– Не за что, Мадлен. Не за что. А сейчас прошу меня простить: я вынужден выпроводить вас обоих и спешно ехать в тюрьму. Лефевр вывел ее на лестницу, рассказывая о своих усилиях добиться свидания с Рейнхартом, тревогах о здоровье друга и нежелании короля его слушать. Все это время Мадлен продолжала думать об ухе в банке и о том, разгадал ли Лефевр направление ее мыслей. Сейчас он находился совсем рядом. Бледная, сухая кожа на лице, черные глаза. Пудра, просыпавшаяся с парика на плечи, руки, пахнущие мазью. Нужно как можно быстрее выбраться отсюда. Как можно быстрее. Они шли по длинному коридору, устланному ковром. На стенах висели потемневшие портреты. Эмиль отстал. Он рассматривал портрет мальчика с собачкой на руках. Мадлен обернулась к племяннику, протянула руку и хотела сказать, чтобы шел быстрее. Воздух за ее спиной колыхнулся. Последовал удар, и все погрузилось в темноту. Глава 27 Она услышала бой часов. Где-то рядом жужжали колесики какой-то машины. Мадлен медленно и тяжело возвращалась в сознание. В горле пересохло. Язык обложило. Мадлен открыла глаза. Помещение, где она находилась, тускло освещалось колеблющимся пламенем масляной лампы. Который сейчас час? Полночь или еще позже? Колесики ее разума крутились медленно. Мадлен попыталась сесть. Голова отозвалась вспышкой боли. Дотронуться до головы ей не удалось: руки оказались связанными, как и ноги. Мадлен обнаружила, что лежит на столе. Ее обдало волной тошноты, сменившейся страхом, когда она увидела второй стол с привязанной детской фигурой. Эмиль. «Я присмотрю за ним, – обещала она умирающей сестре. – Со мной он будет в безопасности». И сама же привела его в логово безумца. – Скоро же ты очнулась, – услышала она голос Лефевра; вместо халата поверх камзола у него был повязан фартук. – Я всегда думал, что для простой служанки ты слишком умна и догадлива. Ну что, наткнулась на то, чего никак не должна была видеть? Теперь пеняй на себя. Что случилось, то случилось. – Мой племянник… – едва ворочая языком, произнесла Мадлен. – Отпустите его. Он совсем ребенок. У вас нет причин его убивать. – И весьма мало причин, чтобы он продолжал жить, – невозмутимо ответил Лефевр. – Сирота или скоро станет сиротой. Что он будет делать, когда ты покинешь этот мир? Его жизнь окажется жалкой и бессмысленной, как и у многих в этом городе. А вот его смерть послужит благородной цели. Он станет частью прогресса науки. Прогресса науки? Она проснулась или это ей снится? – Какой науки? – Науки, именуемой реанимацией. Науки восстановления жизни. Сознание Мадлен все еще оставалось замутненным. Нет, она не проснулась. Она находилась в плену ужасного кошмара. – Ты очень кстати привела сюда племянника. Я убедился, что дети, за редким исключением, оказываются более благодатным материалом, нежели взрослые. Вероятно, за счет более мощной жизненной силы. Они лучше реагируют на электрический разряд. Конечно, твой Эмиль телесно слишком слаб, а ты старовата для подобных опытов, но я все равно попробую. К этому времени Мадлен удалось сесть. Она вспоминала разговоры Лефевра о воскрешении и палочку, разбрасывающую искры. – Вы убивали этих детей и пытались их воскресить. – Не просто пытался, – с заметным раздражением возразил Лефевр. – Один раз у меня получилось. Мой подопытный прожил всего несколько минут, затем снова покинул наш мир, но это был несомненный успех. И потому, как понимаешь, я должен продолжать, пока не добьюсь ответа. Не забывай: в Париже ежегодно умирают сотни, если не тысячи детей. Новорожденных младенцев оставляют на ступенях приютов. Одни замерзают, а другие потом голодают в сиротских приютах. Добавь к этому многочисленные семьи, где дети не видят ничего, кроме грязи и ужасающей нищеты. Я выбрал всего нескольких из этой толпы несчастных детей и использовал их для своих исследований. Мадлен смотрела на Лефевра. Вот кто настоящий безумец. Он решил, что чьи-то жизни не имеют никакой ценности, а потому ими можно распоряжаться по своему усмотрению. Она оглядела его мастерскую: банки с жидкостями, стеклянные бутылки с порошками, ступки и пестики, книги, чаши. И все вне досягаемости. Нужно тянуть время, задавать ему побольше вопросов, держа подальше от Эмиля. – Моя хозяйка догадалась об этом? – К сожалению, да, – поморщился Лефевр. – Как и ты, она задавала слишком много вопросов и совала нос во все углы. Я надеялся, что она меня правильно поймет. Она была редкой девушкой, понимающей требования медицины. Однако монастырское воспитание не лучшим образом сказалось на развитии ее ума. Она сбежала. – А вы погнались за ней и убили. – Как я уже сказал, к сожалению. К сожалению. Имело ли это какое-то отношение к предначертаниям судьбы? Мадлен подумалось, что судьба здесь ни при чем. Нельзя говорить, будто Веронике не повезло, и винить судьбу, не давшую девушке шансов жить дальше. Подобно многим злодеям, Лефевр попросту оправдывал собственное зло и присвоенное себе право обращаться с другими как с отбросами. Мадлен снова посмотрела на распростертого Эмиля. Такой маленький и беззащитный. – Не беспокойся, – сказал Лефевр, перехватив ее взгляд. – Я не поступил с ним, как с тобой. Это было бы губительно, учитывая его слабое здоровье. Я сказал ему, что с тобой случился обморок, и угостил горячим шоколадом, подсыпав туда снотворное. И сейчас он благополучно спит. Мадлен все еще было трудно соображать. А соображать надо. Какими словами и действиями убедить Лефевра отпустить Эмиля? Какую сделку заключить с этим безумцем? Но ей было нечего предложить. Ни накоплений, ни ценностей. Все брошено в преисподнюю. – Вы убили Виктора. – Какого Виктора? – Чернокожего мальчика-раба. Лефевр даже не знал имени своей жертвы. – А-а-а, да. Я пытался понять, влияет ли цвет кожи испытуемых на мои научные манипуляции. Кстати, я предпочитаю называть это не убийством, а усыплением. Именно так все и происходило. Я не применял никакого насилия. Уверяю тебя, почти все испытуемые приходили добровольно и я с ними хорошо обращался. – Пока не усыпляли. – Совершенно верно. – Лефевр возился с каким-то устройством, состоявшим из колеса, проволочной паутины и стеклянной банки, доверху наполненной водой. – Эта машина все еще нуждается в доработке. Я бы мог обратиться за помощью к Рейнхарту, но его воззрения на мои идеи… Он придерживался старомодных убеждений, что всякая жизнь священна. А сейчас его собственная вытекает по капле. Мадлен опять вспомнился первый день в доме Рейнхарта. Эдме тогда говорила, что хозяин считает жизнь каждого человека драгоценной. Каким бы странным ни был часовщик, он отказался помогать Лефевру. Наверное, сразу распознал в своем друге чудовище. – Рейнхарт не знал, чем вы занимаетесь? – Нет. Я намеревался обсудить с ним эту тему и ждал подходящего момента. А потом произошла эта история с Вероникой… «Эта история», словно не он, а кто-то другой сбил ее каретой. Мадлен внимательно оглядывала полки, ища предмет, годный в качестве оружия: битую бутылку или нож. И вдруг увидела. За спиной Лефевра на куске ткани лежали его хирургические инструменты: скальпель, ланцет, нож для ампутации и еще несколько остро заточенных предметов. Но даже если она ухитрится высвободить руки, ей никак и нечем перерезать веревку, стягивавшую ноги. – Значит, это не вы управляли действиями куклы? Лефевр на мгновение застыл, а когда снова заговорил, голос его звучал напряженно: – Нет, не я. Должно быть, какой-то злобный шутник при дворе, решивший устроить смуту. – И этот шутник знает о ваших действиях. – Не представляю, каким образом они могли бы знать, – не глядя на Мадлен, ответил Лефевр. – Как бы то ни было, я снова говорил с королем. Кажется, он начинает понимать. – Голос Лефевра зазвучал увереннее. – Думаю, вскоре он согласится уничтожить куклу, и эти нелепые игры прекратятся. И тогда центром его внимания снова станет моя работа. Король. Король с его любовью к автоматам и навязчивым интересом к мертвецам. – А король знает? – тихо спросила она. – Он знает обо всем этом? – Дорогая, как раз для него я и занимаюсь своими изысканиями. Он мой высокий покровитель. – Лефевр улыбнулся ей, словно она была маленькой глупой девочкой. – Не кто иной, как Людовик, узнав о моем интересе к реанимации, пожелал, чтобы я вплотную занялся изучением этих процессов. Думаю, здесь сыграли свою роль его благородные амбиции и желание продвинуть вперед эту область науки. Как ты теперь понимаешь, все твои попытки поднять тревогу едва ли не с самого начала были обречены на провал. Об этом же писала кукла в Зеркальной галерее: похитителя детей берегут власти. Берегут по приказу короля. Лефевр прав. Она взялась за заведомо безнадежное дело. – Естественно, король сознавал, что среди населения может вспыхнуть недовольство. Он настаивал, чтобы я проводил опыты только на детях бедноты, поскольку их жизнь в любом случае была бы никчемной. – То есть их жизни гроша ломаного не стоят. – Пойми, Мадлен, прогресс требует жертв. Каждый прорыв в науке не обходится без пострадавших. Каждое лекарство создается через чью-то боль. Ты представь на мгновение, что мы достигли успеха – научились оживлять мертвых, постигли тайну бессмертия. Это бы изменило все, наполнив светом наш темный мир. Подумай об этом, смышленая девочка! К Мадлен почти целиком вернулась ясность мышления, хотя волны боли в голове еще продолжались. Лефевр подтаскивал к ней свою машину. Нужно выиграть время, расспрашивая Лефевра о его «достижениях». – И как вы меня… усыпите? – С помощью асфиксии. Этим ученым словом называется нехватка воздуха. Ты наверняка слышала, что некоторые преступники, вздернутые на виселице, иногда оживали. Глупая толпа называла это чудесами, но я усматриваю в этом нечто другое. Доказательство, что при определенных обстоятельствах, когда силы жизни и смерти уравновешены, жизнь способна вернуться в тело. Я делал опыты и с утоплением, но наилучших результатов мы добились посредством асфиксии. Нехватка воздуха. Значит, Лефевр ее задушит? Заткнет ей нос и рот? Мадлен мысленно приказала себе не цепенеть от страха. Сейчас как никогда ей нужна ясная голова. – Но вы не попытались вернуть Веронику к жизни. Вы оставили ее на улице. – Увы, да. Таковы были печальные обстоятельства. – И тем не менее она вернулась к жизни. Лефевр с угрюмым видом посмотрел на нее: – Это не жизнь. Это движения заводной куклы с часовым механизмом. Никакого сходства с настоящей жизнью. Ничего от живой девушки. Мадлен знала, что это не так. Кукла была очень похожа на настоящую Веронику. Она словно бы находилась между жизнью и смертью. И говорила правдивые слова. – Тогда каким образом кукла запела? – Ты про ту дурацкую песенку? Дешевый трюк. – Но из Версаля доходят сведения, что кукла продолжает говорить и нашептывать, хотя ее и держат под замком. – Бредни простонародья! – Лефевр засмеялся и вдруг замолчал. – И о чем же, по словам этих идиотов, она говорит? – Кукла называет себя возродившейся Вероникой и говорит, что пришла отомстить тому, кто ее убил. Мадлен несколько приукрасила слышанное, но была склонна поверить в эту теорию. – Зловредный трюк! Шутка какого-нибудь язвительного придворного. – (Мадлен поняла, что своими словами сделала только хуже, так как они рассердили Лефевра.) – Никто не знал, что смерть Вероники не была результатом несчастного случая. Никто. А твою смерть даже не заметят.