– Это был не несчастный случай, Анникен. Кто-то забил его до смерти. – Я… – произносит она, но осекается, сдерживает слова внутри и замолкает. Лиз беспокойно посматривает на меня с водительского сиденья и тоже молчит. Я перестаю давить на щёку пальцами, рассматривая морской пейзаж. Где-то там внизу пластиковая лодка безвольно колышется в воде у причала. – Он мог с кем-нибудь там встречаться, с какой-нибудь девушкой? – Я уже тебе отвечала. – Знаю, – говорю я, – но он бы тебе рассказал, если бы кого-нибудь встретил? – У Расмуса не было ни с кем отношений, – отвечает Анникен Моритцен, – а если бы и были, то это была бы не девушка. Он был геем, – добавляет она, – как и его отец. – То есть он её не знал. – Что? – Я пытаюсь распутать этот клубок. Чтобы понять, как связаны детали друг с другом. Я свободной рукой растираю повреждённую кожу на щеке. Очень сильно сосёт под ложечкой. – Расмус принимал вещества? – спрашиваю я, сжимая зубы. – Что? – Он не мог быть замешан в криминальных делах? – Прекрати, – слышно, что она еле сдерживается, – я хочу, чтобы ты замолчал, – говорит она, и её голос затихает. Всё, что я слышу, – ровная последовательность приглушенных вдохов и выдохов. – Ты можешь просто быть рядом? – просит она, – быть рядом, когда я приеду? – Хорошо, – отвечаю я и выдыхаю, – позвони мне, как приземлишься. Кстати, Арне приедет? – Нет. – Он знает? – Да, знает. – Он ничего не говорил про… – Нет. Он не хочет с тобой говорить. Ещё рано. – Хорошо, Анникен. Жду твоего приезда. – До свидания, Торкильд. – Боже, – шепчет Лиз, когда я положил трубку. На протяжении всего разговора она молчала, – во что ты только ввязался? Я откидываюсь на сиденье, повернув голову в сторону океана. – На допросе завтра днём Уре, ребята из отделения и следователь из спецслужбы скажут мне, что у них есть доказательства, что Бьёрканг и сержант приехали на остров в тот же вечер, когда там был и я. Я задерживаю дыхание и обвожу взглядом верхушки деревьев за окном, после чего выдыхаю и продолжаю: – Они представят мне свою версию, в которой наглотавшийся таблеток бывший полицейский совершает убийство, а потом, полный раскаяния и презрения к самому себе, решает прыгнуть в море, когда психологическое давление становится слишком сильным. Потом они предложат мне рассказать свою версию. Они будут сидеть тихие, как мыши, а я буду рассказывать о женщине, которую нашёл в море, о мужчине, который вылез и забрал её, о музыке и диско-шаре в танцклубе, обо всём. А в конце они скажут, что мне не верят, и настойчиво попросят рассказать настоящую историю. Правду. – Откуда ты знаешь? – Потому что, Лиз, – я поворачиваюсь к ней, – это то, что сделал бы я. С теми уликами и с моими показаниями, в которые я сам с трудом верю, они решат, что правы. Они даже могут быть достаточно уверенными в своей версии, чтобы меня арестовать, вне зависимости от того, как пройдёт допрос, достаточно ли они верят в то, что скоро я расколюсь, даже без трупа. – А что насчёт Расмуса и женщины, которую ты нашёл? Тебя ведь не было на маяке, когда их убили. – Они пойдут по отдельному делу, и его не закроют до тех пор, пока женщина снова не всплывёт. А этого не будет никогда, учти, – я разворачиваюсь к боковому окну, за которым маленькие снежинки начали опадать на деревья, – и потом у нас есть ещё двое полицейских. – А что с ними? Вопрос повисает в воздухе, а я пытаюсь представить лица Бьёрканга и Арнта такими, какими помню их на встрече в офисе шерифа. Я не могу воскресить их в памяти, они остаются двумя серыми бесформенными облаками, которые колышутся туда-сюда. – Я должен найти их до допроса. Это единственный выход… Глава 53 Лиз паркует машину на стоянке у шельвикского жилищно-коммунального центра. Часы скоро пробьют полдевятого, и на улице темно. Воздух холодный и влажный, мы выходим из машины и направляемся к номерам. – Никто не должен обнаружить, что мы здесь, – шёпотом говорю я Лиз, пока мы по гравию идём ко входу в квартиру, которую я снимал у Харви. Я бросаю взгляд на основной корпус, опасаясь, что главная медсестра Сив сейчас появится вместе с полицейским эскортом, чтобы затащить меня в ждущую койку в психиатрическом отделении Осгорда. В коридоре пусто, и вокруг совсем темно, весь залив, кажется, впал в спячку. Я достаю ключ наружной двери из пакета с порезанной одеждой, беззвучно её открываю и впускаю Лиз, а потом закрываю дверь изнутри. – Свет не включать, – шепчу я, когда мы заходим. Трюфельный торт всё ещё стоит на подносе на кухонном столе, а кристаллы Мерете разбросаны на полу и на столе в гостиной. Лиз садится на диван, а я достаю чистую одежду из чемодана и несу ее с собой в ванную. Я стою в нерешительности перед зеркалом в тусклой полутьме, стою и смотрю на свое отражение. Такое уставшее, такое серое лицо. В темноте оно почти неразличимо. – Там ведь больше нет других, верно? – хрипло спрашиваю я у тени в зеркале. Нет больше Торкильдов, которых можно призвать, когда становится слишком тяжело или когда представится возможность. Этот мешок с костями в серых пятнах – всё, что осталось. Господи. Наконец я нахожу мочалку и мою лицо и подмышки, а потом снимаю свой наряд из коробки потерянных вещей университетской больницы Трумсё и надеваю свою собственную одежду. – Всё в порядке? – спрашивает Лиз, когда я медленно вхожу обратно в комнату. На краю кровати стоит и урчит моя кофеварка, а сбоку стоит открытая коробка из-под торта. В темноте сидит Лиз с большим куском трюфельного торта в руках. От фонаря на парковке и горящих окон главного здания сквозь занавески падает жёлтый свет, поэтому кое-что разглядеть можно. – Я и тебе кусок отрезала, – она протягивает мне бумажную тарелку. – Нет, спасибо, поешь сама. Мне нужно поговорить по телефону. Я собираюсь сесть, но за окном мелькает свет. В щели между полуоткрытыми занавесками видно полицейскую машину, она плавно взбирается на холм и медленно проезжает мимо в направлении центра Шельвика. – Это они за тобой? – спрашивает Лиз с набитым ртом. Я киваю и полностью задёргиваю шторы. – Они наверняка отправили машину из Шервёя. Лиз прекращает жевать и смотрит на меня. – Не волнуйся, – шепчу я и достаю мобильный телефон, – здесь они нас не найдут. Я сажусь в кресло и набираю Гюннара Уре, он отвечает ещё до первого гудка. – В бегах? – ехидно спрашивает он. – Умный ход, Аске. Действительно умный. – Да, перебираюсь через гору к шведской границе, – отвечаю я, – а потом буду вечно скитаться в андалузских степях, переодевшись пастухом или матадором, как получится. Может сработать, Гюннар. Может сработать. – Идиот, – хрипло отвечает он, – полиция тебя ищет. Ты знаешь, что больницы сразу сообщают в полицию, если от них убегает психиатрический пациент? – Ну и пусть ищут. – Ну, тогда ты наверняка знаешь, что полиция стала вооружённой, уже после того, как тебя уволили. – Что? – Ребята теперь не стесняются стрелять, Аске. И в твоём случае они, вообще-то, разыскивают подозреваемого убийцу полицейских в бегах. Что тебе ещё надо сказать, чтобы ты понял, чем всё это закончится? – Я просто хотел сказать, что завтра утром приеду на допрос, – объясняю я. – Слишком поздно – возражает мой бывший шеф. Я отдаю себе отчёт, что полиция в Трумсё наверняка позвала на помощь Гюннара Уре, как только они узнали, кто именно сбежал из больницы. Но я всё равно должен с ним поговорить, хотя мысль о том, чтобы закончить жизнь в качестве трофея для какого-нибудь молодого полицейского, рвущегося пострелять, меня пугает. У меня нет вариантов. – Где ты? – продолжает Гюннар, не дождавшись ответа. – С Лиз, – отвечаю я.