Как видите, месье, труп понадобился Рейнхарту для обучения дочери анатомии. По мне, так это странно, но мне говорили, что так поступают все анатомы. Ей требовалось перенести эти мысли на бумагу не только для Камиля, но и для себя самой. Так она очистится от других, куда более странных фантазий. Возможно, тут есть еще что-то, но о таких опытах, думаю, Вы и сами слышали. Я имею в виду опыты, которые Вы называли неестественными. Месье, я решила написать Вам об этом заранее, чтобы Вы могли передать эти сведения Вашему начальнику. Неужели ее задание выполнено? Она уложилась в тридцать дней, добыв Камилю все необходимые ему ответы. Теперь Мадлен получит деньги, а затем и свободу. Она вытащит Эмиля из дома маман. Отложив перо, Мадлен устало привалилась к спинке шаткого стула. Казалось бы, после четырех недель напряженных подглядываний и подслушиваний она должна испытывать только облегчение, только радостное волнение при мысли о новой жизни вдали от материнской «Академии». Но что-то продолжало ее терзать, наполняя тревогой. Мадлен казалось, что она увидела далеко не все. Было еще что-то, прячущееся за закрытой дверью или глубоко под землей. Не это ли она почувствовала в самый первый день, но так и не нашла причину своих терзаний? Прогнав мрачные мысли, она посыпала бумагу песком, затем сложила лист и запечатала печатью с лисичкой. * * * На следующий день, в четыре часа пополудни, у задней двери появился малолетний оборванец с лицом бледным как мел. – Ты хочешь есть? – спросила Мадлен. – Сейчас посмотрю, чего тебе дать. Мальчишка молча глядел на нее и на прядки волос, выбивавшихся из-под чепца. – Лиса, – произнес он единственное слово. Мадлен торопливо прикрыла дверь за собой. – Ты кто такой? – шепотом спросила она. Оборванец молча протянул ей клочок бумаги. Мадлен развернула записку. Приходи в Hôtel Particulier на улице Сент-Оноре, напротив церкви Сен-Рош. Спросишь месье Л’Эпинасса. Отправляйся не мешкая. Не было ни имени отправителя, ни печати, но она сразу поняла, чье это послание. Спрятав записку, она дала гонцу несколько су. Мальчишка умчался, а Мадлен побрела на кухню, где Эдме резала овощи. – Беда стряслась? – спросила повариха, увидев лицо Мадлен. – Ты вся бледная, как призрак. – Мать у меня заболела, – соврала Мадлен. – Нужно сходить к ней. Эдме шумно цокнула языком: – Обычное дело для Парижа. Грязь, вонь, воздух так и кишит заразой. Неудивительно, что люди заболевают и исчезают tous azimuts. Мадлен смотрела, как повариха быстро и ловко режет морковку. – Пожалуй, я сейчас и пойду. До ужина обернусь. Мадемуазель Вероника помогает отцу, я ей так и так не нужна. – Иди, – согласилась Эдме и помахала кухонным ножом. – Но особо не задерживайся. Одна я не справлюсь с готовкой и накрыванием на стол. – Конечно. Я быстро. Мадлен поднялась к себе, сняла фартук, отмыла лицо и руки и как могла расчесала волосы. Надев плащ, она выскользнула из дому через заднюю дверь. В висках у нее стучало. Из-за дождей, шедших несколько дней подряд, вся уличная грязь поплыла. Мадлен то и дело приподнимала подол, но на подходе к улице Сент-Оноре платье и сапоги были густо забрызганы липкой парижской грязью. Она почти бежала, насколько это позволяли осклизлые мостовые. Ее путь лежал мимо домов финансистов и богатых торговцев. Их особняки были обнесены высокими заборами. Рядом располагались ателье модных портных и шляпных мастеров. В освещенных витринах поблескивали золотом и серебром дорогие ткани и кружева. Мадлен на мгновение представила себя владелицей собственного магазина, самой зарабатывающей на жизнь. Капитал – так это называлось. Отец часто повторял это слово. Немного капитала и чуточку удачи. Ей требовалось то и другое. Особняк напротив церкви был элегантным зданием с белыми стенами и мощеным двором. Мадлен пересекла двор, взбежала на крыльцо и дернула цепочку звонка. Дверь открыл высокий человек в синей ливрее. – Тебе чего? – спросил он, смерив ее презрительным взглядом. Мадлен достала записку: – Это мне прислали и велели немедленно идти сюда, к месье Л’Эпинассу. Лакей впустил ее, затем прошел к письменному столу, за которым сидел другой лакей, занятый ковырянием в зубах. – Еще одна «муха» к генерал-лейтенанту, – сказал первый, кивнув в сторону Мадлен. У нее зашлось сердце. Тут явно какая-то ошибка. Ее не могли позвать к такому важному начальнику. Но возможности спросить у нее не было: второй лакей встал из-за стола и жестом велел следовать за ним. Они поднялись по сверкающей деревянной лестнице и прошли по коридору, устланному ковровой дорожкой. Лакей подвел ее к двустворчатой двери, по обе стороны которой стояли караульные. Те открыли дверь и зорко следили за каждым шагом Мадлен. Она вошла, оказавшись в просторном кабинете с высоким потолком. В другом конце этого величественного кабинета, за столом, отделанным темным деревом, восседал пишущий человек. На нем были черная мантия и белый парик с длинными локонами. Его мясистое лицо с длинным прямым носом и черными бровями покрывал слой белил с румянами на щеках. Над ним, в позолоченной раме, висел его портрет, где он был изображен более стройным, красивым и могущественным. К горлу Мадлен подступила тошнота. Перед ней был не кто иной, как Николя-Рене Берье, генерал-лейтенант полиции, самый ненавидимый в Париже человек. По другую сторону стола, спиной к ней, сидел другой человек. Судя по его жестам, камзолу и аккуратно причесанному парику, это был самый ужасный из всех клиентов Сюзетты. Мадлен застыла, едва отваживаясь дышать. Она смотрела на купидончиков, озорно глядящих с потолка, на позолоченные мечи, щиты и весы правосудия, украшавшие стены. Да уж, дождешься правосудия от парижской полиции и такого, как Николя Берье. До нее долетали приглушенные голоса обоих. Чем дольше она здесь стояла, тем тошнее ей становилось и тем отчетливее Мадлен сознавала, как выглядит сама: немытые волосы, заляпанная грязью одежда и лицо со шрамом, успевшее запачкаться за время похода сюда. Наконец Берье обратил на нее внимание: – Подойди сюда. Пока Мадлен шла к столу, Камиль повернулся лицом к ней: – Монсеньор, это и есть Мадлен Шастель, которую я послал шпионить за часовщиком. – Я знаю, кто она. Мадлен почувствовала холодные щупальца страха, обвившие затылок. Она стояла, сжав руки. Глаза Берье шарили по ней. – Расскажи, что именно тебе удалось узнать, – велел он. – Насколько понимаю, вчера вечером ты отправила Камилю свое донесение. Мадлен сосредоточила взгляд не на Берье, а на точке у него за спиной. Ощущая себя механической куклой, она рассказала об опыте с воробьями, о волшебной шкатулке, о ночных визитах провонявших трупным запахом торговцев мертвецами и о вскрытии тела, привезенного ими во второй раз. Когда она говорила про обезглавленных воробьев, Берье вскинул брови. Все остальное в ее рассказе оставило его равнодушным. – Анатомы, – пробормотал он. – Диковинная публика. Но в этом нет ничего необычного и тем более неестественного. Порхание механической птички – хитроумный трюк, который ты не сумела распознать. Что еще можешь сказать? Мадлен смешалась: – В общем-то, больше ничего, монсеньор. Этим ее наблюдения и в самом деле исчерпывались. Больше ей ничего не удалось обнаружить. – Итак, опыты с воробьями – это единственные опыты, которые ты видела? – Да. Берье и Камиль переглянулись. Как показалось Мадлен, ее слова что-то им подтвердили. – А кто бывает у него дома? – В основном ремесленники. Те, кому он заказывает отдельные части для часов и автоматов. Редко когда приходят покупатели. – Так-так, – нетерпеливо махнул рукой Берье. – А кто еще? Какие-нибудь странные друзья. Кого он приглашает на ужин? В этот момент Камиль чихнул. Берье поморщился. – У него редко бывают гости. Кого я видела несколько раз – так это доктора, месье Лефевра. – Вот как. – Берье изогнул накрашенную бровь. – И о чем они говорят? Мадлен облизала пересохшие губы: – Да все про науку. Про электричество и кровопускание. Скучные это разговоры. Еще я слышала, как они обсуждали душу: является она частью тела или нет. – Что еще? – Как-то они говорили про человека по фамилии Вокансон. Сказали, что его постигла неудача. – Это механик, который сделал гадящую утку, – пояснил Камиль.