– А работы было много? – тут же спросила Исрун; она старалась избегать долгих пауз, чтобы не дать Свавару уйти от темы. – Более чем. Немало ночных смен. Этот тоннель хотят закончить прежде, чем все мы умрем. Осенью наверняка будет готов. – И что же случилось с вашим другом? – перешла она к сути дела. – Понятия не имею, – почти не раздумывая, ответил он. И провел рукой по небритой щеке. – Но хотели бы узнать? – Разумеется, – устало выдавил Свавар; его поведение убедило Исрун в том, что он что-то скрывает. – Он был не в ладах с законом? – Почему вы об этом спрашиваете? Она практически чувствовала, как его прошиб пот, хотя, по счастью, сидела на значительном расстоянии. – Разве вы не знаете, что журналисты никогда не раскрывают своих источников? – Она улыбнулась. – Элли, он был… был… честный, – забормотал тот после некоторого молчания. – О покойных плохо не говорят. – Иногда это просто часть работы. Ничего… предосудительного не замечали за ним? – Послушайте, кончайте эту ерунду! – Он повысил голос и собрался было встать, но сдержался. – Я ведь у вас не на допросе. Или вы вдруг стали полицейским? Чего вы, собственно, добиваетесь? – У меня такое чувство, что вы это хорошо знаете. Разговаривали сегодня с полицией? – Да, они приходили, – пробормотал он, немного успокоившись. – Я сообщил им то же, что и вам. Всю ночь я был дома, я его не убивал. – Я вас об этом не спрашивала, – мягко сказала она, довольная полученной информацией, что Свавара допрашивала полиция. Хоть что-то, лакомый кусочек, который она сможет отдать в работу Комми и Ивару, а сама тем временем продолжит расследование. – Но ведь это хорошо? – произнес он немного увереннее, словно наконец набрался мужества вести себя в своем доме как хозяин, а не гость. – Отлично, – сказала Исрун. – Непременно свяжитесь со мной, если вдруг захотите что-то сообщить. Она написала на листке свой номер телефона и протянула ему, однако тут же пожалела. По правде говоря, ей решительно не нравился этот тип. Выйдя на улицу, Исрун некоторое время постояла возле своей красной машины и достала телефон. Пора отчитаться и выторговать себе еще времени. Затем она заскочит в Акюрейри и там переночует. Исрун сразу же дозвонилась до Комми. Он никогда не расставался с мобильным телефоном, и она это знала. – Привет, ты на севере? – спросил он. В телефоне слышался шум дороги. По всей видимости, он возвращался домой со смены. – Да, в Дальвике. Разговаривала со Сваваром. Его сегодня допрашивала полиция. – Вот как. Об этом нигде не сообщали, – удивленно сказал Комми. Исрун знала, что раз Комми говорит, значит так оно и есть. Ему каким-то невероятным образом удавалось следить за всеми новостями конкурентов, читать газеты и сетевые СМИ – словом, добросовестным образом выполнять свою работу. Возможно, он именно это имел в виду, когда однажды сказал, что женат на работе. – Ты сможешь это использовать? Завтра надеюсь раздобыть для вас что-нибудь пикантное. Как вообще прошел день? – Нормально, – ответил он, однако не очень бодро. – Сегодня никакого свежака. Подождем до утра. Тебе ужасно повезло, что ты уехала на север. Этот чертов пепел душит город, как мара[6]. После твоего отъезда стало хуже. Вечером в Рейкьявике темно и туманно. Словно солнечное затмение в середине лета. И жарко, как в аду. 25 Южная Исландия – за год до обнаружения тела – Знала бы ты свою бабушку, – сказала Катрин, пожилая женщина, сидевшая напротив меня за крепким деревянным столом в маленьком доме в Ландэйяре. Само собой, подумала я, мягко улыбаясь. Мы расположились в ее гостиной – если можно называть это гостиной. Дом был настолько маленьким, что кухню и гостиную объединили в единое пространство. Наверху мансардная спальня, сообщила она мне. Дом хорошо отапливался, даже слишком, все окна закрыты, и жара почти невыносимая. Катрин была лучшей подругой бабушки Исбьёрг. Бабушкина подруга детства и одновременно моя дальняя родственница. Ей перевалило за восемьдесят. Бабушке было бы столько же, если бы рак не забрал ее от нас так рано. Мы сидели у окна, и я то и дело поглядывала на море, в сторону Вестманнаэйяра. За окном бушевал ветер, хотя уже наступило лето. – Здесь всегда ветрено, – пояснила пожилая женщина. – Вы бы поладили, ей-богу, – добавила она после короткого молчания. – Ты напоминаешь мне ее. – Правда? – из вежливости спросила я, хотя часто слышала это и раньше. – Да, ты напоминаешь мне ее, – повторила Катрин. На улице было светло, но она зажгла большую свечу в середине стола. От свечи исходило уютное тепло. Добрый дух витал в этом маленьком доме. Старый деревянный дом, добротный, со своей историей, наполненный старыми воспоминаниями. – Мы с ней часто здесь сидели, за этим столом. Представляешь? Когда были молодыми и красивыми. Дом очень давно принадлежит моей семье. Сколько себя помню, он всегда у нас был, а я-то уж давно живу на свете, да поможет тебе Бог. – И как вы коротали время в те годы? Ведь никакого телевизора не было. – Никакого телевизора, вот те крест. Я никогда его особенно не любила. У меня его и сейчас нет. – Она взяла короткую паузу, затем продолжила: – Мы только разговаривали. Иногда играли, вдвоем или больше… Нас было несколько подруг в округе; две наши лучшие подруги уехали в Рейкьявик, а мы остались здесь. – Она вздохнула. – А во что вы играли? – В основном в безик. Знаешь эту игру? – Никогда о ней не слышала. – Молодое поколение не сидит теперь за играми, как в прежние времена. Слишком много телевизора. – Она нахмурила брови. Я улыбнулась. Ни разу не упомянула в нашем разговоре, что работаю на телевидении. – Какой женщиной была бабушка? – Хорошей женщиной, – ответила Картин не раздумывая. – Ты напоминаешь мне ее, – снова сказала она, затем добавила: – Она была очень умной, душевной. Ей можно было доверять. Я молчала, хотела узнать побольше. После некоторой паузы Катрин продолжила: – Она много читала. Мы все много читали в прежние времена. Часто собирались вместе по вечерам и читали. Твоя бабушка не любила оставаться одна, когда темнело. Боялась темноты. – В голосе Катрин сквозила неприкрытая ирония. – Боялась темноты? Вы что, верили в привидения? Темные вечера, до соседей далеко, сказки оживают. – Неожиданно я вошла в знакомую роль журналиста, стараясь направлять интервью. – Привидения? Ну, за твою бабушку отвечать не могу. Она просто очень не любила темноту. Извержение Геклы сорок седьмого крепко засело у нее в памяти. – Да ну? – Да, она о нем часто говорила. Нам с ней было лет двадцать, когда разразился этот кошмар. Воздух наполнился пеплом, небо темное и мглистое – чертов пепел уничтожил все луга. Жутко, когда тьма наступает так внезапно, когда ее меньше всего ожидаешь. Неприятное ощущение. Твоя бабушка приняла это особенно близко к сердцу. – Катрин понизила голос и наклонилась в мою сторону: – Она называла его затмением. Я хорошо помню. Много позже, когда мы говорили об этом извержении, она всегда использовала только это слово. «Ката, ты ведь помнишь, когда было затмение?» – спрашивала она. Я невольно посмотрела в окно. Не без легкой дрожи в теле. По счастью, на улице было светло, несмотря на проклятый ветер. – Я была не такой умной, как твоя бабушка, – продолжила Катрин. – Она могла судить обо всем на свете, найти нужное слово. А для меня темнота была просто темнотой. Но случается, что и мне с наступлением сумерек становится не по себе, охватывает какой-то страх, – и тогда мне вспоминается это слово. 26