— Правда? — Правда. Джолин долго не отводила от него взгляда. Потом она подняла опрокинутые «ЧипсОрешки». Когда она обхватывала ладонями накренившиеся стволики, возвращая их на место, её руки складывались как для молитвы. Потом она ушла, оставив Вара наедине с его клятвами. Конечно, это было безумие — обещать то, что невозможно выполнить. Но ему было всё равно. Потому что как только эти слова произнеслись, его сердце — которое до этой минуты, как он вдруг понял, билось без всякого смысла — просто гоняло кровь туда-сюда, — его сердце рванулось из груди вверх, как будто оно родилось заново птицей и сейчас парило где-то у верхушки сторожевой башни. И вид оттуда открывался потрясающий. 30 Дома в эту пятницу тоже кое-что изменилось. — Ты её перевезла? — спросил Вар, входя в кухню. — Она теперь в реабилитационном центре? Всё в порядке? — Всё хорошо, — ответила мама. — Врачи говорят, она быстро восстанавливается. И она опять становится такой же, как раньше. Представь: мы и часа там не провели, а она уже объясняет персоналу, как лучше составить график диализа почек для её соседки по палате! Ну кто ещё так может, кроме Велика-Важности, а? Тугой узел тревоги у Вара внутри стал ослабевать. — Вообще-то я знаю ещё кое-кого, кто… — Ну что ж, значит, мне тоже достался этот ген, — согласилась мама, смеясь. — Подожди, сейчас приготовлю тебе что-нибудь поесть. Как я по тебе соскучилась. — Она открыла холодильник и нахмурилась. — Ну вот. Ни одного фрукта. И ни одного овоща. При этих её словах Вар вдруг ясно увидел, как с помощью очень простого обходного манёвра он может выиграть сражение за «Греческий рынок». Манёвр будет называться «Анти-Джолин». — Могу завтра купить, — небрежным тоном предложил он. — Рядом с «Рекреацией» есть овощной. Мама порылась в бумажнике и достала две двадцатки. — Только смотри, чтобы без гнили. Вар помыл руки с мылом и щёткой, сел и стал смотреть, как мама вытряхивает на тарелку крекеры из пачки и нарезает чеддер. — Где этот реабилитационный центр? — спросил он, когда мама тоже села за стол. — Я её проведаю, ок? — Не «ок», а «можно я её проведаю?». Можно, да, это от нас недалеко, в городе. Думаю, можешь после лагеря сесть на автобус и доехать. У меня съездить вместе с тобой не получится — свободного времени ноль. Иногда буду к ней заскакивать по пути с работы, но… — Мама уронила голову на руки. — Столько всего сразу навалилось. Страховка. Что делать с её мебелью, если ей придётся переезжать? Просто кошмар. Вар опустил руку с крекером. Если с Велика-Важностью что-то случилось — потому что она, вот в таком её состоянии, упала, а он её от этого не защитил, — значит, весь этот кошмар — его вина. — Но тебе не о чем беспокоиться. Мы с дядей Саем со всем этим разберёмся. В горле у Вара опять что-то сжалось. Но он сглотнул и сказал: — Нет, мама. Вы должны говорить мне о таких вещах. Вдалеке прокатился гром, и они оба вздрогнули. Вар обернулся к окну. Небо выглядело жёлтым и бугристым — как дыни-канталупы, которые Джолин вывалила вчера на компостную кучу. Гроза надвигалась как по расписанию. — Мам, правда. Я ведь уже не какой-нибудь маленький ребёночек. — Эй, ну что ты говоришь! Конечно, ты не какой-нибудь маленький ребёночек. Ты мой маленький ребёночек. Других у меня нет. Вар не ответил. Мама часто это повторяла. Только раньше после таких слов он чувствовал себя бесценным сокровищем. А сегодня ему показалось, будто мама накинула на его лицо толстое одеяло. Она протянула руку и провела большим пальцем по его лбу вдоль линии волос. — Какой ты пыльный. Что ты сегодня делал? — Ну как… мы занимались садоводством. — Мы? Кто «мы»? — спросила мама и вся засветилась такой надеждой, что у Вара упало сердце. — Мама, не беспокойся обо мне. — Ну, я беспокоюсь, всё-таки… — Она подняла лежавшую на коленях салфетку и сложила её аккуратным треугольником. — Я в детстве… — Знаю, знаю. Была президентом класса, имела миллион друзей. А папа ходил в три спортивных секции. Я помню. — Я хочу только, чтобы ты был счастливым. Он подумал, не сказать ли ей, что иногда он счастлив, когда просто остаётся один. Но нет, она не поймёт, сколько бы он ни пытался. Это Вар усвоил ещё в тот вечер перед своим восьмым днём рождения, когда мама неожиданно влетела к нему в комнату и крикнула: — Ты что, не слышишь, что я тебя зову? — Глаза у неё были испуганные. Вар растерянно поднялся на ноги. Он что-то сделал не так, но что? — Извини, я просто… Мама заметалась по комнате, включая свет — лампу, вторую лампу, люстру. Огромные тени, которые закатное зимнее солнце отбрасывало на потолок, исчезли. — Просто лежишь на полу, один, в темноте? Почему ты меня не слышишь? Ты не понимаешь, что я беспокоюсь? Что ты делал? Мамины вопросы сыпались слишком быстро, или его мозг поворачивался слишком медленно. — Я… думал про восьмёрки. — Что?.. — Смотрел, — поправился он. — Смотрел на восьмёрки, ну что они просто круги на кругах. — Он надеялся, что ответил правильно и что этот ответ прогонит беспокойство с маминого лица. Не прогнал. — Вар, я не спрашиваю, на что ты смотрел. Я спрашиваю, что ты делал. — Я делал в уме. — Он указал на потолок, чтобы мама увидела, как гипсовые завитки выстраиваются в бесконечность вертикальных значков бесконечности. — Видишь? — Ох, Вар. — Мама опустилась на кровать, уронив голову на руки. — Я всего-навсего хочу, чтобы ты был счастлив. Вар растерялся ещё больше. Вот же он только что лежал на полу и чувствовал себя счастливым — прямо физически. Как будто он проглотил светящееся семечко. Но мамино лицо было так печально. — Мам, я постараюсь, — сказал он тогда. И собирался выполнить своё обещание. — Я буду больше стараться. Прошло три с половиной года. Но, видимо, он так и не постарался достаточно. — Как ты думаешь, человек может переделаться? — спросил он. — Ну, скажем, что-то с ним не так, а он берёт и начинает всё сначала, и становится как новенький? — Нет. Боюсь, что нет. У бабушки хороший, благоприятный прогноз, но как новенькая она уже не будет. Вару внезапно сделалось одиноко, но только не одиноко и спокойно, а одиноко-одиноко. Он встал отнести свою тарелку в раковину. Мама тоже встала и подошла к настенному календарю. — Ещё шесть недель, — сказала она, — и этот дом будет нашим. Тут громыхнуло совсем рядом, так что они оба вздрогнули от неожиданности. Вар обернулся. За окном клубились чёрные тучи. Мама шагнула к окну и прижалась к оконному стеклу лбом. С той стороны по стеклу уже барабанил дождь. — Всё будет хорошо, — сказала она. Вар не понял, кому она это сказала, себе или ему. — Всё будет хорошо, — повторила она, как будто тот, кому она это сказала, не поверил с первого раза и она старается его убедить. Вар думал про жёлтую табличку, про данное слово, которое невозможно сдержать, про то, что бабушка упала, а он ничем ей не помог. — Всё будет просто отлично. Он не был в этом уверен.