– Мне нужно видеть одного полицейского. Камиль его зовут. Я должна с ним поговорить. Мадлен могла лишь смотреть. Ее грудь буравил страх. – Пожалуйста! – взмолилась Агата. – Вернись туда. Скажи, что мне нужно его видеть. – Не могу. – Мадлен попятилась. – Меня вызывали по делу. А сейчас я должна возвращаться домой. Я и так опаздываю. Почему ты не хочешь зайти сама? – Меня дальше порога не пустят, не дадут с ним поговорить, а тебя, может, и послушают. – Пальцы Агаты, словно тиски, впились в руку Мадлен. – Я должна его видеть. Пожалуйста! Я уже который час здесь торчу. – Но зачем… – начала Мадлен и осеклась; теперь понятно, зачем Агате понадобился Камиль, выпирающий живот все объяснял. – Так вот почему ты ушла от Рейнхарта, – пробормотала она, обращаясь больше к себе. – Это и есть настоящая причина. – Он не желает отвечать на мои письма. Я совсем одна. Семья не принимает меня обратно. Кожа на лице Агаты была желтовато-белой, глаза – покрасневшими от отчаяния. Мадлен поняла замысел Камиля: он обрюхатил Агату, чтобы удалить ее из дома доктора Рейнхарта и освободить место для Мадлен, которую сделал шпионкой. Отказалась Агата стать «мухой» или ее сочли негодной для такого задания? Может, слишком преданной хозяину и не шибко грамотной. И тогда Камиль с Берье попросту сломали Агате жизнь. – Меня они тоже не послушают, – тихо сказала Мадлен; ей было стыдно перед Агатой. – Даже если я снова туда войду, мои слова сочтут пустым звуком. И еще неизвестно, как сказалась бы на ней самой попытка вступиться за Агату. – Он говорил, что любит меня, – прошептала Агата. – Обещал поселить на квартире. Мадлен смотрела на распухшее лицо Агаты. Как эта взрослая женщина могла попасться на столь отъявленную ложь? Сочувствие к Агате перемешивалось в ней с отвращением. Сама она никогда бы не совершила подобную глупость. Но у нее за плечами была богатая школа недоверия. – Если он не желает тебя видеть, поставь на нем крест. Агата разжала пальцы, отпустив рукав плаща Мадлен: – Хорошо тебе говорить. Тебе-то ничто не грозит. Заняла мое место и живешь припеваючи. Ничто не грозит? Так ли это? Мадлен очень сомневалась. – Агата, что случилось с девушкой, которую брали в помощь Эдме? Почему ты не рассказала мне о ней? – Ты про Клотильду? – скривилась Агата. – Чего про нее говорить? Воровка она была и врунья. Прослужила у нас всего месяц. И вспоминать ее не желаю. – Ее повесили? – Разумеется. Многих вешают и за меньшие преступления. Я думала, Эдме тебе расскажет. Значит, и ей противно вспоминать об этом. А девка знала, что ей грозит. Мадлен обдумывала услышанное. Может, рискнуть? – Агата, как по-твоему, доктор Рейнхарт – хороший человек? – Хороший? – переспросила Агата и нахмурилась еще сильнее. – А куда ты эту хорошесть приставишь? Все эти добродетели – они хоть кому-то в Париже помогли? Одно скажу: он со мной обращался честнее, чем полиция. – И ты никогда не видела в его доме ничего странного? Ничего подозрительного? – Кроме движущихся металлических жуков и змей в банках? – Агата пристально, оценивающе посмотрела на Мадлен и, наверное, уловила ее страх. – Я много чего видела, но раз ты не хочешь мне помочь, и я тебе помогать не стану. Эти слова заставили Мадлен похолодеть. Действительно ли в доме Рейнхарта творились странности, которых она так и не распознала? Или Агата нарочно играла у нее на нервах, пытаясь внушить ей тот же страх, что испытывала сама? – Агата, пожалуйста, поясни свои слова. Я бы тебе помогла, если бы могла. – Можешь, да только не хочешь. Запачкаться боишься. Ничего, сама попробую. – У Агаты дрожал голос. – Я заставлю его выслушать меня. Немедленно. Агата направилась к крыльцу особняка. Мадлен побрела за ней, снедаемая чувством вины. – Ты ведь можешь обратиться в Отель-Дьё. Тебя примут, – сказала она, сознавая всю бесполезность своих слов. – В Отель-Дьё? – сухо рассмеялась Агата. – Господне пристанище в Париже – так его называют. Ты хоть видела это место? Нет там никакого Бога, одни больные и умалишенные. Теснотища, вонь и грязь. Я ж тебе говорила: он мне обещал. Я заставлю его вспомнить свое обещание. Мадлен смотрела, как Агата тяжело поднимается на крыльцо и безуспешно препирается с караульным у двери. День был довольно теплым, но Мадлен дрожала. Если Камиль, а точнее – если полиция преспокойно раздавила одну женщину, дабы заменить другой, они столь же спокойно раздавят и ее, посчитав, что она не оправдала их надежд и не предупредила о сумасшествии Рейнхарта, приняв это за чудачества. * * * Цель своего вызова к Берье она поняла только через два дня. Мадлен спускалась в холл, когда Жозеф открыл дверь двоим мужчинам в дорогих красных камзолах, украшенных позументами. – Мы должны видеть доктора Рейнхарта, – произнес один из них. – Будь любезен, позови его немедленно. Жозеф искоса взглянул на Мадлен и повел их в гостиную, а ее отправил в мастерскую за доктором Рейнхартом. Хозяин находился там в обществе Вероники и месье Лефевра. Тот показывал им машину, от которой летели россыпи ярких искр. – Мадлен, неужели ты не видишь, что мы заняты? – раздраженно спросил Рейнхарт. – Прошу прощения, месье, но вам все-таки надо пойти. Пришли двое мужчин важного вида и требуют вас. – Клод, я ненадолго отлучусь, – вздохнул Рейнхарт. – Ничего страшного. Продолжим в другой раз. Идите. К вам явилось будущее. Ворча себе под нос о непрошеных визитерах, доктор Рейнхарт пошел в гостиную. Вероника и Лефевр последовали за ним. Увидев его, пришедшие дружно поклонились. Один церемонно вынул конверт с изображением трех fleur de lis[17]: – Доктор Рейнхарт, считаю своим долгом и особой честью вручить вам это. Словно жених, явившийся свататься, человек в красном камзоле встал на одно колено, держа письмо над головой. Хмурясь, Рейнхарт взял у него письмо, сломал красную восковую печать и развернул плотный лист бумаги, одновременно являвшийся конвертом и письмом. Пробежав глазами строчки, он почесал голову под париком: – Здесь какая-то ошибка. Рейнхарт торопливо сел в плетеное кресло. Вероника поспешила к отцу. Лефевр забрал у него письмо и прочел вслух: – «По распоряжению д’Аржансона и рекомендации маркизы де Помпадур доктор Максимилиан Рейнхарт назначается часовых дел мастером его королевского величества. Назначение вступает в силу немедленно. Доктору Рейнхарту надлежит без промедления переселиться в галереи Лувра вместе с семьей и слугами». Какое-то время все молчали и лишь смотрели на письмо, которое вновь оказалось в руке Рейнхарта. Лефевр хмурился, изображая непонимание, затем громко расхохотался: – Королевский часовщик! Никак они напрочь лишились рассудка? – Я не понимаю, – признался Рейнхарт. – Я не подавал прошения. Люди в красных камзолах стояли, недоуменно переглядываясь. Чувствовалось, им не по себе. Они явно ожидали несколько иного отклика. Лефевр снова усмехнулся, уже не столь убедительно: – Да, Рейнхарт, вы не просились в штат придворных. Вас попросту выбрали. И по какой-то причине именно вас. Мадлен встретилась взглядом с Вероникой. Так вот зачем ее отправляли шпионить за Рейнхартом. Им требовалось подтверждение, пригоден ли он для королевского двора, достоин ли занять должность королевского часовщика. И назначение свидетельствовало, что она справилась с заданием. Полиция сочла ее наблюдения убедительными. Значит, ей заплатят. Наконец-то она освободится от маман и покинет опостылевшую улицу Тевено! Может, они с Эмилем уедут из Парижа и начнут жизнь заново там, где никто не знает, кем она была прежде и где она сама забудет прошлое. Лефевр попросил королевских посланцев выйти в холл, сказав, что желает переговорить с другом наедине. – И как прикажете все это понимать? – спросил Рейнхарт, когда Лефевр вернулся в гостиную. – Это значит, mon ami[18], что вы будете жить в галереях Лувра, рядом с другими искусными мастерами. Это высокая честь, хотя тамошние помещения в ужасном состоянии. – А потом? Лефевр пожал плечами: – А потом Людовик обязательно появится в вашей мастерской и будет ожидать, что вы подробно объясните ему устройство и принципы действия ваших диковин. Затем потребует от вас построить машины для его дражайших цыплят и так далее. Вам придется обучиться придворному этикету, иначе из-за королевского каприза ваша голова будет красоваться на пике. – Лефевр снова взглянул на письмо. – Надо же, по рекомендации Помпадур. Ваши хитроумные игрушечки наверняка кому-то очень понравились. – Знаю кому. Женщине, побывавшей у нас, – сказала Вероника, внимательно разглядывая письмо. – Мадам де Мариньер. Ведь это была она – фаворитка короля? Мадлен подумала о женщине в серебристо-голубом наряде, вспомнила изгиб подведенных бровей, заученный смех, сверкание бриллиантов. Так вот кому понадобилось ее наблюдение за Рейнхартом. Мадлен в этом не сомневалась. Недаром мадам де Мариньер в тот день пристально и с любопытством смотрела на нее, наградив странной улыбкой. – Да, мадемуазель. Вы не ошиблись, – сказала она Веронике. – Это была она. Назвалась в шутку мадам де Мариньер. Ее настоящее имя Жанна Антуанетта Пуассон. Маман и Коралина иногда говорили о мадам Пуассон, о ее скромном происхождении и дальнейшем возвышении. Сначала мадам д’Этиоль, затем маркиза де Помпадур – самая могущественная из куртизанок. В разговорах матери и сестры Жанна представала равной им: пусть могущественной и богатой, но по натуре остававшейся шлюхой. Однако женщина, приезжавшая сюда, совсем не была похожа на них; эта женщина знала себе цену и строила собственные замыслы. Женщина, стоившая тысячи таких, как маман. Думая об этом, Мадлен ощутила робкую надежду. Если Помпадур была ее нанимательницей, не означало ли это, что и она – Мадлен Шастель – чего-то стоит? Что отраженный свет чужого великолепия падает и на нее? – Так оно и есть, – сказал Лефевр. – Помпадур проделала всю подготовительную работу, чтобы найти вас, Рейнхарт. Похоже, эта женщина не привыкла останавливаться ни перед чем. Теперь уже ясно: шкатулка с птичкой была частью проверки вас, а потому Вероника поступила очень дальновидно, приняв заказ, невзирая на весьма жесткие сроки. Он подмигнул Веронике, получив в ответ ее улыбку. Рейнхарт этого не замечал. Он смотрел перед собой.