31 На следующий день Вар, лёжа на боку, смотрел, как Джолин, в облаке цементной пыли, размахивает своим пещерным молотком. Всё утро он не отходил от неё: вдруг она опять решит, что надежды нет, и бросит свой сад на произвол судьбы? Но Джолин старательно рыхлила почву в траншее вокруг маленьких папай, и это могло означать только одно: она поверила ему. Чудо, думал он с облегчением и одновременно с тревогой. — Тебе не кажется, что на этом участке всё ощущается как-то по-другому? — спросил он Джолин. Он снова пытался угадать, как именно вода становится святой, — хотя, конечно, он не собирался признаваться в этом Джолин: может, они и не враги, но план с перерождением казался ему самому таким храбрым и встопорщенным, что и не объяснишь никому. Особенно теперь, когда этот план так видоизменился. — В смысле, здесь же была церковь. Как ты думаешь, это должно ещё чувствоваться? — Я говорила. — Она грохнула кувалдой по шлакобетонной глыбе. — Всё, что тут было святого, уже забрали. — А как это вообще почувствовать, святое или нет? Как думаешь, если что-нибудь святое вернётся, мы заметим? Пальмовые листья наверху вдруг зашумели предостерегающе. Вар сел. Шоркнули о гравий колёса подъехавшего велосипеда, потом руль звякнул о сетку — велосипед прислонили к ограждению. Вар и Джолин проследили, как Эшли уверенно перелезла через забор и, спрыгнув, отряхнулась. Когда она увидела строительные работы по всему периметру, спокойствие её улетучилось. Она двинулась в сторону парковки, ускоряя шаг. — Проваливай, — угрожающе сказала ей Джолин. В защитных очках она была похожа на стрекозу, которая только что высмотрела съедобную букашку. — Видишь, мы разобрались с асфальтом. Он весь будет под водой. Так что чао. Эшли скептически оглядывала их стену. Джолин бросила кувалду и сдёрнула очки. Вар на всякий случай шагнул вперёд и остановился между девочками. — Да, всё верно. Когда мы достроим эту стену, здесь будет ров. — Ров? Как вокруг замка? Но это… эм-м… глупость какая-то? Вар отвернулся. Его лицо горело. Ров — это не глупость. Многие люди думают, что ров служил защитой от врага, который хочет взять замок приступом, — и только. Но в сто раз опаснее, когда враг начинает рыть подкопы. А если есть ров, то никакой подкоп уже не выроешь. — Тебе, — Эшли обращалась прямо к нему, — хочется побыть рыцарем в блестящих латах? Таким героическим героем, защитником прекрасной дамы, да? Спишь и видишь? Вар не мог больше стоять и всё это выслушивать. Рыцари не сдавались, рыцари не предавали, рыцари вершили справедливость, твердил он про себя, поднимаясь по ступенькам заднего крыльца. Вдобавок это рыцари, а не кто-то, придумали, как вести целеустремлённую жизнь, они её практически изобрели. С семилетнего возраста их цель состояла в том, чтобы подготовиться к принятию рыцарского звания. А после посвящения в рыцари — в том, чтобы служить своему сеньору. Разве что, думал он, поднимаясь по винтовой лестнице на башню, насчёт защиты прекрасной дамы могут возникнуть вопросы. Вар помнил, как он в тот вечер вручил маме свой доклад, а она открыла его и вдруг возмутилась: «Нет, ну это полная чушь!» У Вара, сидевшего на полу рядом с её креслом, внутри всё упало. «Миссис Спрег не считает, что это чушь. Она поставила мне А». — «Да я не про доклад. Доклад у тебя хороший. Но вот это, смотри! — Мама ткнула пальцем в страницу одиннадцать. — По-твоему, для чего им понадобилось это защитничество? Если бы мужчины изначально не лишили женщин всех прав, то и не надо было бы пыжиться — мол, ах какие мы храбрые защитники и кавалеры! Я и говорю: чушь». После этих маминых слов Вар ещё несколько дней ходил как в воду опущенный. Если Рыцарский кодекс чести теперь никому в мире не нужен, значит, у него нет ни единого шанса прожить собственную жизнь по законам чести и служить своему сеньору. И, главное, всегда приходить на помощь тем, кто в ней нуждается. У Вара в голове накопилось уже множество сценариев, как он приходит на помощь тем, кто в ней нуждается. По причине временного отсутствия мускулов у спасающего возраст нуждающихся всегда оказывался или очень-очень юным, или, наоборот, весьма продвинутым: это были то младенцы, подхваченные приливной волной, то старушки, которым вдруг стало плохо прямо на пешеходном переходе. И тут является он — выше голову, шире грудь, смело вперёд — и отвращает их неминуемую гибель. Но если вдуматься, понял он дальше, то ведь спасать и приходить на помощь и сегодня никому не возбраняется. Проблема только с прекрасными дамами. Просто к девочкам теперь не нужно относиться по-особенному, как будто они слабее, — на самом деле они и сами запросто могли бы стать рыцарями. А во всём остальном Кодекс чести — он как был, так и остался. Нет, его настоящая беда в том, что это он — он сам — не годится в рыцари. Не смог даже защитить собственную бабушку, когда было нужно. Пообещал Джолин спасти папайевый сад от банкиров — а как? Он же понятия не имеет. Теперь всё, на что бы он ни глянул, будто потешалось над ним: вот тебе, любуйся на свои жалкие, беспомощные мечтания. Даже королевские пальмы, казалось, шелестели изо всех сил, чтобы не прыснуть со смеху. Это он собирался стать героем?! Какая чушь. — Нет, ты никому не расскажешь про этот участок! — долетел до него голос Джолин. — Ни единому человеку! И тут его осенило. Он почти скатился с лестницы и подбежал к девочкам. — И всё? — спрашивала Эшли. — Я должна просто молчать, никому ни слова, — а вы зальёте весь асфальт водой? — Ага, — сказала Джолин. — Не-а, не всё, — сказал Вар. Обе девочки как по команде повернулись к нему. — Ты ещё кое-что должна будешь сделать. — Да? И что же? — спросила Эшли. — Сказать своему папе, чтобы он сказал банку, чтобы банк отменил аукцион. — Прости, но это вряд ли. Вар ухватил себя за ногу и принялся корчить страшные рожи. — Ой-й-й, ноженьки мои журавлиные, как же они ломаются!.. Эшли скрестила руки на груди. — Ладно. Стройте свой ров. Но только чтобы по-настоящему. А я поговорю с папой. — Когда она уходила, её чёрный гладкий хвост раскачивался вправо-влево. Брови Джолин уползли вверх, выше очков-зеркал. И, кажется, тот, кто отразился в этих её зеркалах, был всё-таки не совсем жалкий. 32 Вар ещё ни разу не заходил в «Греческий рынок». Потому что вход в магазин был со стороны Второй улицы, а мама давно рассчитала, что самый правильный маршрут в центр города должен проходить по Первой улице. А если уж мама рассчитала самый правильный маршрут неважно куда, она от него не отклонялась. Вар решил, что, когда повзрослеет, он будет добираться, куда ему нужно, всякий раз новыми маршрутами. А рынок был вот он, прямо за дощатым забором с восточной стороны. Над навесом надпись золотыми буквами: «Греческий рынок» — это чтобы Вар случайно не проскочил мимо. Но проскочить мимо он никак не мог. Пока что он вообще мог только стоять на тротуаре и глазеть. Когда Вар дорос до подготовительного класса начальной школы, родители подарили ему совершенно невообразимую коробку цветных карандашей. Вар не мог отвести от неё глаз: сто двадцать восемь цветов! И вся эта радужная роскошь — для него. И точно так же он сейчас стоял перед витриной и не мог отвести глаз от этого изобилия. Фрукты и овощи в лотках — яркие, сияющие, будто подсвеченные снизу. Ух ты! Смотри, сказал бы он — но сказать, как всегда, было некому. Вар ушёл с участка почти сразу после Джолин — с разницей в десять минут, — но её нигде не было видно. Может, она на заднем дворе, забирает сырьё для компоста из мусорного бака? Но вопрос, что она делает дальше. До половины четвёртого, пока Вар был на участке, она ни разу не возвращалась. Где она ходит весь день? Да ещё с огромным мешком бывших фруктов и овощей. Вар помотал головой — в конце концов, он сюда пришёл по делу — и шагнул под навес. Кинув в корзину пакет черники, пучок салата, а потом ещё морковь, бананы, помидоры и сливы, он направился к кассе. — Жаркий сегодня денёк, — сказал он кассирше. Ему нравилось, что шесть месяцев в году все люди во Флориде, куда бы они ни пришли, могут приветствовать друг друга одними и теми же словами. Очень удобно: не надо каждый раз ломать голову, что бы такое сказать. — И правда, жарковато, — согласилась кассирша. Вар водрузил корзину на прилавок. Рядом с кассиршей стоял сетчатый ящик, сначала ему показалось, с овальными футбольными мячами — только шишковатыми и пёстрыми, зелёно-оранжевыми. Вар протянул руку, потрогал один: на ощупь как кожа. Ценник в ящике опрокинулся. Вар поднял его из любопытства и прочитал: «ПАПАЙИ, $1,99 за фунт». Папайи. Он приподнял одну на руке. Ого. — Я видел деревца папайи, — сообщил он кассирше, хотя ничего, кроме «жаркого денька», сообщать не собирался. — Они такие мелкие. — Да? — сказала кассирша. Вар с сомнением покачал на ладони тяжёлый плод. — Не знаю, как они выдержат пятьдесят таких штук.