шаров. Эти шарики над ними были, как круглые цветные паруса. Парочка мечтала уплыть или улететь в страну одиноких влюблённых на этих малосильных шариках. Мужчина купил что-то крупное и важно шагал с большущей белой коробкой под мышкой. Ворона села на плечо чугунного коробейника. На лотке коробейника чугунные пирожки. Глупая птица, ничего тебе здесь не обломится! Толпа старшеклассников вывалилась из кафешки. Парни и девчонки о чём-то спорили, размахивали руками, ругались и смеялись одновременно. Но всё это было как будто фоном, поверхностным и малозначительным. Главное же творилось у меня в душе. Я вспоминала его руки, его плечи. Его терпкие поцелуи. Мне было жарко и холодно, я ощущала свою любовь каждой клеточкой тела, каждой клеточкой тела мне хотелось касаться Захара. Но я не чувствовала его любви, у него была только страсть, неожиданно родившаяся в этой тёмной тесной, душной от вещей прихожей. Да, да, только она. Я правильно сделала, что умчалась. И всё равно это было прекрасно. Я вернулась домой и свалилась в кровать, крикнув на всякий случай: – Меня не трогайте, ясно? – Никто тебя и не трогает, – в комнату заглянула мама, – можно не кричать, а сказать спокойно. – Извини, ма, – я сбавила тон и закрыла глаза. И поплыла по реке безумной взрослой мечты. Всё, что случилось, было у меня внутри. Никуда не девалось. Вот как сорвёшь ромашку, зажмёшь в кулаке. Так и то событие. Всё зажалось во мне. И заполнило меня до краёв. Утром я не зашла за Лёвой, как установилось у нас с начала учебного года. Вернее, я даже не заходила за ним, а выйдя на лестничную площадку, стучала два раза в гулкую железную дверь: бум-бум. Этого было достаточно. И сбегала вниз. На крыльце меня уже поджидал Лёва – он на лифте спускался быстрее меня. А я лифт не люблю. Когда я сажусь в него, у меня всегда мысль на обочине мозгов: вдруг застряну? Потому что со мной это уже было. В районе вырубили электричество, и я засела в лифте. Ой-ой-ой, никому не пожелаю. Я и сидела-то в нём пять минут всего, пока свет не дали, но решила, что я тут на всю жизнь, всё, похоронила себя, распрощалась со всем белым светом. А Лёва лифта не боялся, да у него вообще нервы крепкие. Мы здоровались: – Привет! – Привет! И топали в школу, как дружные брат с сестрой. А сегодня я не стала ему стучать и отправилась в школу одна, храня в себе хрустальные минуты близости с З.К. Я боялась их разбавлять пустяшными разговорами. И даже непустяшными симфониями – боялась. Захар от меня шарахнулся, понимаете, да? Утром мы встретились на крыльце школы – наши дома в разных сторонах света. Он увидел меня метров за тридцать, замедлил шаг, ждал, чтобы я прошла вперёд, думал, я его не заметила. А как понял, что я не то что его заметила, а уставилась на него и не собираюсь раньше него в школу забегать, медленно подошёл, ладонью эдак чёлку отбросил в сторону, пробормотал: «Привет» (не глядя в глаза) – и проскочил в здание. И лицо у него при этом вспыхнуло. Он такой был… он был сегодня необычайно красив. Я тоже струсила, как его увидела. У меня всё внутри прямо захолонуло, сердце стало биться, как сумасшедшая птица, и я хотела проскочить вперёд, но не могла оторвать взгляда от его лица, глядела, как заворожённая. И сердце у меня грохотало. Лицо Захара казалось таким одухотворённым! И я ждала, что он улыбнётся, что-нибудь скажет. А дождалась всего лишь еле слышного «Привет». В школу он проскочил мимо меня. На наш этаж уж не знаю, прямо взлетел, а я медленно поднялась по лестнице и, когда добралась до третьего этажа, его спины в синем свитере уже не наблюдалось. В классе он сидел на своём месте, словно уже десять лет так провёл, даже книжка перед ним какая-то лежала, взглядом он упёрся в страницу.