Камиль коснулся волос куклы и потер прядь между пальцами. Когда он это делал, перед глазами Мадлен отчетливо всплыл механический кролик, облаченный в белоснежную шкурку Франца. – Вот я и думаю, – произнес Камиль, буравя Мадлен взглядом. – Вот я и думаю. Ночью Мадлен приснилось, будто она золотистая канатная плясунья, автомат Вероники. Девочка, что подпрыгивала и вновь опускалась на канат. Во сне ей удалось вырваться из шкатулки. Она выпорхнула оттуда, словно птичка, заказанная мадам де Помпадур. Мадлен шла, а затем и бежала по лабиринту коридоров, зная, что за ней кто-то гонится. На бегу она превратилась из механической куклы в настоящую девочку с длинными каштановыми волосами и стоптанными кожаными сапогами на ногах. Она бежала по таинственным версальским переходам. Вскоре с ней опять случилась перемена, и Мадлен увидела себя девчонкой с улицы Тевено, тощей и испуганной. И бежала она уже не по версальским коридорам, а по узким переулкам парижских трущоб. Над ней нависали высокие дома. Сзади слышался грохот копыт. В висках стучала возбужденная кровь. Мадлен проснулась на рассвете. Голова гудела. В комнату струился серый свет раннего утра. Девушка подумала о рисунках клетки, виденных несколько месяцев назад, и о разноцветных стеклянных глазах. Потом ей вспомнился стол, на котором сох странный материал, очень похожий на человеческую кожу. Ей показалось, что беленые стены комнатки задвигались. А вдруг это Рейнхарт похищал парижских детей? Они требовались ему, чтобы сделать куклу. Вдруг дети служили ему для тех же целей, что и кролики, куры и летучие мыши, – для постройки машины? Он узнавал то, что ему требовалось, и потом избавлялся от детей, как ранее избавлялся от животных и птиц. Тогда понятно, почему Рейнхарт похищал детей разного возраста, пола и цвета кожи. Он старался найти точный человеческий образчик, повторяя то же, что ранее проделывал с двумя кроликами и тремя гусями. Как бы ни пыталась Мадлен обуздать свои мысли, не дав уму достичь самых глубин тьмы, она все равно вспомнила Веронику, положенную в гроб с особой тщательностью. Вдруг Рейнхарт решил, что самым идеальным образчиком станет его дочь? Вдруг он ее убил, дабы затем воскресить в облике движущейся, дышащей куклы? Глава 23 Жанна Жанне хотелось, чтобы куклу сломали, а часовщика изгнали из Версаля. Но об этом не было и речи. Кукла стала любимой игрушкой Людовика. К Рейнхарту он относился как к диковинной ручной зверюшке. Кукла пользовалась такой популярностью, что следующее представление король распорядился устроить еще торжественнее, избрав местом показа Зеркальную галерею. Помимо многочисленных зрителей там будет присутствовать королева, дофин с дофиной, а также несносные дочери Людовика. Жанна знала: из всех их только королева проявит учтивость. Она всегда была такой. Но после рождения двенадцати детей (четверо умерли в младенчестве и еще четверо находились вдали от Версаля) она с благодарностью передала Жанне свои обязанности и отныне посвящала себя молитвам и скучным играм в каваньоль[31]. Жанна знала, какими прозвищами ее саму награждали придворные: «Maman Putain»[32] или еще более легкомысленным «Помпом». Галерея была забита до отказа. Пространство, где стены почти сплошь состояли из зеркал, а придворные дамы шелестели веерами и подолами кружевных платьев. Удушливо пахло дымом от тысяч свечей, горящих в бесконечных люстрах, откуда на ковры капал расплавленный воск. Иногда Жанну поражала красота этого места: игра света в зеркалах и на стекле, блеск серебра, смелые наряды женщин. Но сегодня ее все раздражало. Она словно оказалась запертой внутри гигантского фонаря, находясь в опасной близости от пламени. У нее стучало в висках, глаза слезились. Жанна шла к приготовленному ей месту, желая поскорее убраться отсюда и вернуться в тишину своих апартаментов. Но это было не так-то просто, как и все в Версале. На ее пути оказался Ришелье, беседовавший с министром д’Аржансоном, человеком, которого он ненавидел лишь немногим меньше, чем ее. Оба повернулись в ее сторону и переглянулись, из чего она заключила, что разговор шел о ней. – Мадам де Помпадур, что вы думаете о новой игрушке Людовика – этой заводной принцессе? Мы с графом как раз обсуждали сию диковину. Не правда ли, противоестественная штучка? «Да, – подумала Жанна. – Странная, жуткая кукла, возможно способная чинить зло». Она ненавидела причастность Людовика к этой затее и хотела скорейшего прекращения спектаклей, устраиваемых по прихоти короля. Однако нечего врать: Ришелье и д’Аржансон говорили, конечно же, не о кукле. – А я, месье, считаю ее замечательным творением. – Серьезно? – пожал плечами Ришелье. – Я не нахожу в ней ничего особо примечательного. Какое-то время она будет забавлять короля, но, по правде говоря, это грубая поделка, годная лишь для развлечения толпы. Голова, лишенная мозгов, а в груди – колесики и пружинки вместо настоящего сердца. Одним словом, бездушная машина. – Ришелье улыбнулся. – Я бы сказал, она довольно скоро наскучит королю. Жанна тоже улыбнулась. Язвительно. – По-моему, месье, вы недооцениваете эту куклу. Сдается мне, она гораздо умнее, чем вам кажется. Думаю, она продержится при дворе дольше, чем любой из вас. Окружение короля успеет превратиться в прах, а кукла будет обучаться новым трюкам и играть в новые игры. Сказав это, Жанна неспешно продолжила путь к своему месту. Ловя свое отражение в многочисленных зеркалах, она заметила выпирающие жилы на шее, эти тонкие синие червячки, проглядывающие сквозь белила. Она знала: ей не пережить никого из них, но если уж кто и доконает ее, то ни в коем случае не Ришелье. * * * Передний ряд стульев расставили полукругом. Там уже сидели королевские дочери Виктория и Аделаида, а также дофин и его беременная жена. Королева отсутствовала. Для нее даже не поставили стул. Возможно, заболела, хотя Жанна подозревала иную причину. Мария Лещинская отличалась набожностью, и главным делом каждого ее дня являлись молитвы. Для нее, как и для Церкви, кукла была не только противоестественной забавой, но и преступлением против Бога. Жанна села на второй ряд. Принцессы мельком обернулись к ней, но даже не поздоровались. По прошествии времени их грубость перестала ее задевать. Она относилась к ним по-доброму: сочувствовала их скучной, замкнутой жизни, напоминавшей тупое существование жирных мотыльков. И все же такое подчеркнутое пренебрежение не могло не вызвать в ней всплеск гнева. Ее обрадовало появление Берье, пришедшего в сопровождении двоих младших офицеров. Он поздоровался с Жанной, затем встал слева, невдалеке от нее. Жара в Зеркальной галерее сделалась совсем невыносимой. Запах крепких духов и раздавленных цветов смешивался с запахами пота, париковой пудры и воска. Похоже, часовщику тоже было неуютно. Наверное, такое скопление придворных его пугало. Он стоял около постамента с куклой, спрятанной под покрывалом, и говорил с Лефевром. Хирург, как всегда, пришел в помятой одежде, но сегодня он меньше нервничал. Неподалеку стояла служанка Рейнхарта, разглядывая толпу. Даже сквозь вуаль Жанна видела шрам на лице Мадлен. Какая досада: у этой девицы была хорошая фигура и привлекательное лицо, а какой-то мерзавец поставил на ней клеймо, как на лошади. Наконец пришел Людовик. Синяя атласная лента перепоясывала накрест его камзол. Он ослепительно улыбнулся Жанне, и на какой-то момент ее сердце возликовало. Вспомнилось, сколько радости она испытывала, когда только стала его любовницей. В те дни она трепетала от его прикосновения, а ее тело раскрывалось, как цветок. Он уселся между дочерьми, заняв позолоченное кресло, и сразу же заговорил о том, сколько радости и неожиданности принесет им представление. Не желая слушать их раболепные ответы и покорный смех, Жанна отвернулась. – Аделаида, мне думается, сегодня кукла напишет послание специально для тебя, – сказал король. – Быть того не может. Как здорово! Рейнхарт вышел вперед, снял покрывало и золотым ключом завел автомат. Представление началось. Жанна внимательно следила за куклой, начавшей писать. Послышались удивленные смешки, аплодисменты. Толпа придворных была в своем репертуаре. Рейнхарт уже знал, кому адресовано послание. Взяв лист, он направился к Аделаиде, но через несколько шагов вдруг остановился и наморщил лоб. Еще раз перечитал написанное и зачем-то перевернул лист. – Не понимаю, – пробормотал он. – Ничего не понимаю. С мест, где сидели особы королевской крови, послышались перешептывания. Людовик встал и выхватил из рук Рейнхарта лист. Глаза короля сверкали, как черные бриллианты. – Что все это значит? Извольте объяснить! – низким, угрожающим голосом потребовал Людовик. Жанна поспешила к Людовику, взяла его за руку и прочла написанное куклой: За то, что знала я, меня убили, Но правда продолжает говорить, И злодеянья, виденные мною, Вы все равно не сможете сокрыть. – Что это? – резким тоном спросила у Рейнхарта Жанна. – Что означают эти стишки? Оказывается, ваша кукла умеет играть в жуткие игры? Темные глаза Рейнхарта испуганно бегали. Он покачал головой: – Я сам не понимаю. Я лишь намеревался… – Что вы намеревались? Жанна оглянулась на Берье и увидела, что тот уже шел к ним. Она передала бумагу генерал-лейтенанту. Лицо Берье каменело с каждым прочитанным словом. – Вы ответите за это, – сказал он Рейнхарту. – Вы сейчас же остановите свой балаган и дадите мне подробный отчет. – Это невозможно. – Рейнхарт забрал у Берье злополучный лист, поднес к глазам и замотал головой. – Нет, нет! Я здесь ни при чем. Я не знаю, откуда взялся этот странный трюк. – Он озирался по сторонам, затем посмотрел на куклу, словно пытаясь понять, не предала ли она своего создателя, затем сокрушенно поднял руки, умоляя о пощаде. – Я не закладывал в нее эти слова. Вы должны мне поверить. Я настраивал ее совсем на другое послание. Перешептывания превратились в гул. Слова, написанные куклой, распространялись от придворного к придворному, от слуги к слуге. Забыв про вино и угощение, женщины переговаривались, прикрываясь веерами, или шептали на ухо, соприкасаясь напудренными щеками. А где-то слышалась музыка; песня, смутно знакомая Жанне. – Это… Это просто невозможно, – запинаясь, повторял Рейнхарт. – Должно быть, кто-то вмешался и повредил механизм. Пока он говорил, внутри куклы вновь зажужжали колесики. Рейнхарт в ужасе обернулся и увидел, что его творение само, без всякого приказа, начало писать. – Что она там пишет? – выкрикнул кто-то. – Что она нам говорит? – подхватили другие. Рейнхарт застыл на месте. Тогда Ришелье подошел к пьедесталу, взял лист и прочел вслух: – Детей похититель по улицам рыщет, Которого власти никак не найдут. Не потому ли мерзавца не ищут, Что сами же власти его берегут? Побледневший Берье что-то говорил караульному в камзоле с черными прорезными рукавами. К нему приближались еще двое караульных. Раздался крик, настолько пронзительный, что от него могли треснуть зеркала вокруг. Затем послышались другие крики, вопли, звон бьющегося стекла и фарфора. Зрители поспешили к дверям. Жанна увидела то же, что и они: кукла плакала. Совсем как в первый день, когда ее только-только показали королю. Но из кукольных глаз катились не слезы, а кровь. С этого момента время словно замедлилось. Жанна с предельной ясностью увидела падающий хрустальный бокал, скольжение расшитых жемчугом туфелек. Придворные бежали, спотыкались на сверкающем паркете и падали, вскрикивая от боли и страха. Рука Берье потянулась к Рейнхарту, замелькали складки черного атласа, затопали сапоги гвардейцев, бежавших туда, где стоял доктор. Он был похож на испуганного ребенка, зажимавшего рот. Жанна не слышала слов Берье и караульных, а также жалких возражений Рейнхарта. Она отключилась от них и от охваченной паникой толпы и теперь смотрела на куклу. По фарфоровым щекам текла кровь, скапливаясь на кружевном воротнике. Кукла утратила красоту и выглядела устрашающе. Рука все еще держала перо, написавшее послание, но стол был пуст. Оглянувшись на Рейнхарта, Жанна увидела, что он тоже смотрит на куклу. К скорби на его лице примешивалось что-то еще. Что именно – она не разобралась, ибо двое караульных в красных мундирах поволокли его к выходу. Она уже догадывалась куда: в дворцовую тюрьму. – Идемте, маркиза. Берье повел ее, Людовика, дофина и принцесс к выходу. Под ногами хрустели битое стекло и фарфор. Ноги хлюпали по пролитому вину и увязали в раздавленных закусках. Убегавшие придворные опрокинули кадку с апельсиновым деревом, и в золотые узоры ковра, где она стояла, были вдавлены комья земли. Рядом валялось разбитое блюдо с пирожными, откуда какая-то собачонка слизывала крем. – Кукла, – шепнула Жанна, идущая рядом с Берье. – Спрячем подальше, пока не поймем, как быть с этой дьявольской штукой. Не беспокойтесь, маркиза. Оставьте это мне. Лицо Людовика было каменным. Он торопился увести дочерей из Зеркальной галереи. С Аделаидой сделалась истерика. Король забыл про Жанну, и дальнейший путь к своим покоям она проделала одна. Спускаясь по Посольской лестнице, она наткнулась на Ришелье, говорящего с придворными. Обернувшись к ней, он пристально посмотрел ей в глаза: – И в самом деле, маркиза, новые трюки. Вы как будто знали, что так случится. Скажу больше: вы словно управляли этим.